перельману предложили мир

ну, это как бы последняя подборка (вообще выкладываю для-ради сохранения. ибо кто знает, что нас ждет?)

перельману предложили мир



P. S. «Ты приказываешь мне избегать толпы, - пишешь ты, - уединиться и довольствоваться собственной совестью. А как же твои наставления, повелевающие трудиться до самой смерти?»

Луций Анней Сенека











К горизонту идя, получились сердца мне ступени,
И теперь они в сердце моём будто тени

Или капли дождя.
Ведь я долгие годы меж них проходя,

К горизонту идя между капель дождя:
Восходя по сердцам или же по сердцам нисходя...

А теперь говорю в вышине
Или же говорю в глубине,

Что ты по сердцу мне даже в нашей глуши,
Ибо мне по душе.

Как пределам души не бывать горизонтом,
И не надо на них наступать.

Ибо если душа рождена для полёта,
То настолько она хороша,

Что её ещё не было с нами,
И она будто пламя без дров...

Так убрал я основы из-под этого мира,
Ибо ты мне превыше основ.
























Иные даром рождены
И даром отягощены.
Что и не значит: они лучше.
Что и не значит: они хуже.

И это даже не удача!

Как будто дождь идет по лужам,
В себе продавливая гладь.
Иные души рождены
В себе себя переступать

И дальше - жизни не нужны.

И дальше смерти - не нужны.
Как будто на съедение дети,
Заброшенные в запределие,
Превозмогли своё веселие.

Вот так мой Перельман на деле

Едва-едва очерчен здесь
И вовсе уничтожен там.
Мне не гулять по тем вершинам.
Мне не гулять по тем низинам.

И всё же мысль моя проста,

Бывая столь же беспощадна
И для реальности и плоти порой насмешливо накладна.








p. s. вобрав в себя шаги всего простора.

Рильке








Сладостный певец, пересмешник.
Радостный певец, пересмешник.
Или же опасный беглец.
Кто же он такой наконец?

То есть безусловно он грешник.

То есть поголовно он грешник.
По вершинам наших голов
И по голосам голосов,
Ежели он душу смешит

Сразу же душою души.

Ибо смотрит он свысока
И решает он на века,
А не попросту предрешит
Изменение вашей души...

Изменение нашей души...

Изменение общей души.
Чтобы так жило поколение,
Как доселе и не могло
Даже и представить посметь.

Это столь же ясно, как числа

Переставить вместо людей.
Но едва ли он лиходей... Я его зову лицедей.





















Ибо так встают на крыло,
Словно под ногами стекло.
Словно бы на лица встают...
Словно патриарший мой пруд

Покрывает тоненький лед.

Ибо так встают на полёт,
Словно бы на лица встают,
Ибо им дано возноситься
По-над головами людей.

Я его зову лицедей.

Я его зову лиходей.
Ибо вышел он из грудей,
Восшагая по ступеня'м
(возлетая по степеням)

Или по сердцам начал биться.

Потому стеклу не разбиться,
Ибо отливается вновь,
Ибо назовется любовь.

Ибо так встают на крыло,

Словно бы на тоненький лёд.
Ибо так на лица встают, если начинают полёт.






















Не вмешиваться даже воздыханием,
Позволить самому случиться...
Позволить самому родиться
Тому, что предопределится.

Как эхо после восклицания:

Ты выдыхаешь один мир,
А возвращается другой.
И потому для нас с тобой
Любые приложения сил -

Как после пресыщения пир!

Его лихое продолжение
Не бесполезно, а злонравно.
Ты создаёшь свои миры,
Я создаю свои миры,

Не как воздушные шары...

Но лопнут, ежели на рану
Не душу, а своё упорство.
Поэтому ты моё море.
Поэтому я твоя суша.

И мы оставили притворство:

Мы только душу создаём,
Где невозможно не вдвоём.












P. S. И если то, в чём мнилась благодать, покажется потом безделкой малой, столь чуждой, что не стоило, пожалуй, из-за неё так трудно вырастать из детских туфелек...

Рильке









Чтобы выиграть время
И не задуть его пламя
Или взашей выгнать...
То есть выиграть суть

И проиграть его плоть.

Чтобы выиграть время,
Не надо его колоть
Словно грецкий орех
Или врага народа,

Дабы сломать его плоть,

Дабы выявить суть.
Чтобы выиграть время,
Надобно просто уснуть.
И отпустить природу в плавание по сновидению.

Ждать у моря его погоды

И раздавать мгновения
Легким его мановением:
Не навязывая ничего,
Кроме его самого....

Ибо выиграть время и есть превыше всего.
















Переварив мысли
В желчи собственной головы,
Я получил числа,
Которыми жили вы...

Весь мир как часы песочные!

Я просто играл в песочнице
И просто перевернул
Желудок (алхимик утробы)
На место того гроба,

Зарытого в голове.

