Повесть о Софии и Кудеяре

ПОВЕСТЬ  О  СОФИИ  И  КУДЕЯРЕ.


Князь московский великий, Василий,
Захотел себе выбрать жену,
И в Москву отовсюду  свозили
Всех красавиц, чтоб выбрать одну.
Их пятьсот было, дев полногрудых,
Каждой – меньше шестнадцати лет,
В сердце каждой – надежда на чудо,
На единственный князя ответ.

Люди верные девок смотрели,
За дверями закрытыми их
Раздевали, чтоб где-то на теле
Не сыскалось пороков каких.
Всё размеренно шло, и спокойно,
И осталось их пять наконец,
Пять красивейших самых, достойных
С князем вместе идти под венец.
С каждой князю устроили встречу
В глубине его личных палат,
Каждой молвил он добрые речи,
Деве каждой Василий был рад,
Но одна между них выделялась –
Те же, вроде, походка и стать,
И с улыбкою так же старалась,
Как и все, хоть полслова сказать,
Только что-то в ней дивное было,
То, чего  не понять, не схватить, -
Может, слабость, а может быть – сила,
Или - что-то ещё, может быть...

Князь Василий задумчивым глазом
Трижды дев рассмотрел, расспросил,
Хоть, по честности молвить, всё сразу
После первой же встречи решил,
Что и Богом дано, и судьбою
Разделить ему счастье своё
С несказанной красы сиротою –
Соломонией звали её.
Из обычного рода простого,
Из Сабуровых вышла она,
Лунолика, стройна, темноброва,
Молчалива, и очень умна.
Мать её умерла очень рано,
И девица у тетки росла,
Там не знала беды и обмана,
Там не знала насмешек и зла,
Но и дочкой родною,  желанной
Быть, понятно, никак не могла.

Всех девиц из Москвы отослали
По имениям в русской земле,
И готовиться к празднику стали –
К пышной свадьбе в Московском Кремле.
На венчании радостно пели
Вперемешку мужские хоры,
А потом гости пили и ели,
И на князя с невестой глядели
До прощальной вечерней поры.

Князь был счастлив с прекрасной княгиней,
В этом счастии год миновал,
Год второй пролетел,  вслед за ними
Третий год на пороге вставал,
А детей князю Бог не давал…
Князь сперва на жену не сердился,
Но порою тревогой своей
С нею ночью на ложе делился,
И просил, чтоб она сыновей
Поскорее ему нарожала,
И рука прижималась к руке,
И слезинка порою бежала
У княгини тогда по щеке.          

Время шло  ожидание сына
Стало главной из главных забот,
А бояре в княгинину спину
Зашептали: мол, этот живот
Не способен ничем утолиться -
Промахнулся на выборе князь! –
Вот тебе и простая девица,
Вот тебе и поместная грязь!
Князь держался – с княгинею вместе
На молебнах подолгу стоял,
По обителям Божиим ездил,
И с надеждой посты соблюдал,
А ещё он такое решенье
Учинил – чтоб из братьев его
Не женился  никто до рожденья
Сына князя – хотя б одного!
Братья ярились, братья просили,
Да напрасно потратили пыл –
Князь московский великий, Василий,
Знал, что делал, и место хранил!   

Беспредельным мужское терпенье
Очень трудно бывает назвать,
Князь обиды свои и сомненья
Часто стал на жену изливать.
Соломония в вере, надежде
Укрепляла его, как могла,
Только князь уж не тот был, что прежде,
Уж надежда иная жила
В сердце князя – монахи, иконы,
Песнопения, ладан, поклоны –
Это было  красиво, светло,
Но у  жизни иные законы –
В ней с добром перемешано зло. –
Князь все сыну оставить обязан,
Если сына не родит жена –
Значит,  узел неверно завязан,
И жена отступиться должна,
Как, когда и куда отступиться  -
Без  неё это как-то решат, -
Есть места, где дадут   помолиться,
И до смерти в тиши доглядят.   

