Почти забытые поэты. Охапкин Олег Александрович

Олег Александрович ОХАПКИН родился 12 октября 1944 года в только что освобожденном от Блокады Ленинграде.
Отец - Александр Васильевич Охапкин, офицер пожарной охраны, родом из Тверской губернии. Рано оставил семью. Мать - Анна Ивановна Соколова, ткачиха. Бабушка - Ольга Григорьевна Соколова, работала в детском саду вместе с Евдокией Ивановной Горшковой, занимавшейся воспитанием Олега (из-за болезни матери) с 12 лет.
Е. И. Горшкова была в среде почитателей отца Иоанна Кронштадтского. Религиозное воспитание Олега  было в духе свободного религиозного творчества отца Иоанна Кронштадтского (как известно, последнего не очень одобрял К. П. Победоносцев, который любил в Церкви «тихих тружеников»). В юношеские годы вместе со своей воспитательницей он часто посещал монастыри, где было живо старчество.
В 1957-1958 пел в хоре Александро-Невской лавры. В 1961 году окончил Архитектурно-художественное ремесленное училище. Затем поступил в музыкальное училище им. Мусоргского (класс вокала). Параллельно работал маляром, осветителем и статистом в Малом оперном театре (1963—1965), певцом в хоре Ленинградского радио и телевидения под управлением Г. Сандлера (1965-66). Однако в 1966 году оставляет музыкальное училище, окончательно решив посвятить себя поэзии. В 1966 - год смерти А. Ахматовой, пришел в литобъединении «Голос юности» к Давиду Яковлевичу Дару.
Служение поэзии требовало новой организации жизненного времени. Устраивается рабочим в Эрмитаж на зимнее время (1966-70), а летом - в археологические экспедиции по Средней Азии, Архангельской области, в геофизическую экспедицию в Якутию. Конец 60-х ознаменовался судьбоносными встречами с И. А. Бродским и Н. А. Козыревым. Художественное творчество первого и научное - второго существенно повлияли на формирование собственного стиля Олега Охапкина. В 1970 году становится литературным секретарем лауреата Сталинской премии писательницы Веры Пановой (жены Д. Дара), а через год по их рекомендации был принят в профком литераторов при Союзе писателей. С открытием в 1971 году литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского, работал некоторое время и секретарём директора этого музея. С 1979 по 1986 - эпоха литературного подполья с непременной работой оператором газовой котельной.
За этот период подготовлены поэтические книги: «Ночное дыхание» (1966-68), «Возвращение мест» (1969), «Душа города» (1968-69), «Моление о Чаше» (1970), «Времена года» (1970-71), «Посох» (1971-72), «Высокая цель» (1973-74). В 70-е несколько стихотворений и поэтических переводов были опубликованы в официальных изданиях, однако большинство рукописей расходилось в самиздате. Стихи печатались в машинописных журналах «Обводный канал», «Часы», «37», «Вече» (Москва) и других. После публикации в альманахе «Аполлон-77» стихи Охапкина начинают печататься за рубежом: в «Антологии Голубой Лагуны», в журналах «Грани», «Время и мы». «Эхо», «Вестник РХД».
В этот период он один из самых активных участников самиздата двух столиц. В 1976 году у него на квартире состоялся первый семинар «Гумилёвские чтения» под руководством литературоведа И. Мартынова (сейчас живет в США). В 1978 стал соредактором религиозно-философского журнала «Община» (печатный орган междугородного христианского семинара). В 1980 было возбуждено политическое дело в отношении главного редактора этого журнала В.Пореша (ст.172 УК СССР) по которому О. Охапкин проходил свидетелем. Обстоятельства этого дела сильно подорвали его психофизическое состояние. В 1984 году он впервые оказывается в психиатрической больнице. С тех пор он периодически вынужден был находиться там не всегда по медицинским показаниям.
В конце 1981 по инициативе И. Адамацкого, Б. Иванова и Ю. Новикова, по согласованию с управлением КГБ и Ленинградского отделением Союза писателей СССР создается «Клуб-81». Он становится членом этого Клуба в числе иных 70 представителей независимой культуры. Благодаря деятельности «Клуба-81» произошла легализация авторов самиздата. Это новое литературное образование выпускает в 1985 году в Ленинградском отделении Союза писателей сборник «Круг», в числе авторов и Охапкин. Это было его первой официальной публикацией.
Первая книга стихов (написанных в период с 1968 по 1973) вышла в 1989 году по-прежнему усилиями друзей. Ее готовит в своем парижском издательстве «Беседа» философ Татьяна Горичева. Однако в период Перестройки его стали активно печатать толстые литературные журналы «Звезда», «Нева», «Аврора».
В 1990 году вступает в Союз писателей России (разделившийся к тому времени), примкнув к его либерально-демократическому крылу под названием «Апрель» (ныне- Союз писателей СПб), что не удивило его друзей в другом православно-монархическом крыле. О. Охапкин всегда был чужд политических разборок и дружил со всеми «с кем приводил Бог дружить».
Маленький сборник стихов «Пылающая купина» 1990 года, выпущенный под эгидой Союза писателей (блок книжек вновь вступивших авторов назывался «Октава») - вершина официальной карьеры Охапкина. Последующие две книги опять издали друзья. В 1994 году к 50-летию книга поэм «Возвращение Одиссея» и к 60-летию книга «Моление о Чаше» в издательстве Дмитрия Шагина «Mitkilibris».
Усилиями его друзей-демократов была учреждена в 1995 году литературная Державинская премия, первым лауреатом которой был избран именно «православный поэт Олег Охапкин». Премия дана ему «за развитие российской оды».
Умер Олег Охапкин утром 30 сентября 2008 года в психиатрической больнице № 5, не пробыв там и суток. По уникальному стечению обстоятельств в том месте, где и родился. Ранее старинная больница у Троицкого (Измайловского) собора была родильным домом, а семья Олега жила поблизости, на Фонтанке у Египетского моста.
Отпевание состоялось в Петербурге 4 октября 2008 года в Церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади. Отпевание совершили о. Константин Константинов и друг поэта о. Борис Куприянов. В этом храме отпевали А. Пушкина, О. Григорьева. Похоронен на Волковском православном кладбище (Пещерская дорожка).