Весь мир как часы неточные.
Весь мир - как часы песочные
Пересыпают страх
И получают прах.

И тогда я выиграл время,

Просто задув его пламя
И перевернув его мысли...
И тогда мне стало отвратно
И захотелось обратно,

Ибо не люди, а числа

Стали мною слагаться,
Не перестав постигаться... Но я перестал ьбояться.




















Воспоминяя память,
А так же воспламеняя,
Я о будущем знаю
И даже его меняю

На будущее другое.

В будущем мы с тобою
Можем случаться порознь
И можем случаться вместе...
Воспламеняя порох

В дуле дуэльной чести!

Или надуют ветры
Семя тебе в утробу,
Дабы вышло из гроба
Лестницей реинкарнаций...

Чтобы в лицо рассмеяться собственным увлечениям.

Воспламеняя память методом увеличения
И даже её исключения,
Я будущее выбираю оченно постепенно,
Ибо оно заочно...

Ибо оно непременно прячется за очами.

И не происходит с нами, ибо произошло,
И надо лишь воспламенить его добро или зло.


p. s. мы не имеем никакого отношения к луку, стреле или цели, в которую надо попасть - всё это существует вне нас. Единственное, что надо сделать - это создать условия для попадания стрелы в цель. И позволить этому случиться.

японская притча

p. p. s. в людях не так смешны те качества, которыми они обладают,  как те, на которые они претендуют.

Ларошфуко









Облагорожение дикой лозы,
Словно бы изображение
Уже из лозы дикой
Этой лозы великой...

Что на четыре света.
Что на четыре зла.
Что на четыре добра.
Словно гора сизифова

Стала особенным мифом
Из повседневной лозы.
Так на реснице Бога
Маленькая слеза

Была очень маленьким мной...
А после пошла стеной,
Ставшая морем слез.
И этот простой вопрос благорожения лоз

Возвысится до вина.
Я выпью вину до дна,
Ибо волна пошла.
Ибо вина пошла, ежели не иссушать,

(до сути её обнажать).

Ставшая соль земли
Слеза на реснице Бога, по коей плывут корабли.





















Плоскость увидит плоскость,
Ибо она не полностью.
Рядом другая пошлость...
рядом другая ушлость

Покажется даже выходом в некоторый объем
(словно один водоём переливать в другой).
Плоскость увидит плоскость
И убедит: вдвоём

В этой нагой реальности
Поговорить о странностях и не ходить ногой
Или не брать рукой...
И не бежать строкой,

Приподнимая занавес.
Словно весенняя завязь,
Перестав заплетаться,
Вздумает улыбаться

В ответ на улыбку Бога.
Да, плоскостей очень много,
Но мало в них новостей...
И оттого без затей

Всё на плечах держать!

Эту плоскую землю
Каждое утро подъемлю.






















В принципе, можно владеть пантомимой,
Ловко престидижитировать.
А чудо проходит мимо
С улыбкою пилигрима.

В принципе, можно владеть пантомимой
И Моцартом дирижировать
(о том, как томить бессонницей,
Чтоб колокольною звонницей

Явился цивильский цирюльник).
Ибо я такой умник,
Чтоб понимать различия
Между его величием

И ловким его подобием.
Ибо за мной загробие.
Ибо за мной заумие.
Ибо за мной заочие.

Читая великую книгу по имени многоточие,
Я просыпаюсь днем,
Как беспробудной ночью,
И освещаю огнем собственное многоточие...

И сразу становится ясно,

Что переставлялись напрасно точки с места на место,
И бесполезно, покуда заочно не явится чудо.













P. S. -  Что тут говорить, -ответил другой оруженосец, - Вот потому-то я считаю, что нам не надо ввязываться ни в какие приключения. Зачем нам пирожки, если есть караваи? Вернемся-ка лучше в свои хижины, а если Богу будет угодно, он и там нас найдет.
-  Я должен сопровождать своего господина до Сарагоссы, - ответил Санчо, - А там уж мы подумаем, что делать дальше.

Сервантес






В принципе, можно владеть пантомимой
И рисовать пентограммы
В воздухе телодвижением...
И наблюдать нисхождение света потустороннего

Сразу в твоё исподнее.

В принципе, дело принципа:
Переступать богами,
Как переступают ногами
Или берут руками (с пальцами вместо богов),

И говорят богами (буквицами и слогами.

Вот и я к тебе принцем
Или лебедем - будешь Ледой,
Или к Сусанне старцем,
Чтобы тебя домогаться не человечьи, а божьи...

Ибо душа в бездорожии пролагает дорогу

Словно бы медленной речью маленьких телодвижения:
Наших телосложений
И вычитаний телесных...
Мне теперь неизвестно, как далеко мы зашли,

Чтобы себя так вычесть,
Но не уйти с земли.