Князь решился в душе на замену –
Был ещё он здоров, и не стар,
И увидел однажды Елену
Из литовских, из пришлых бояр.
Деве  было тогда восемнадцать,
Князю было тогда сорок пять.
Дева звонко умела смеяться,
Дева книги умела читать,
Знала, как  и куда одеваться –
Знала всё, что положено знать
Было деве высокого рода.
Медный волос, походка и стан,
Немосковской закваски свобода
Взяли князя, как сладкий дурман.
Он монаха спросил Вассиана,
Предстоятеля церкви спросил,
Как с женою ему без обмана
Разойтись в меру Божиих сил.
Те сказали ему непреклонно,
И Максим подтвердил это Грек,
Что не может по Божьим законам
Просто так разойтись человек
С той, с которой Господь его свяжет, -
Разве только худая жена
Соблудит, с кем-то встретится, ляжет,
И от этого станет скверна…
Но княгиня от блуда земного
Даже в мыслях была далека.
Князь церковное выслушал слово,
И монахов отправил пока
В дали дальние. С митрополита
Сняли митру, другого нашли,
Чтоб никто не перечил открыто
Повелителю русской земли.

Соломония сердцем узнала
Свою долю, но князя спросить
Не хотела – она продолжала
Бога явно и тайно молить
О душе, о любви, о спасеньи –
Все ещё уповала она
На чудесное сына рожденье,
И была мужу сердцем верна.
Это, впрочем, его не  смущало.
Он однажды  ей всё объяснил
И уйти в монастырь для начала
Вольной волей сперва предложил.

Соломония гордым отказом
Отвечала немедля ему.
Князь сверкнул в её сторону глазом:
«Слову быть  на Руси моему!
Что тебе против силы ломиться?
Переплачь, потихоньку смирись,
И отправься в обитель молиться…
Подобру говорю – постригись!»
Но согласия князь не добился.
Пострижения тайный обряд
Над княгиней насильно творился,
И при этом она, говорят,
Ото всех отбивалась сначала,
Отбивалась, как только могла,
А потом вдруг спокойною стала,
И пророчество вслух прорекла.
По пророчеству этому вскоре
Обещалось гонителям горе,
С тем княгиня из мира ушла
В монастырь, и оттоле жила
Как простая черница София.
Там за ней учредили надзор,
Чтоб не вынесли люди пустые
В лихо князю какой-нибудь сор.

Князь, понятное дело, женился,
Эта весть полетела в Царьград.
Патриарх несказанно смутился,
И сказал, что с бояр полетят
Многи головы. Горькие страсти
Перетерпит измученный люд,
Понесёт он беду и напасти,
Понесёт он неправедный суд,
А причиною общих несчастий
Человек станет гордый один,
Сын носителей княжеской власти,
Сын Елены, Василия сын.

Год почти что прошёл, и в палаты
Весть чудная до князя дошла, -
Мол, София, как будто,  когда-то –
Но – недавно, дитя родила,
И дитя было – мужеска пола!
Князь когда эту новость узнал,
Ненадолго потупился долу,
А потом учинить приказал
Верный розыск. Гонцы ускакали
В тихий Суздаль, в обитель вошли,
Мать-игуменью тайно позвали,
И беседу сперва завели:
То, да сё, мол, ну как тут София?
Мать-игуменья им не врала,
Дни её описала простые,
И поступки без гнева и зла.
«Ладно, спросим теперь по-другому:
Где Софии грудное дитя?» -
На игуменью молнию с громом
Прометнул злой гонец, не шутя.
Но игуменья молвила кротко:
«У монашек широкий наряд.
Родила ли София сиротку –
Я не знаю, а сестры молчат».
У гонца желваки заходили,
Пальцы хваткие разом сошлись:
«Помолись, чтоб тебя мы не били,
Постарайся пока, помолись!
А теперь позови-ка Софию –
Мы устали, нам нужен ответ,
Да скажи ей, чтоб речи пустые
Сберегла для досужих бесед!»

Мать-игуменья сестрам сказала,
И Софию тотчас привели.
Та смиренно средь комнаты встала.
Сестры сразу же молча ушли.
«Мы по делу. – сказал ей сурово
Злой гонец. – Расскажи, как дела,
Поделись с нами новостью новой:
Говорят, ты дитя родила?»
«Может – да, может – нет, - отвечала
Им София, - того вам не знать!
До сих пор я безвинно страдала,
Дальше буду безвинно страдать.
Вы пытайте меня, коль хотите,
Что хотите, творите со мной,
Но останется в Суздале мститель
У Софии, монашки простой!»
И опять по лицу заходили
У старшого гонца желваки,
Но, подумав, гонцы порешили,
Что Софию пытать не с руки –
Разберись тут, куда повернётся
У Василия страсти река?
Вдруг любовь в его сердце проснётся,
И захочет он тешить сынка?
Но ребенка они поискали,
Никого и нигде не нашли,
И обратно в Москву ускакали
В Кремль, к хозяину русской земли.

