запружен ветер как ручей

запружен ветер как ручей


Николай Бизин




Рыцарь со смертью и дьяволом
Путь держит к далеким скалам.
Птица крылом задела,
Солнце почти уже село.

Дьявол, который от века!
Смерть, что бессчетно бывала!
Поднято его забрало.
И опущены веки.

Но многое видит рыцарь
Сердцем своим, что зряче...
И видит дорогу птица!
Разве что видит иначе.

Он ищет Святого Грааля!
А птица несет червяка
Туда, где пылают дали
Как огненная река.

Но солнце ложится на скалы
Прямо в гнездо этой птицы.
Вместо со смертью и дьяволом
К ним направляется рыцарь.

Вместе со смертью и дьяводом,
Что возле зрячего сердца...
Ах как волнуется птица,
Которой некуда деться!

Ах как волнуется рыцарь,
Слыша пути завершение...
На скалы ложится солнце
И всем обещает спасение.


















Как подорожник душу приложить
К дороге, что подошвами натерта.
Дорога, что бездонно распростерта!
И ты ее решил одушевить,

Помочь ей перейти через тебя?

Дорога, что всегда в пути,
Сегодня лишь на миг в тебя уперлась.
Сегодня лишь на крик тобой звучала.
И ты решил, что ты ее начало!

Всего лишь будучи ее печаль.

И вот ты в ее двери постучал
И вот ты в ее очи заглянул -
Или она взглянула на тебя!
И вот ты, ее двери теребя,

Решился свою душу приложить

К одной лишь створке этих тысяч крыл,
К одним губам из тысяч поцелуев
И к гробу - одному! - из всех, покрывших землю.
А если она просто не приемлет

Такой исчисленной души еще безбожной?

Как подорожник душу приложи.
Все остальное лживо, то есть сложно.




















Но реки, что не пью своей воды,
Иссякнут, словно путники без цели:
Их любят женщины, не трогают собаки…
Но женщина, что мудрствует в постели -

На свете, верно, большей нет беды!

Из нас любой, кто пожирал себя -
По жизни был неправ… Как сладко быть неправым:
Неправду и любовь, и человечьи нравы
Я буду пожирать, доколе жив...

Доколе не иссякну! Что есть путь?
Не более, чем ноги, что идут.
Что есть любовь? Не более, чем боль,
Доколе больно ею... Что есть Бог?

Не более, чем пыль его дорог.






























Ж.Л.

-  Я  ничего  не  объясню  тебе, -
Когда-то  мне  любимая  сказала,
Что  только  для  себя  меня  любила,
Все  остальное  сам  по  мере  сил

Я  брал  себе  у  жизни  запредельной.

Кто  никогда  не  выходил  из  тела,
Тот  не  любил,  когда  бы  не  была,
Какими  бы  телами  не  владела…  Любит  пусто,
Как  кролик  ест  хрустящую  морковку.

Когда  мне  остановки  сердца
Стали  как  буквицы,  когда  мне  стали  люди
Как  буквицы  в  истрепанной  тетради,
Я  эти  буквицы  за  руку  приводил,

Друг  подле  друга  ставил.

И  вот  они  друг  друга  находили,
И  восходило  из  их  близких  тел
Светило  яркое  -  свет  восходил  из  дня!
-  Я  никогда  не  сделаю  подарка, -

Когда-то  мне  любимая  сказала…

-  Все  даром  сам  возьмешь, -  она  сказала,
Когда  она  оставила  меня.
















P. S. И если ты говоришь мне, то - всей родинкою на губе: создавая землетрясение! Обжигая гончарной глиной и делая плотью единой, ибо - оба мы говорим каждый своею родиной и поцелуи творим.

обжигая гончарной глиной




Небо синее потому,
Что живем внутри голубого глаза!
Небо умное потому,
Что живем внутри его разума -

И желаем всего и сразу...

Но где-то столь глубоко,
У червивого его позвоночника,
Есть еще сочетание чувства высокого
С органом выделения теплого сока и его почитание -

И я эту сладость приму!

Небо синее потому,
Что возможно над ним пролетание,
Но - возможно и плавание в нем:
Ведь возможна любовь днем

И возможна любовь ночью...

Она стала его дочерью,
А я стал его сыном -
Мы живы небом единым
И стали плотью единой!

Небо синее потому,
Что я его сладость приму.