Во времена,
Когда всякая плоть растлилась,
Так же пшеница растилась.
И так же была страна, за которую можно жизни

Слезой на реснице Бога.

Во времена,
Когда времена не дороги,
Зато очень дорога плоть...
Словно твой сладкий пот,

Когда мы совокупились.

Во времена,
Когда моё семя пролилось
Прямо в утробу твою
(слезой на реснице гроба),

Всё так же была страна, за которую жизни нельзя.

Ибо ратлилась плоть
Этой больной страны,
Скользя на гребне волны,
Как мертвое семя в утробу...

Пока не заплачешь сам, тебе не восстать из гроба.

Покуда я сам не заплачу,
То ничего и не значу.





















Не жив, не мертв или колеблется,
Куда ступить и по какую сторону
От горизонта этих своих черт,
Когда окажешься ни жив, ни мертв...

Едва родившись, начал умирать.
Едва родившись, начал выбирать.
И вот не может выбрать ничего,
Помимо твоего и моего

Сомнения: быть вместе или порознь?
Томления: и кто ж кому уступит?
Смятения: и кто сомнет как глину
В ладони, чтобы стали плоть едина?

Вот так мы выбираем, ты и я,
Космический порядок бытия,
И случай выясняется комический:
Что мы в пределах своих тесных тел...

И если кто вдруг выйти захотел

И выбрать себе новые пределы,
Он всё равно не покидает тела.












p. s. хозяин должен... продать состарившихся волов, порченую скотину, порченых овец. Шерсть, шкуры, старую телегу, железный лом, дряхлого раба, болезненного раба, продать вообще всё лишнее.

Марк Порций Катон. «Земледелие»









Бессонница как некое бессмертие.
Столетие первое бессмертия моего,
В котором сна со мною не случилось,
Но очень получилось пробуждение

От множества жестоких наваждений.

Бессонница как некое незнание
О том, что в этом мире нет весны
(настолько постоянно совершается,
Что для других времен и места нет.

И потому она  не называется

Весной и пробуждением от сна),
Бессонница как некое бессмертие,
В котором равнодушная весна
На всё дает всего один ответ:

Что смерти нет, поскольку непрерывно

С тобою происходит воскрешение.
Казалось бы, в бессмертии очень дивно,
И никакого нет в нём удушения...
Но никакого нет в нём улучшения.

И я солгу тебе немного света:

О том, что за весной приходит лето,
В котором будет много больше света.




















Легкой походкой клавиатуры
Душа Перельмана выходит в мир,
Как легкий призрак культуры,
Которой не нужен жир.

И прочие пищеварения
Следуют в стороне...
Душа Перельмана ведет наблюдение
И существует вдвойне,

Душою души становясь.
И открывает веки,
Как открывают века...
Вот так человечья культура

Не нуждается в человеке,
В котором много живолтного.
В котором весенняя завязь,
Словно большая река

Царствует, заплетаясь,
Царствует как натура...
А с самим человеком,
Как со злобным калекой почти что и не считаясь.

Я взял эту точку опоры,

Чтоб перевернуть норы, в которых культура живет,
Словно подземный крот.






















Когда я живу по тебе,
Ты живешь сама по себе.

Словно на плоской земле
Переступив полоску малого горизонта,

Я устремляюсь к большому
И несколько примиряюсь с этаким горизонтом.

Я становлюсь витражом,
Словно плоским зонтом, по которому лупит свет...

А ты припадешь животом,
И больше мне дела нет,

Что я не пройду между капель.
Зато я у всех на виду

Дважды тобой освещён
И трижды тобой восхищён,

Если рождён четырежды...
Если открыты вежды.

Все мы живем для надежды,
Что мы возможны вдвоём.
















P. S. Мне снился сон.
Шел тихий снег во сне,
В лесном саду,
Заборами затертом.
….............................
И до сих пор
Не объяснили мне,
Живым я пробудился
Или мертвым.

Геннадий Григорьев





Видя, как я вижу.
Слыша, как я вижу.
Думая, что не обижу
Долгие так века,

Видел, как облака
Попросту проплывают...
Видел, словно бы попусту,
Ибо не сделал дождя!

Даже если найдя губку тех облаков.
Даже если найдя ту на стене зарубку,
Что не по росту мне.
Вряд ли там, в вышине, которую ты наследуешь,

Будет так же не просто,
Как лежать на погосте,
А потом с погоста уйти.
Много на том пути,

Можно найти Бога
И потерять Бога.
Видя так, как я вижу,
Слыша так, как я слышу,

Зная любой пустяк словно дорожный знак

Или зрачок Бога,
Или его молчок.












Бабы ещё нарожают.
Как в огород насажают
Семя в свою почву...
И произойдет народ

По имени многоточие.

Который рожают бабы.
В который верится слабо.
Ибо почва небесна.
Ибо почва телесна.