       Олег ОХАПКИН

ТАЙНОЗРИМЫЙ МИР

В тиши ночной какой-то звук,
Он тянется звучаньем к небу
Быть может, самолета лук
Натянутый — стрелой к Эребу.

Летит — звучит в ночной тиши,
Как слово явленное тайно.
Его тональность, запиши,
Гудит над миром неслучайно.

Там люди в темноту летят,
Мотор в пространство их уносит.
Заплачет в темноте дитя,
Быть может, есть у мамы просит.
И Ангел тихий в тишине
Летит над сном живого мира.
Двоих соитие во сне.
Тиши тональность строит лира.

Звук — это жизни сонный звон,
Словесной ткани колебанье.
А самолет — тревожный фон,
Страницы шелест и сгибанье.

Автомобиль прошелестит.
И снова в мирозданье тихо.
Душа тот звук в себя вместит,
И тайно слышно в мире Лихо.

Страдает тайнозримый мир.
Горят огни, ночные окна.
Звучит, как тетива, эфир.
В болотине бочага мокнет.

И от зеванья мокрых глаз
Вперяется в ночную тайну,
И постигает связь
Того, что в мире неслучайно.

Открытья. Там — А new born king.
В соитии исходит семя.
И слово вещее из книг.
Идет полуночное время.
25.03.2008
* * *
Опять ночная тишина.
И сердце вновь наизготове.
Ночная тишь опять слышна.
Но сердцу жизнь как будто внове.

Высоко Ангел пролетел,
Мой быт ночной благословляя.
Невидим Ангел в мире тел.
Но тишь, всю тайну проявляя,

Мне говорит, что рядом он
Парит на крыльях распростертых.
Его явление как сон —
Благословить живых и мертвых

Пришло. И чувствует душа
Живое то благословенье.
И Ангел, медленно кружа,
Не улетает. На мгновенье

Он замирает в вышине
И молит Бога в тишине
О всех живущих на земле.
Его моление и мне

Ночной покой потайно дарит,
И мой чувствительный чувстварий
Мне говорит о высоте,
Где Небожитель в чистоте

Мне чистой ночь творит молитвой,
Как перед жизненною битвой

Меня благословляя жить
И подвиг жизни завершить
Моей кончиной просветленно.
Высоко Ангел неуклонно

Меня хранит. Я благодарен,
И мой чувствительный чувстварий
Мне говорит, что Небожитель
Моей молитвы совершитель

И от беды меня хранит.
Благословляю неба вид,
Стихотворенье завершая,
И духа к нам любовь большая

Мне мир ночной покой дает
И дуновенье чистой веры.
Так Ангелов живых примеры
Даруют нам ночной покой.