Я сотню лет писал ее портрет,
И был сожжен он мной по окончании...
Когда я сквозь ладонь смотрел на свет печальный
Сего костра (ладошкой со стекла -

Стирая дождь и отражение со стекла!),

То минуло еще сто лет...
Но вот ветра веселые задули:
Ведь я писал ее не после бури,
А лишь когда ветра срывали крыши -

Ведь между нами не любовь была:

Ведь снова я писал ее портрет!
И пламя становилось много выше
И становилось во главу угла -
Ведь я сжигал уже не сотни лет,

А лишь одну последнюю минуту!

Я сотню лет писал ее портрет,
А после подарил кому-то:
Чтоб кто-то полюбил ее минуту -
В минуту миновав все сотни лет!

И снова я писал ее портрет.























Это только слова,
Что согреют нас по ночам
И ничего не значат,
Когда нас оставит удача -

Ведь она как посмертная слава!

Это только слова,
Когда ты окружен очами,
Что пристально наблюдают:
Насколько участь кровава

И насколько она поучительна -

И насколько она недолга!
И насколько мучительно ты отступал до Волги,
Пока о нее не оперся лопатками и душой -
И не распростерся как небо!

И стал как небо большой...

И сам обернулся словом
И дуэлью на Черной речке:
Ведь ты не о речку уперся,
Но - сам обернулся речью:

Ибо все в этом мире - речь!

Это только слова...
Это только их синева продолжает по жилам течь.























                любуясь Вермеером вместе с Мон Мируа

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил куртизанку,
Что торговлю ведет с солдатом,
Продавая себя за золото...

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил солдата,
Что воюет за это золото
И приносит его куртизанке...

А еще этот мой Вермеер,
Выходя в замерзающий мир
(и шагая ногами солдат,
И любовью любя куртизанок),

У их ног поместил двух собак,
Их похоть совокупляя:
Он не то чтобы был богат,
Собою весь мир согревая,

Но - вот так, в совокуплении тел он приумножал пространство!

Но - есть и другой мой Вермеер с его постоянством:
Где женщина как пример добродетели,
Или - женщина молоко наливает,
Или - женщина, что выглядывает в окно...

Вот и я в тебе - что-то одно
Или что-то совсем другое:
Я не знал тебя так давно,
И все же мы были двое -

Я с тобою, и ты со мною.















Это море-аморе пустило слезу:
Избавилось от сна в одном глазу -
Другим продолжая грезить!
И вот один глаз нагим

Опять в сновидение лезет.

И вот один глаз - с ногами!
И вот один глаз - с руками,
Чтоб соринку извлечь из глаз
(такую, как мой рассказ

Об этом сне золотом),

Заходит с ногами как в дом...
Как в дом заходит с руками,
Выбирая себе из снов
(из каких-то основ забирая)

Только то, что поможет спать...

Это море-аморе продолжает играть!
И ведь нужен ему глаз бессонный,
Чтобы (как оно не бездонно)
Продолжал за ним наблюдать...

И ведь нужен за ним глаз да глаз,
Чтоб не выплакать весь рассказ.




















                Мон Мируа, л_е_т_о

Здесь два изгиба, берег и гора:
Здесь женщина легла в мою ладонь,
Излучиной бедра коснувшись неба -
Нелепо возвращаясь вновь и вновь

В мою любовь своим прибоем моря.

Моя любовь отдельно от нее
Жила себе и видела свое
Не в этом счастье и не в этом горе,
а в том, что эта женщина легла -

Протянута за то, что не смогла!

Или могла, но - вовсе не хотела:
Моей ладонью я коснулся тела,
Протянутого ввысь и в даль...
Я отступил на сердце как печаль -

А женщина ладонью впереди!

Стоишь лицом ко мне, но - сердце отступило:
Тобой любуясь на своей груди.




























                и тогда я создал искусство

Разумеется даже разумом,
Что и чувства твои, и разум
Не способны сдвигать миры:
Ибо - чувства и разум подробны!

И тогда я создал искусство.

Ибо - небо лучше всего наблюдать из ада,
Полагая, что небу виднее...
И тогда я создал искусство,
Насаждая Сады Камней -

Полагая в ладонь вместо хлеба...

Я тебе протянул чувство,
Ты в него положила камень,
Но - сама мне стала как пламень,
Чтобы камень стал добела:

Не способный сдвигать миры, я его во главу угла.

И себя распахнул будто веки,
Чтобы видеть Сад Человеков.