Мне и в себе тесно,

А чтобы жить по тебе,
Себя в тебе прорастая
Родинкою на губе...
Произношением рая.

Тебя называя родная.

Бабы ещё нарожают.
Как на петровской дыбе
Я изъясняюсь матерно,
Матерью становясь каждому многоточию.

Словно весенняя завязь,

Что сама себе дадена,
Бога узрит воочию.




















Дети играют в страхи:
В топоры или плахи.
Дети играют в бабки:
Что нарожают бабы,

То и взойдет на поле

В виде земли и воли.
Будут они плоски...
Будут они полосками...
Будут они дольками маленького плода.

Я с тобой никогда

Попросту не примирюсь,
Ибо моя грусть
Не происходит попусту
И на пустом месте:

Её принесет невеста (откуда невесть пришла).

Там, в стране забугорной
Живет не народ вздорный,
А живущий сугубо правильно.
Поэтому я скандально

Отвечу лишь за себя:

Что мне воли и дали, которые вы мне дали?
Ведь в них нет моей печали.







p. s. всё презирающий Мом, сын Ночи и бог Олимпа, в сказаниях признаёт ложь единственной правдой миропорядка и жизни и поэтому считает, что правдивее тот, кто лжет.

люто и радостно











Что нам возможно вдвоём,
И что не вдвоём невозможно.
Что мы вдвоём живём,
А не вдвоём осторожно

Пробуем всё же жить
Как один водоём
Жидкости переливать.
Словно одну кровать живности недвусмысленной

Делая односпальной.
Делая коромыслом,
Где водоёмы разные
Попросту безобразны, ежели не в равновесии.

В мире бывает не весело,
А скорее люто и радостно,
Ибо мы всё ещё люди...
Ибо мы всё ещё весла, чтобы переплывать

Одну бесконечную Лету
(дабы пойти ко дну,
Дабы со дна уйти)
В одно бесконечное лето.

Я знаю немного света.

Ты знаешь немного света.
И ни одного ответа.



















Никого ничему научить невозможно.
Но сознание обручить
И связать ненадолго с душой
(чтобы долги осознало)...

Но и этого очень мало.

Никого ничему научить невозможно.
Но оставить его одного,
А потом и с душой разлучить...
Чтоб на тысячи лет окрест

Не осталось совсем ничего,

Кроме этих пустых мест.
Кроме этих шутов и шутих,
Что себя выдают за смыслы...
И приходят простые мысли,

Что вокруг ничего нет,

Кроме этих азбучных истин!
Что едины как наша плоть,
Что рожать всегда будут в муках,
А работа приносит пот... Или кровь, или даже разлуку.

И приходит простая смерть,

Чтобы я её победил
И забыл о победе, чтоб вновь победила моя любовь.













P. S. Сон разума рождает чудовищ. Пробуждение разума их приумножает.

silentium Гойи






Полюбовница спит, по любому
Её сон не хранит мою дрёму,
А зовет за собой из дому.

Пробуждая мою любовь,
Полюбовница спит... Любой
Здесь увидит обычный вид.

Потому что он не был там,
Где моя любимая спит,
Где моей любви не отдам.

Там едва живет по-любовь,
Попадая не в глаз, а в бровь.
Где бредет она по любви,

Умывая весь мир в крови.
Забывая в нём о любви,
Полюбовница спит... Свои

Упования снятся ей.
А со мной её любование
Всем прекрасным и всем напрасным.

Полюбовница спит... Ежечасно,
Ежедневно и так напевно
По-любовь моя злободневна.























Чтобы я её победил,
А потом о победе забыл,
Полюбовница спит наяву...
Оттого-то весь мир в хлеву,

Что ступает он по любви.

Оттого-то весь мир во рву
(Бабьем яре) и на пожаре
(что Хатынью когда-то звали):
Оттого-то её зову,

Что ступает она по любви.

Ты зови её, не зови,
Без любви к тебе не придёт.
Только там, где любовь живёт,
Где возможно её унизить

И под ноги себе покла'сть...

Ведь дана ей такая власть: унижением себя возвысить!
Наяву снится ей моя страсть.

























Ему минуты не играют,
Но он играет для минут.
Он ежечестно умирает
И ежечастно воскресает,

Поскольку он и там, и тут...

Пророк, любитель смальтовых мозаик!
Порок, что демонстрирует исподнее!
Который даже в нашей преисподней
Настолько ослепительно продрог

(как мерное затягивание гаек

Заиндевелым гаечным ключом).
Пророк, любитель смальтовых мозаик,
Которому весомость нипочём...
Который лёгок, словно остров Мальта!

Которым собираются пророчества

И отрочество, или же отечество,
Как некое реальное панно.
Себя я положил как полотно.
Тебя я положил как человечество,

Что состоит из множества личин.

А он живет превыше всех причин.
А он идет, как дождь идет по крыше.








p. s. Перельману предложили мир.