Прислушайся, то дух поет,
Хранитель Ангел дорогой.
Он в мире с грешником, с тобой.
29.03.2008
* * *
Весенний полдень. Птичка прилетела,
Поет. И радостен напев.
Машина на снегу прошелестела,
Слегка тревожно прошипев.

Весенний полдень. Рядом птичка
Поет. И радостен мотив.
И птичка вся-то невеличка,
И ком к гортани подкатил.

Поет и радуется полдню,
Так начался весенний день.
Певец мне настроенье поднял —
Певец весны, певец Господень.
Поет. И петь ему не лень.
29.03.2008
* * *
Воспоминания встают,
Вся жизнь живая, прожитая.
И слышу: Ангелы поют
Как при дверях открытых рая.

И мне бы нынче умереть.
Я слышал все. Чего же боле!
Но рано. Не приходит смерть.
Еще не все сыграл я роли.

Вся жизнь встает передо мной.
И плачу я, прощаясь с жизнью,
Уже присущей мне иной...
Знакомлюсь я... И дешевизны

В ней нет. Падите прочь, профаны!
Я плачу, ибо жизнь прошла.
Я вспоминаю мамы Анны
Сопрано. Как она могла!

Уже ли встречусь с ней, однако?
О, до чего же смерть темна!
Я был бы с нею одинаков,
Но смерть передо мной — стена.

И что за ней? Уже ли знаю?
Конечно, нет. И вот грущу.
Быть может, арка там сквозная?
О, как я это все вмещу?

Я выпил пиво. Сигарету,
Грустя, спокойно закурил.
И сердце окунул я в Лету.
И с горечью проговорил.

Чего не знаю по-французски.
Вся жизнь мне вспоминалась враз.

И я сказал тогда по-русски, —
Друзья, о, как любил я вас!

Теперь прощаюсь. Что мне боле?
Я выпью пиво. Закурю.
Я не сыграл последней роли,
При дверях вечности стою.

И все французская попевка
Грустит во мне. Прошла ведь жизнь.
И с пивом протекает Невка
Уже без лишних дешевизн.
12.04.2008
* * *
Еще, быть может, доживу до мая
И расцветет внезапно жизнь моя.
Моя и зимняя, немая…
Ужель услышу соловья?

Быть может, доживу и до кукушки
И накукует годы мне.
Быть может, Александр Сергеич Пушкин
Мне сам приснится при Луне?

Быть может, доживу до лета,
И будет Пушкина мне день.
Жизнь без привета, без ответа,
И я безжизнен будто пень.

Но вот росток. Чего уж боле?
Черемухи на завтра цвет.
И нет ни грусти и ни боли,
Да и отчаяния нет.

Я выпью пиво. Сигарету
Свою спокойно закурю.
О, жизнь! О, грусть, и жизнь поэта!
Тебя за все благодарю.

И впереди, быть может, лето.
И впереди еще плоды.
Еще цветенье бересклета,
Теченье радостной воды.

И ни одна, быть может, сигарета,
О, только, только б без беды!
  *   *   *   *
НА ПУТИ В ЭММАУС
На пути в Эммаус не горело ли сердце?
На пути в Эммаус не явился ли Бог?
На пути в Эммаус надо нам осмотреться
И избрать в Эммаус одну из дорог.
На пути в Эммаус преломление хлеба.
На пути в Эммаус повстречался Христос.
На пути в Эммаус сомневаться нелепо.
На пути в Эммаус встал о Боге вопрос.
И когда я прочел то Евангелье жизни,
Все сомненья рассеялись и отошли,
И вся жизнь встала вдруг при ее дешевизне
Воскрешеньем от смерти. Мы Бога нашли.
И загадочный Бог объяснил все желанья,
Объяснил мое сердце и кто я такой.
И сомненье прошло, над бедой провисанье.
И поверил я в Бога, и стало легко.
Так наш путь до Воскресшего стал объясненным,
Что воскресе Христос и явился как Бог.
И запомнился мне дух благого веселья,
И с тех пор я уже стал не столь одинок.
Появилась в душе несказанная вера.
Я спросил: — Не горело ли сердце мое?
И запомнилась мне Пасхи той primavera.
И о Боге великом дыханье поет.
И запомнил я звон — Пасхи звон колокольный,
Как я свечку поставил иконе Христа.
На пути в Эммаус я стал безглагольный,
И в объятья вбирала меня высота.
И воскресшее сердце горело и билось.
Бога слышало тайное сердце в груди.
И воскресшему Богу сердце молилось.
И пасхальный колокол, слышу, гудит.
Он зовет отложить все свои попеченья
И пойти за Христом на пути в Эммаус.
И от веток дохнул дух зеленый, весенний.
И меня посетила несказанная грусть
На пути в Эммаус — это было под вечер.
И с надеждой тонул я в объятья Христу.
Это было при совести бедственном свете.
И запомнил я праздник, его высоту.
  *   *   *   *
САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ

Кто там скачет, хохочет и вьюгой гремит?
Это Санктъ-Петербургъ. Бронза, хлябь и гранит.
Не Орфей, не Евгений, но, ветром гоним,
Со стихией — стихия — беседую с ним.
Петербург — это больше чем город и миф.
Слышу вой проводов. Это — лирный прилив.
Город мой! Всероссийский, аттический бред!
Сколько слышал ты диких и тихих бесед!
Не твоей ли красы золотая тоска
Нашей лирной грозы изломила каскад?
Я люблю твой знобящий, завьюженный вид,
Город жизни моей, жуткий сон Аонид!
Нет, не Тибр и не море — студёная зыбь
Петербургской Невы, инфлюэнца и грипп...
И не стон Эвридики, но струнная медь
Будет в сердце гранита нестройно греметь.
За надрывную муку орфических струн, —
Заклинаю тебя, Фальконетов бурун, —
Вознеси мою душу превыше коня,
Или призрачный всадник раздавит меня!
Но за дивную мощь триумфальных громад
Я готов и к погоне, и к визгу менад.
Кто там скачет? Ужели незыблемый конь?..
Сколько русских певцов — столько грузных погонь.
Сколько грустных провидцев, над каждым — Ликург.
Кто там скачет? То — Кастор. Держись, Петербургъ!
И за ним — Полидевк... Диоскуры в ночи.
Это Пушкин и Лермонтов к вам, палачи!
Это Клюев и Блок по пятам, по пятам...
Ходасевич, Кузмин, Гумилев, Мандельштам...
И Эриния с ними — Ахматова... Ах!
Я еще там кого-то забыл впопыхах...
Но довольно и этих. Стихия, стихай!
Эх, Россия, Мессия... Кресты, вертухай.

1973 г.
  *   *   *   *
Как быстро тает жизнь.
Как быстро тает
Была весна. А нынче лист
уж облетает.

Вчера был май,
а нынче дождь разводит сырость.
И жизнь моя,
наверно, мне уж отоснилась.

А был полёт! Страстей полёт!
И Высота!
Теперь же лёд. Холодный лёд.
И Пустота

Далёкий бег. Мечтаний бег:
к вершинам, славам...
А нынче снег. Ложится снег
почти как саван.

  *   *   *   *
Вот птичка малая, ночная
Запела вдруг и продолжает петь.
Душа печальная, я знаю,
Тут встрепенулась — тоже ведь
Когда-то певческой была и тоже пела.
С тех пор молчит былая медь.
А ведь счастливою умела
Быть — не хотела умереть.
Теперь хоть птичка взволновала
Её и разбудила вдруг
Всё, что на сердце разом пало, —
И слух весенний, и испуг.
А ну как птичка петь не будет,
И снова залетейский мрак
Войдёт мне в душу и разбудит
Психиатрический гулаг,
И снова стану я несчастным,
Каким когда-то Иов был...
Но птичка весело, с участьем,
Передаёт весны мне быль.
Весна — она разбудит птичкой.
И встрепенётся вновь душа.
А скоро — красное яичко,
И жизнь, быть может, хороша
Покажется хотя б на время —
Пройдет убойная печаль,
Невы владычественной стремя
Качнет, как лодку о причал,
Мое тяжёлое томленье —
Все мысли Иова в ночи.
Быть может, даже умиленье
Меня коснётся. Но молчи!
Спугнуть, пожалуй, радость можно,
И птичку певчую тогда
Уже пропустишь. Невозможно.
Весна. Томленье и года.
И усыпительная ночью,
Как безучастье, — тишина.
А ведь явилась мне воочью
Весна. И стало не до сна.
Вот птичка малая запела.
Её я ждал и слышу, весь
Как встрепенулся. Что за дело!
Ещё я жив в природе здесь:
А завтра запахом черёмух
Разбужен буду. Я застал
Цветенье радости у дома.
Жизнь будет вечно — я читал.

2000