Темное мерцающее полотно Гойи,
Но - собою на солнечный луч наступающее!
Такие берутся с бою...
Такие берутся с собою

В темное и мерцающее!

В сознании (что само себя созерцающее)
Медленно разворачивается темное полотно -
Словно гать над болотом!
Словно что-то одно,

Что приоткрывает другое...

Такие берутся с собою,
Когда ты выступаешь по солнечному лучу,
Что лежит на ступенях и словно ступенчат...
И я кричу по лучу,

Что я взлечу, но не вылечу!

Словно истина, что прибавлена к боли,
Как темное и мерцающее полотно Гойи.




























             утешение философией

Искусство - это я!
В космическом порядке бытия
Тот дух святой, который лживость мира
Внушает внявшему его словам,

Порою именуют красотой -

И дух святой звучит как лира мира!
А ты ее корпускулы и струны
Порою именуешь простотой
И осложняешь до кумира...

Порою как свечу задуешь...

На деле все не так!
Тот перебор струны или корпускул
Нисколько не разгонит мрак,
А лишь его немного возвышает...

И лишь одно искусство утешает,

Поскольку все искусство - это я!
В космическом порядке бытия
Ты добавленье к моему порядку
Как некий беспорядок утешенья.























            МОЛИТВА

Господи! Пошли мне смирение...
Ведь гордыня моего выделения из тебя,
А потом всего этого к тебе добавления
Меня располагает отныне

На некотором от тебя удалении.

Господи! Пошли мне смирение...
Ведь гордыня моего перемещения по временам
И времен с моей глиной смешения
Меня делает сыном очень многих твоих постоянств:

Сыном многих племен, сыном многих пространств!

Ибо я описатель и, в общем, остранник человечьей молвы...
Господи! Ведь ты вышел служить из моей головы
И моей головой дай ответ:
За что мне ее сложить?

И чем мне ее заслужить
Точно так, как ложится свет...


























Ищу я женщину и с ней иду в бордель.
И выясняется, что целый мир - постель,
В которой спим или не спим с любимой...
Реальность же проходит мимо.

Ищу я женщину, и все эти пастели,
Которые изображает грифель,
Есть чертежи невиданного мифа,
В котором спим или не спим с любимой...

Поскольку больше нечего желать
Идущему дорогой пилигриму.
И нечего ему изображать,
Помимо мной увиденного днем!

Помимо мной увиденного ночью.
Тебе ж я предлагаю многоточие
Для архимедового рычага,
Которым много раз перевернуть

Однажды мной изображенный путь.

Мы много раз уснем с тобой вдвоём,
Пока мы не разбудим Бога.





























Невинно совершится с нами
(из спермы возгорится пламя).

Как будто взрыв продавит изнутри
И разорвет живущее в крови.

И станет биться тельце кровяное,
Пока не сотворится мною.

И улыбнется, высунув язык,
Чтоб он как можно чувственней проник

В сокрытую утробу мироздания
И передал тебе моё дыхание.

И я заговорю твоей утробой
И буду говорить, пока до бездны гроба

Дыхание невинно не дойдет.
И бездна обернется ждущий рот,

Из рода в род целуя твой живот...
Пока не обернется в рот зовущий.

Чтоб вышел из своей утробы,
Как будто Эвридикою из гроба.





















Стелют низкий туман поля,
И лежит в ожидании земля.

Ожидает она корабля (переплывшего все моря),
Что как солнышко обжигает

Умягченный туманом зрачок...
Тогда я протяну платок,

И она слезу оботрет!
А корабль как солнце плывет

И уже достигает земли:
Так она свои корабли и встречает, и провожает...

Ты не спросишь, кто же она?
Если я назову - весна,

Лепесток ромашки сорву,
Чтоб гадать на ее имена, но - все более бесполезней...

Если я назову - страна, запоется она песней,
Или станет она страшна...

Я пока не стану гадать:
Пусть расстелется благодать.

Пусть лежит в ожидании земля:
Ожидает она корабля, переплывшего все моря.


















Я приехал к тебе по воду!
Я привез с собой непогоду,
Ибо - воду ношу в решете:
Что решите, то будет градом -

Его грехопадением в радость...
Его грехопадением в горе...
Я приехал к тебе на море:
Только море сегодня - как радуга!

Ибо море - завтра другое...
Потому я приехал к вам!
Потому я приехал к морям,
И теперь одного не пойму:

Каково в морях кораблям?