Nik Bizin












Реальный, а не мною придуманный Перельман.
Фатальный, а не мною перевранный Перельман.
На языке Сенеки
Означает, что он изначальный,

Означает, что он доподлинный.

Представьте себе туман,
Холодный туман, голодный,
Что света не пропускает,
Как в Аиде у древних греков...

И вдруг некто почти свободный

Ненамного не выступает!
Ненамного не освещает!
Но вот-вот осветить способен.
Оттого он и мнится свободен,

Как в золоторунной Колхиде, из которой возможно сбежать,

Не всё золото унеся.
Словно тонуть в болоте и частицу жизни спася.

























Бессонница. От смерти пробудиться
И вновь мучительно стараться умереть.
Трудиться и трудиться, и трудиться...
Остаться и остаться, и остаться,

Как свет, что осыпается на твердь,

Пылинками в луче себя влача.
Бессонница, как некое бессмертие,
Потребует родильного врача,
Чтобы на землю возвращались дети...

И тотчас снова устремлялись к смерти

Или уснуть мучительно старались.
И сколько б мы с тобою не влюблялись
Друг в друга или же в любых других...
Бессонница как луч сквозь витражи

Или мои родильные ножи,

Чтоб человеку просто срезать веки.
О, сколько любований в человеке
Лишь оттого, что глаз не отведет
На собственный живот от витража.

Бессонница как некое бессмертие

Пылинкою в луче живёт,
В живой воде не тающею льдинкой.












P. S. Немного мира Перельману.

Nik Bizin







Достаточно знаком я с пустотой,
В которой я как ил осадочный.
А надо мною гладь пустой воды,
Которая (как узел пересадочный)

Меня переплетает с высотой.

Достаточно знаком я с пустотой.
Я оставляю в пустоте следы
Бегущею по глади водомеркой...
Осуществляя с пустотой притирку

И даже пустоту обожествляя.

Поскольку высоту приумножаю
Поскольку непрерывно добавляю
Всё большее и большее отсутствие,
Когда я нахожу в себе присутствие

Того, что позволяет просто жить.

Того, что позволяет просто быть
И больше к бытию не добавлять
Отсутствие простого бытия...
Ведь там, где у меня есть я,

Там нет приумножения пустого.

Ведь там, где у тебя есть ты,
Там нет приумножения пустоты.

















Простое появление на свет.
Простое освещение движения
Мне объясняет, что и света нет,
Где головы случается кружение,

Подобное кружению планет.

Простое появление на свет.
Простое добавление к отсутствию
Того, что освещается извне...
Того, что в глубине вращается,

А после в голове не помещается.

Простое добавление к пустому,
Возможно, даже большей пустоты
(на коей есть прекрасные черты,
Которые зовутся ты),

Не отменяет самого простого:

Что жизнь есть непрерывность добавления,
Само противоречие Оккаме...
Я прохожу глубокими кругами
Средь множества кружений головы.

Простое появление на свет!

Вот так, как из обыденной молвы
На мой вопрос является ответ.






















Только один день.
Только один дин.
Только один дон.
Только один перезвон звонкого колокольца.

Только один Джон.
Только один Донн.
Только один день, выброшенный за околицу,
Виделся легкой долькой маленького плода...

Будут тебе города
По кожуре плодовой!
Будет твоё никогда,
Взятое за основу, дабы к ней добавлять,

Словно за пядью пядь,
Только один день...
Только один дин...
Только один дон...

Только один перелив звонкого Джона Донна!

Словно конскую гриву к вороху яблок и слив,
Только один день... Долькою свет и тень.














p. s. Христос воскрес!










Будет то количество могил,
В коих ты себя похоронил,
Словно в порах собственныя кожи...
Словно в норах собственныя дрожи...

Будет то количество могил,
Словно бы в патронах сырой порох!
Сколько раз предал своё отечество,
Маленькое наше человечество

Ради человечества большого...
Ради человечества чужого,
Кое перестало быть своим!
Если ты узнал, что охраним

Только родинкою на губе,
Только маленькою непогодинкой,
Что не растворяется в погоде...
Я сейчас живу в своей природе

И её желаю покидать

Лишь туда, где божья благодать,
А не где назойливые рожи.

























Он отказался от своих вещей,
От множества едва одушевлённых
И выросших в пространстве овощей.

Он отказался от своих плющей,
Которыми цеплялся по отвесным,
Собой одушевляя век железный.

Он не свободен был одушевлять.
Способен был едва приоткрывать
Единственную божью благодать...

Поскольку сам едва одушевлён.
Итак, я в человечество влюблён,
Которое одно моё отечество.

Но знаю об отечестве другом
И медленно его овеществляю,
Ведь душу я в себе одушевляю.

Он получается почти гомункул,
Мой новый человек... Мы дети Дня Восьмого!
Я не скажу: в Начале было Слово,
Но я на деле это покажу.