Тот послушал гонцов с изумленьем,
Без оценки их дел отпустил,
Всё обдумал, и тайно сомненья
Все проверить неспешно решил.
Через месяца три стало ясно,
Что младенчик был всё же рожден,
Вскоре умер, и ночью ненастной
Был схоронен в обители он.          
Князь утешился вестью такою,
Зажил гладкою жизнью опять,
А София молитвой святою
Продолжала свой век наполнять,
И тогда же, но как – неизвестно
У крестьянки в селеньи глухом
Появился в избушечке тесной
Сын-приёмыш с нательным крестом
Драгоценной и редкой работы...
Крестик этот приемная мать
Никогда не имела охоты
Никому и нигде объявлять,
И мальчонка простой деревянный
Крест на людях повсюду носил,
Чтоб никто о знамении странном
На груди у него не спросил.

Как Георгий  малец прописался
Во крещеньи церковном святом,
Но разбойником-Юркою звался
В языке деревенском простом.
Был он крепок, упорен и весел,
Мог всегда за себя постоять,
И, казалось, что мир ему тесен,
Что не хочет предела он знать
Воле  вольной - понятье такое
Сроду было заложено в нём,
И никто б ни железной рукою
Не поправил его, ни огнём.

Юрке год был, наверное, пятый,
Как дошла до селения весть
Из Москвы, из кремлевской палаты –
Сын у князя великого есть!
А назвали мальчонку Иваном,
И молебны по целой Руси
Пелись так, чтоб о чаде желанном
Не забыл Вышний Бог в небеси.

Года три с той поры миновало,
И узнали в деревне, что князь
От нарыва томился сначала,
Но трава и заморская мазь
Не спасали – нарыв разрастался,
Гной сливать можно было в бадью,
И Василий от гноя скончался,
И  княгиню оставил свою
На великом московском престоле...
Пять годов Русь большая жила
По Елениной,  будто бы, воле,
А потом вдруг княгиня слегла,
И за несколько дней умерла...            
Люди много о том говорили,
Правда, всё  по углам, шепотком, -
Мол, Елену враги отравили, -
Трудно ль яду подсыпать тайком –
Был бы кубок с заморским вином!

Юрке  было в то время двенадцать,
И приёмная добрая мать
С ним едва успевала справляться, -
Он из дома взялсЯ убегать,
Брал мальчишек с собой, и водился
По окрестным лугам и лесам,
В каждом деле быть первым стремился,
И решал в деле каждом всё сам.

После смерти великой княгини
Пролетело неполных пять лет,
И Господь душу новую принял
В свой небесный сияющий свет -
Прах земной принял тело Софии,
На могиле поставили крест,
И нередко людишки простые
Из окрестных, из суздальских мест
На могилку сходились молиться,
Брали землю с могилки домой
Потому, что София-сестрица
Меж людей  почиталась святой.
К ней молились в семейном  разладе,
И молились в болезнях детей -
Чтобы Господа нашего ради,
Не вкусить самых горьких страстей.

Ну, а Юрке уж было шестнадцать,
И характер разбойный никак
Не давал ему дома держаться –
Он держался веселых ватаг,
Те ватаги его и сманили,
В восемнадцать годов он исчез,
А соседи, вздохнув, говорили,
Что теперь его дом – тёмный лес,
Лишь приёмная мать продолжала
Неустанно молиться в ночи,
И на службах церковных стояла
До последней горящей свечи.

Юрка стал в те поры атаманом,
И боялись и молод, и стар,
Если силой, умом, иль обманом
Схватит их атаман Кудеяр.
О лихой его воле и силе
Много было в народе молвы,
Эти вести порой доходили
До Ивана-царя, до Москвы.
Царь разбойным делам не дивился –
Мало ль шалых людей на Руси,
Но узнал, что разбойник хвалился
Драгоценным крестом, и спросил:
«Что за крест?» Тут царю отвечали,
Крест дала, мол, разбойнику мать,
А её, будто б, с князем венчали...