И - пройдут ли они меж капель,
Когда воду несу в решете?
И - пройдут ли они меж горя,
И - придут ли они к звезде,

Называя ее Полярной и колючей, как клювы цапель?

Я приехал к тебе по воду
(омываемый морем Леты):
Добывая живой воды...
Проходя между капель света...

Не привез никакой беды.























Сбережение поэзии если бы
Приравнять к сбережению народа,
И - в процессе ее познавания
Удержать себя от ускользания:

Как песок сквозь распятые пальцы...

Сбережение поэзии если бы
Приравнять к совершенному танцу:
Даже если, не зная брода,
Повести сквозь мертвую воду -

Но с живой водой не расстаться!

Словно Вацлав Нижинский, подпрыгнуть
И - надолго в живых остаться:
Даже просто зависнув в воздухе!
Повести народ сквозь эпоху, в которой он исчезает...

Кто поэзию изрекает,

Сам становится как река,
Что течет сквозь мертвую воду
И - не ждет у моря погоды!
И - не слушает мертвого бреда,

Ведь у горя есть берега.

























Когда капитан привел разбитую каравеллу:
Когда привязал свои нервы
И когда опустил свои нервы
На дно или даже к причалу -

Его на пирсе спросили,
Каким он находит свой дом?
-  Просто был еще один шторм, -
Равнодушно он отвечал.

Просто был еще один шторм!
Лишь потом, через годы, мой корабль объявили Ковчегом:
Обозначили Бога на небе, что злей печенега
Отпустил на нас сточные воды...

Я не ждал у моря погоды!
Просто был еще один штор...
А потом предо мной расступилися мертвые воды,
И пошел я долиною смерти -

И со мною народ мой со своими детьми и скотом!

Знаю, будет еще один шторм,
Пред которым мы малые дети,
И пойду я по дну человечьего сердца -
То есть долиною смерти...

Что шторма мне? Шторма мне мой дом.

Но взглянул он на тех, кто спрашивал,
И впервые ему стало страшно -
Не за себя, за родных!
Ведь от глиняных превращений

И до холодных прозрений
Он их оставлял одних.












Человек,  который  рубит  дрова
И  занят  своим  повседневным  делом:
Интересно,  за  кого  его  можно  принять,
Когда  так  вот  сидят  мешковатые  брюки,

Когда  так  вот  сидит  мешковатое  тело?

Это  было  бы  крепкое  мне  доказательство,
Что  не-верие  имеет  известную  силу.
Но  я  щепка,  что  в  сторону  отлетела
И  ничуть  не  спросила:

Ежели  смерти  нет,  то  что  есть  от  века  убийство?
И  неужели  иудство  не  есть  наивысшая  святость?
Но  я  щепка,  что  рубит  дрова  человеком,
Это  самое  крепкое  не-доказательство.


































Полюбил я то, что уходит:
Это сердцебиение со мной происходит...

Из невидимых глазу движений,
Головы баснословных кружений:

Это ты обернулась лицом -
Когда сердце твое отступило!

Это я выхожу подлецом:
Словно Лазарем из могилы -

Но которому жизнь не мила!
Это ты во главу угла...

Это лист на краю стола - словно бездна глядится в бездну,
Когда стала душа телесной:

Ибо телу тесно в раю!
Вот и я теперь не люблю,

А всего лишь любить пытаюсь!
Словно я любовью питаюсь...

Потому выхожу подлецом:
Потому-то мое лицо - словно Лазарем из могилы!

Но с такой баснословной силой,
Если сердце его воскресило...

Полюбил я то, что уходит:
Это сердцебиение со мной происходит.

















Сойти с ума и выйти из души:
Оставить свою внутреннюю жизнь
И поменять ее на вещество
И внешность - стать другое существо

И осознать свою бездушность.

И вот я пуст, вокруг меня лишь сущность!
Вот я безумен и сошел с ума
В долину, где растут деревья смысла -
По ней рекой течет мое сознание!

Надеясь, что я мимо проплыву,

На берегу стоят простые мысли
И ждут, чтобы начать формирование.
Сойти с ума и выйти из души,
И принести во внешний мир предание

О том, что он внутри моих миров!

Все для того, чтоб ты в них огляделась
И у моих костров согрелась.




























                хочу, для которого нет оснований

О жизни, о смерти и их различии
Я уже не хочу говорить
И в их затеряться величии…
Я всего лишь хочу быть

И таковым остаться!