Хочу я, чтобы голову мою
Желания мои не помрачали
Столь часто временным... Чтобы мои печали
Я утолил в своём родном краю.









p. s.  будет ли с нас довольно? нет. мы пойдем мимо и дальше.

максима, наше всё










Прекрасная пришла, где красоты
Доселе не было в её овеществелении...
Доселе не было в её одушевлении!
А были лишь отдельные черты

Разбросаны по множеству оседлых
(словно слова разбросаны в беседах,
А после собраны в одну прямую речь).
Прекрасная пришла на место встреч,

Где плоть переплетается с не-плотью
(как слово, что явилось из немоты
И в буквицу отдельную влюбилось).
Прекрасная пришла, как в эти соты является нектар!

И я тогда один свой божий дар
Не стал менять на божий дар другой:
Поскольку мы с тобой одни по сути,
И больше никого на сотни лет кругом

Или окрест... Пришла в твои черты,
Чтобы потом уйти из этих мест.
Всегда решается на том пути,
Кто жив, кто мертв, и у какой черты.

























Едва мы поверим своим предрассудкам,
Как станем мертвы.
Ведь следует верить лишь послерассудкам
И травам травы:

Они прорастают сквозь ребра как шутка
Души над душой.
Едва мы поверим своим предрассудкам,
Как тотчас рассудок большой

Склонится над малым
(как будто склонится над старым
Обугленным миром умерших
Мужчин или женщин).

Как будто бы малый ребенок,
Что мячик себе подбирает,
А после беспечно играет
Всем скопищем мертвых вещей.

Я вышел из мокрых пелёнок,
Я вырос из тех овощей,
Что произрастают в пространстве
И собственный рост постигают,

Целуя свой собственный рот

Душою взволнованных губ...
А после к тебе обращаюсь: так люб я тебе иль не люб?














P. S. При одном упоминании о женитьбе я почувствовал неописуемый ужас: ведь я боялся её пуще музыки, которая была мне ненавистней всего на свете.

Гете






Умная жизнь наслаждений,
Словно в сады насаждений!
Сколько в тебе поколений
Или во мне поколений

Сгинувших и наставших.

Словно без вести павших,
Старых или же юных.
Вы, мои гамаюны,
Что предвещают беды...

Умная жизнь наслаждений

Ждет от меня лишь победы!
Требует только гений,
А не мою равнину
(есть ли в горах их вершины,

Решаем сегодня мы).

Мир сумы и тюрьмы
Мы поднимаем в горы,
Оставив кротовьи норы
(войны или раздоры) лишь глубоко внизу...

Будем ли мы грешны?

Да, разумеется, будем даже порой страшны,
Ибо мы всё ещё люди.



















Избавиться от боли через боль,
Любовью от любви, от воли волей.
Так море избавляется от соли,
Себе добавив много больше соли.

И в плавание корабли
Так отправляет сама соль земли!

Избавиться от боли через боль,
Которая не лучше и не хуже
И не счастливей или же несчастней:
Избавиться от части частью!

Но целого мне не дано узнать.
Я постигаю новые пределы.

Избавиться от жизни через жизнь,
От смерти через смерть, от тверди через тварь...
И я теперь почти воздушный воздух,
Бездушный от бесчисленных потерь

И бестелесный, как небесный неслух,
Которому ничто не интересно.

Когда бы так, я стал такой пустяк,
Что избавляюсь от души душою,
Но заменяя малое большим,
Я не храним, а только начинаюсь.

И потому печальней и венчанней
Я не смеюсь, а только улыбаюсь.


















Как одушевление формы
её воображаемым содержанием
(движением к этой форме
И любованием ею):

Считаньем её своею и брако-с-ней-сочетанием!

Как одушевление формы
Её воображаемым содержанием,
А так же формы-сложением
И многим себя-сужением...

Вот так же, как сжатые губы и губы для поцелуя!

Я, словно вагоновожатый прижизненных реинкарнаций,
Могу в тебя не влюбляться,
А всуе тобой восхищаться...
Бесчисленный раз похищаться

Из жизни одной в другую на тысячи лет окрест.

Бесчисленный раз считаться,
Как переменой мест,
Из формы одной в другую...
Как губы для поцелуя передают дыхание

И даже сердцебиение

Из моего самомнения и даже меня-незнания
В собственное утверждение.





p. s. человек должен максимально раскрыть свои способности. талантливый огранщик алмазов, превратившись в пекаря, пусть и занимается достойным и полезным делом, но занятие это для него - грех!

А-йом ойм










Что она совершенно права,
Как сквозь мертвые ребра трава прорастая.
И сквозь всю половецкую степь
Я внимаю молве немецкой,

Понимая, что я нелеп.
Что она совершенно права.
Что от Волги и до Китая
Покатилась моя голова,

Себе в голову собирая параллели пустого глобуса!
И разгадки чужого ребуса...
И закладки прочитанных книг...
Кто сказал мне, что я невиданный?

