Ужас в моих глазах

Ужас
в моих глазах.

И не имею я право
на респектабельный тон,
прикрывая
незнание мира, в котором живу.
Я знаю,
что говорю не о том,
а «то» –
так огромно и ново,

что я давно
не плачу о нём,
разучился себя без него жалеть,
и даже уже не зову.

И я привык
смеяться себе в усы,
если ещё один понимал,
               какой он дурак,
что попал
                сюда, в наш дурацкий дом.

Но место моё – не выше, чем место его.
И смейся-не смейся, но я
 такой же, как он, пациент
всеобщего
             демо-верси-кратического бедлама.

И, хуже того,
я
ответственен за него по полной.
где-то
под всем этим я подписался,
и не суть, что не помню, где и когда,
верно, был одурманен и пьян
вашим, ставящим всё с ног на голову счастьем.

Вы, меняющие дерево на опилки,
и свой дом – на трёхсотую часть дома,
десять лет учили меня тому,
что сто лет мне не будет нужно;

Вам – моя идиотская благодарность.

Я на каждой работе устраивал себе спальню
не в силах устроить жизнь,
не задаваясь вопросом,
на хрена оно всем нам нужно.


Как результат –
       живя посреди дураков,
не научился даже
других дураков обводить вокруг пальца.

И чему я теперь смогу научить детей,
ничего не умеющий сам?
Подчиняться навеки приказу случайных чар,
              общепринятых
в столь нелепо околдованном мире?

О, торжество никчемности!
Не победимое даже никчемностью бунта!

И я знаю – за эти слова
не прибавится мне не денег, ни счастья,
не достойна их согнутая трава.

Зато, когда глядишь в зеркала,
вставленные вместо окон в автобусах и трамваях,
          в окна троллейбусов –
               блестящие,
           на тонких дугах троллейбусных штанг,
                очки городского мира, –
глядишь, и видишь ужас в своих и моих глазах
     то начинаешь знать своё место,
                и, кормя этот ужас с руки,
                созреваешь, чтобы поднять бокал
своего кефира,
чтобы выпить за невозможность
                подобного места
среди бесполезного мира.