Я уже не хочу выделяться
Ни желудочным соком, ни спермой.
Я всего лишь хочу остаться
Придорожной таверной,

Где собрались трубадуры!

Я бы их рисовал с натуры
Красками долгих текстов.
Потом безо всякой опаски
Кисти омыл бы в Волге…

И себе основал бы место -

Чтобы жить бесконечно долго!
Чтоб они в меня приходили
Во исполнение желаний.
Чтоб мои основания были безо всяческих оснований.






















              и я счастлив как Улисс, совершивший хорошее странствие

В потоке крови кровяное тельце
Решает, сберегать ли свое сердце?
И не мешает сберегать пространство...
И даже утешает окаянство.

Я странствую по жилам кровяным

И ощущаю себе донельзя больным:
Чревовещаю донизу открыто -
Вот как старухе данное корыто
От Рыбки Золотой!

И ничего в себе не восхищаю:

В потоке крови кровяное тельце,
В которое я душу помещаю.

Потом решаю поделиться кровью:
Но то, что я зову своей любовью,
Порой страшней греха кровосмешения -
Поскольку происходит отторжение!

И не сумеешь в сердце возвратиться

И - снова в «свою тысячу» родиться.
В потоке крови кровяное тельце
Решает, как без сердца обходиться
Или собою сердце восхищает.























В потоке крови кровяное тельце
Не знает, как оставить свое сердце
На произвол потока крови?
В потоке крови кровяное тельце

Едва-едва нахмуривает брови -

И где-то пресечется кровоток!
И голову второго полушария
Оставит без царя... И только травы
Тихонько прорастают в потолок -

Едва-едва нахмуривая брови:

Мир может улыбаться даже кровью
И все равно улыбкою остаться!

Вот так и я в тебе проистекал:
Искал я сердце и нашел у скал -
Где каждый раз ему дано разбиться
Или - влюбиться в родину свою.

Себя я уподобил соловью,

Которому прилично в сердце жить:
Открыв его прилюдно, петь публично.


























Я приехал к тебе по воду!
Я привез с собой непогоду,
Ибо воду ношу в решете:
Что решите, то будет градом -

Его грехопадением в радость...
Его грехопадением в горе...
Я приехал к тебе на море:
Только море сегодня - как радуга!

Ибо море - завтра другое.
Потому я приехал к вам!
Потому я приехал к морям,
И теперь одного не пойму:

Каково в морях кораблям?

И пройдут ли они меж капель,
Когда воду несу в решете?
И пройдут ли они меж горя,
И придут ли они к звезде,

Называя ее Полярной и колючей, как клювы цапель?

Я приехал к тебе по воду
(омываемый морем Леты):
Добывая живой воды...
Проходя между капель света...

Не привез никакой беды.















Мелодия медленная,
Словно нажитая непосильным умом.
Словно ладья с крылом медленно покидает
Заливные наши угодья -

И не остается ума!
Словно снег, попавший в дома,
Поначалу даже не тает
На подошвах медленного полета...

Мелодия медленная, что не летает,
А ожидает кого-то
(того, кого в доме нет)
И наполняет след -

Когда надо пролить свет в заливные наши угодья!
Мелодия медленная:
Половодье мое, Беловодье -
Если нажито непосильным умом,

То растает, принесенная в дом
И окажется просто нежитью.

Но даже ребенок, что прижит от ума,
В колыбели лежит как залив Беловодья
И медленно подрастает...
И на подошвах полета

Жив надеждою, что не растает.




















Ибо в любых поцелуях,
Помимо плоти единой,
Есть поцелуй Иуды и есть поцелуй Сына...
Ибо в любых исцелениях

Есть проявление целого и на части дробление!
Есть и явление гения,
Есть и явление урода:
Как перемены лица

И перемены погоды, которыми не испугаешь!
Но когда ты природу меняешь
(но даже не изменяешь собственной тишине)
И тихонечко говоришь этим дождем в окне -

Ты природу меняешь во мне на совсем другую природу.

Ибо в любых поцелуях, помимо плоти единой,
Есть поцелуй Иуды и есть поцелуй Сына!

А мы с одной тающей льдины
Перейдем на другую льдину, идущую поперек:
Вот и я между этих строк - в собственной тишине...
Чтобы ты улыбнулась во мне.






















И не губы, что медленно тонут...
И не тихий, но быстрый омут -
В котором попросту кануть
Или остаться попусту...

Но не губы, что непременны!