Кто сказал мне, что я неслыханный?
Словно женский счастливый крик,
Что венчает её соития...
Кто сказал мне, что я событие?,

Что я выйду из небытия?
Но сказал себе это я
Посреди немецкой немоты
(пусть и вышло это по детски).

Ведь она совершенно права,

Как сквозь мертвые ребра трава прорастая!
Но от Волги и до Китая покатилась моя голова.




















Перевод времени на языки
(хоть и трудно сочувствовать дыму)
Напомнит мне поплавки
От заброшенной в недра реки...

От заброшенной в недра руки,
Чтобы взять себе содержимое!

Перевод времени на языки
Напомнит мне время хранимое...
И напомнит мне моё пламя:
Ибо горят листы!

Ибо горят холсты,
Бессмертие иссякает.

Мне трудно сочувствовать дыму:
Дым так медленно прорастает
Посредством моих языков,
Снимая оковы с неба.

Мой язык касается нёба
И времени, и основ.




















P. S. Я понимаю этот мир, но не понимаю, почему он такой.

Альберт Эйнштейн







Моя совесть следует за мной,
Ибо повесть я, а не постскриптум,
И не эпитафия, а новость...
Моя совесть следует за мной.

Вот я отступаю и спиной
Прижимаюсь к каменной стене.
Кто-нибудь заплачет обо мне
В той стране, которой я не знаю.

Ибо не бываю никогда
Там, где золотые города...
Кто-нибудь заплачет обо мне!
Как душа на трепетном коне,

Приподняв себя на стремена.
Ведь я называю имена
Всех вещей, едва одушевленных,
Ибо грешник я не не спасенный.

Моя совесть следует за мной!

Я вперед её не пропущу,
Ибо я пылаю и собою этот путь немного освещу.


























Никаких оснований жить,
Кроме простого хочу.
Никаких оснований любить,
Ибо и палачу,

И жертве его доступно
Небо, что целокупно.

Нет никаких оснований,
Словно земли под ногами.
Кроме других оснований,
Кроме простого слова:

Я так хочу - быть снова,
И не хочу не быть.

Что же и говорить,
Когда говорить не о чем?
Но происходит встреча,
Произнося мой вечер

Или моё утро, или мои утраты
(словно мои рассветы или мои закаты).

Это мои солдаты, что защищают меня.
Важно при свете дня,
Важно при свете ночи произносить всего,
Не упустив ничего.

Мир моих многоточий, мир моего пути,
Если увидят очи, то сберегут его.
















Представьте, что вы есть истина
В инстанции предпоследней,
И кто-то в вашей передней внимания домогается.

Нравится вам иль не нравится, вы его допускаете,
Чтобы существовал,
Как приближение к вам, словно к далёким холмам.

Я вам нарисовал этот жестокий мир,
Который вы не считаете,
А принимаете весь (здесь вы или не здесь,

Там вы или не там...
Вы ведь его кумир,
Вы ведь почти летаете).

А я всего лишь летальный.
А я всего лишь фатальный.
Словно сосуд хрустальный,

Который могли бы наполнить
Либо прекрасным вином,
Либо отборным дерьмом.

Однажды на пир горний
Вам его преподнесут,
Чтоб выпили весь сосуд немедленно, а не намедни.

Вот это и значит быть истиной в инстанции предпоследней.





p. s. иногда от превеликих мук
веки он приподнимает вдруг
и обводит с медленным презрением
жалких, что беснуются вокруг
и глумятся над святым творением.

Рильке










Прелестный изгиб головоломки:
Женщина, словно душа-потемки!
Уместна, поскольку ей место в ладони,
Как ноте в гармонии.

Как море и небо,
Как быль или небыль.

И мысли, поскольку клонятся к изгибу,
Могли бы ласкать эту быль или небыль,
Одетую в легкую плоть...
И как переплыть через Лету,

Затем и придумал Господь
Возможность из Леты испить

И женщину эту забыть...
Чтоб заново всё сотворить
Уместным, поскольку в ладони ей место,
Как ноте в гармонии.

И нам не дано по иному в любви,
Как тельцу в крови кровяному... Которому тесно.


























Перельман, что из прошлого
Или даже из будущего Перельмана
Будет перекладан
Или перелеван,

Как грош неразменный в карман
Или опять из кармана.
Видели вы Перельмана,
Слышали вы Перельмана,

Который вам говорит из будущего своего...
Вы не поняли ничего
Из того, что он мог не сказать,
А только собой показать,

Как прошлый он говорит!
Или имеет вид забавного человека...
Я говорю с этим веком
И беспомощно повторю,

Что мы почти здешние здесь,
Как на ладони вес душою оставленной плоти!
Как весенние почки, полные слез и пота,
Родившиеся не в сорочке.



