Царь велел Кудеяра поймать,
Только кинулись зря воеводы
По лесам атамана ловить –
Он своей не отдал им свободы,
Продолжая и резать, и бить.
Полюбовниц-красавиц меняя,
По великой лесной стороне
Жил он буйною жизнью гультяя,
Но  однажды под утро, во сне
Он рябого узрел мужичонку -
Мужичонку того он убил
Самым первым, и голосом звонким
Мужичонка о жизни молил,
А потом Кудеяр видел руки,
Руки, полные крови людской,
И проснулся он в тягостной муке,
И забыл с той минуты покой.

Временами он просто боялся
Среди ночи для отдыха лечь –
Голос жертв ему тут же являлся,
И провиделась адская печь.
Кудеяр в монастырь отдалённый
Вскоре кинулся с горем своим,
Старец встретил его просветлённый,
Мудрый постник, отец Питирим,
Он сказал: «Если хочешь – спасайся.
Келья есть, хлеб добудешь в труде,
Помни грех, и усиленно кайся-
Бог тебя не оставит в беде!»
Кудеяр перед старцем склонился,
Зарыдал,  и к ватаге своей
В путь обратный уже не пустился.
Имя  взял он себе Моисей –
Так разбойника в Африке звали,
Он монахом –подвижником стал,
И в великой борьбе и в печали
От грехов свою душу спасал.

Годы шли. В Моисее-монахе
Вряд ли б кто-то теперь угадал
Человека, который во страхе
Города и селенья держал. –
Стал он худ, с бородою широкой,
С бородою седою ходил,
Был в печали извечной глубокой
И никак никого не судил.

В тишине его бесы томили,
И в томлении этом над ним
Блудный бес был в особенной силе.
Моисея отец Питирим
Наставлял, как монаху поститься,
Чтобы блудную страсть коротить,
Как в молитве пред Богом трудиться,
Чтоб вернее  врага победить.

На борьбу с этим бесом поганым
Лет пятнадцать извёл Моисей,
Были тяготы, скорби и раны,
Но избавился он страстей,
И теперь он не ведал печали,
В нем смирение было одно,
Прозирал в какие-то дали,
Где не всем обретаться дано.
Люди часто к нему приходили,
Бесноватых, недужных, больных
За собою они приводили,
Он излечивал многих из них,
И не брал за лечение платы, -
Говорил: «Я вам дал не своё –
В мире все только Богом богаты,-
Славьте Троицу, славьте её!»

Иногда меж монахов беседы
Заходили о смерти, и он
Говорил: «Если к Божию  следу
Я по милости буду причтён,
Жизнь моя завершится ударом
Ножевым, и не так уж плохи
Мои речи – я кровушку даром
Проливал… может, смою грехи!..»
Но никто не убил Моисея.
Прожил он, почитай, сотню лет,
И однажды с утра в воскресенье
Причастился, а умер в обед.

Братья, помня подвижника речи,
Захотели по смерти узнать
Где он, как он, в обители ль вечной,
У Христа ль, иль назначен страдать?       
Три монаха об этом молились,
Пребывая в суровом посте,
И ответа они допросились –
Ангел Божий во всей красоте
Одному из монахов явился
Ночью в тонком и чувственном сне.
Инок всею душой изумился.
Ангел молвил ему в тишине:
«Он прощён за свое покаянье,
И спасён, ну а смертью своей
Умер он от святого страданья
Двух хранительниц, двух матерей».


Вот и всё. Остается добавить,
Что поляки когда-то пришли
Грабить Суздаль, и дело поправить
Воеводы ничем не могли,
И тогда появилась София,
Грозен был, и могуч её вид,
И бежали злодеи лихие,
Суздаль это и помнит, и чтит.

Через триста годов комиссары
Золотишко хотели найти,
Монастырь растревожили старый,
И могилу смогли обрести,
С виду – детская, вроде, могила,
Но лежал там не детский скелет –
Кукла, крытая вышивкой милой.
Ныне  это – музейный предмет.

Кудеяра-разбойника знают –
Кто слыхал, как Шаляпин поёт,
Как умеет, ему подпевает,
Как умеет, так Бога зовёт.