Это самоопределение
Начинается с выражения, что я этого не приму!
Даже если это пойму
Посреди бесконечного лета,

Как желание нежиться, греться,
Поместиться около сердца...
А потом в унисон забиться,
Огоро'дить себе донце!

Только я понимаю нежить,
Как отличное от меня:
И не только при свете дня,
Но и даже при свете ночи

Посреди моих многоточий эту подлость я не приму!
И со дна её не подниму,
Чтоб считала себя живой
Или даже ровней со мной.

Есть во мне что-то очень кровное,

Что не может с нежитью знаться...
Не иссякнет моё многоточие, хоть со многим мне расставаться.


















P. S. Жить - это значит: постоянно отбрасывать от себя всё, что хочет умереть; жить - это значит: быть жестоким ко всему, что становится слабым и старысм в нас, и не только в нас.

Фридрих Ницше







Он хотел быть свободен от времени.
Он хотел благо-роден без бремени.
Он хотел себе Бога и родины...
Он хотел себе многих тел!

Я не думал, что он прольётся

Больше семени, что в утробу.
Больше семени в почву гроба,
Что зовется весенней почкой
Или даже сыном и дочкой...

Я и сам вне моих пределов

Ничего не могу без тела,
Себе зная одно дело:
Чтоб питаться и размножаться,
И беспомощно повторяться...

А потом бесконечно влюбляться:

Увлекаться недостижимым!
Красотой, что промчится мимо,
Из кареты, меня обогнавшей,
Обернётся и посчитает

Меня без  вести не пропавшим.

Ибо я запропал во времени,
Словно бомба с её запалом.


















Увлекаться недостижимым.
Словно бисер им собираться,
Но сначала им просыпаться.

Увлекаться недостижимым.
Словно за руку им браться.
Если ты, что проходишь мимо,

То не можешь им называться.
Ибо я не проснусь тобой,
Просыпаясь всей головой

И закатываясь под ложе...
Меня веником соберешь
В осторожный такой совочек!

Словно дрожь, что бежит по коже,
Или россыпь весенних почек.
Увлекаться недостижимым!

Красота, что промчалась мимо,
Оглянулась и поглядела,
Покидая мои пределы.


























Не затем, чтоб вести эту гать над болотом,
Эти бревна иллюзий под ноги бросать,
Как соринку с ресница...
Посмотри, эти птицы

Свысока продолжают за тобой наблюдать.

Не за тем, чтоб вести эту гать по-над небом,
Ты краюхою хлеба поделишься с ними
И раскрошишь над полем своим Куликовым,
Чтобы сыпалось слово...

Посмотри, эти совы

Или вороны, или синицы!
Посмотри, эти разные птицы
Не затем продолжают за тобой наблюдать,
Чтобы стал ты совсем,

Как такая небесная рать,

Какой им и не быть.
Я тебя продолжаю любить,
Ибо станешь ты мной:
Только лишь обручись с тишиной!

Ибо много различных вершин за тобой наблюдают,
Но вершина одна, ибо ты на вершине один.








p. s. мать заводит ребенка так далеко, что он забывает, кто он и откуда, а назад несет его на руках, изнемогшего от усталости. Так маленького странника посвящают в поэты.

Лорка









Профиль у кого угодно съедет вбок.
Профиль благородно будет съеден.
Ибо обернусь к тебе лицом,
Каннибалом или подлецом,

И земли трясением всех баллов.

Ведь уходит почва из-под ног.
Ведь уходит прочность всех дорог.
И становится хрупка как пыль,
И становится хрупка как быль,

Углубясь в чудовищную небыль.

Оттого я только улыбаюсь,
Ибо никогда я богом не был,
Хоть и побывал как пластилин
Всех пространств моих и всех времен...

И теперь я только просыпаюсь

Этой россыпью весенних почек,
Сновидений и жестоких строчек...
Лаской губ я становлюсь губами.
Умирая, становлюсь гробами.

Взыскуя истины, я ею становлюсь.

И нет здесь перемены тел:
Всё происходит от желания дел.




















Одно крыло бабочки,
Словно радужная оболочка,
Которая очень давно
Роди'ла меня в сорочке

Твоих пушистых ресниц.

Стать оком любых зениц,
Стать богом любых религий
Вышло бы мне боком,
Когда б не твои очи, вздохнувшие о втором...

Ты стала вторым крылом.

Таким быть могли начала.
Вот так бы она звучала, иллюзия о двухкрылье.
Но всё вышло многожды проще:
Мы стали живы на ощупь в любом своём продолжении:

Одно крыло бабочки лишь начинает движение...

Делая полузамах, долгое полуусилие,
И продолжаясь в невидимом, словно бы очи долу.













p. s. дышу на ладан, немощный, больной.
а жизнь, как постоялый двор, где маюсь
и дань горобом плачу ей за постой.

Буонарроти