Но не губы, что как измена
Изменяют твое вчера...
И не грубая близость тела,
Когда слово становится делом,

Освещая как прожектора,

Но долину не посещая:
Ведь ты в горы привел их вершины
Ибо были они без вершин...
Ибо только теперь ты один

И с любовью один на один

Остаешься на все времена,
Ибо наша любовь одна.


































Как четыре стихии Света
(до того, как их стало четыре)
Находили друг друга в лете
Или осени, или зиме...

Находили друг друга в Лете,
Что течет по моей весне -
Находили друг друга в смерти!
А потом находили в рождении:

Ибо были столь высоки, возвышаясь до снисхождения!
Как четыре стихии света
Не могли обойтись без огня,
Так и мы не могли не найтись

Посреди бесконечного лета-
Как четыре стихии Света!

Ибо мы оказались двое:
Я с тобою и ты со мною -
Перестали глаголом жечь...
И меж нами возникла речь - утешительная стихия!

Что желаниями не утихла,
Но стихийным чувством проникла.



























Как и те, кто держат в руке мастерок,
Так и тот, кто мастера держит в руке:
Все они смотрят в поток
И следят за рыбой в реке -

Ибо это ее вода!

Ибо это ее города течением отражены...
Ибо это ее весна:
Ибо в мире словно бы нет весны -
Настолько она повсеместна и постоянна!

Таковы наши дальние страны...

Таковы наши странности, в которых давно тесно
И тому, кто держит в руке мастерок,
И тому, кто мастера держит в руке -
Все следят за рыбой в реке!

Но я рыба особой масти:

Я совсем не журавль в руке,
Я, скорей, этот самый поток -
В который они смотрят...
И лишь для тебя я платок,

Который тобой поднят:

Который тобой понят настолько, насколько возможно -
Который тобой развернут, который тобой сложен.



















Я человек Воды: вода прозрачна,
И на ладони дна видны все камни...
Когда губами соберут все камни
В ночное не стреноженные кони -

Ведь я тебе протянут вместо хлеба!

Но ты ко мне подходишь в главном,
Как поутру приходит это небо -
Себя меняя на совсем другое...
Я человек Воды, и ты ногою

Свою ступню в меня по щиколотку!

Как поутру приходят эти губы
И пьют меня: моя вода прозрачна!
Но есть еще беда - совсем другая,
Которая совсем удачна:

Когда бываю я тобою выпит!

Или когда расплещешь, наступив -
Я становлюсь, как ты, красив!
Поскольку твою форму принимаю
И ничего в тебе не изменяю.
























         МОЙ РЕКВИЕМ

Куст состоял из птиц и из ветвей
Еще безлиственных: душа куста порхала
На крыльях истины моей и крыльях воробьев...
Но ветер дунул, и души не стало -

Вот реквием кусту, не много и не мало!

Я перестану ныть от боли и стыда,
Когда жену свою найду в публичном доме,
Куда зайду развлечься на соломе -
Но не за тем ли и она пришла сюда?

Я стану жить - вот реквием стыду!

Найду я душу как порхание птиц...
Найду я стыд как воздух мироздания...
Мы состоим из тысячи сердец!
Мир состоит из тысячи границ!

Я словно Янус с тысячею лиц.

Постиг и следовал, и совершил - по мере сил:
На дне могилы талая вода...
Но не за тем ли ты пришел сюда?
Так радуйтесь! Разлуки час пробил.
























Когда у женщины появляется прошлое,
Она оказывается красавица!
Когда у женщины появляется страшная
Красота, которая явится

Не только сейчас за тобой,
Но и за тобой - когда-то:
Красота как страшная сила, а не только ума палата!
И не только сума и тюрьма,

И богатые терема, в которых постыло жить -
Красота как страшная сила, которой должно служить

Не только - в твоем настоящем...
Не только - в твоем прошлом...
Но - и в будущем не твоем:
Красота как некий объем, который везде и всегда!

Когда у женщины появляется прошлая
Настоящая красота, которая все разрешает,
То проходит меж нами грешными,
Безутешными нас утешает.



















И  ожидается  грехопаденье  града,
Неспешный  шаг  меж  капель  и  распада.
Не  ожидается,  но  происходит
Простое  изменение  природы.

Кто  только  изменение  природы,
Легко  пройдет  меж  лезвий  дождевых
И  станет  бесполезен  умиранью,
И  станет  бесполезен  возрожденью…

Грань  преступивши,  божии  созданья.

Ты  скажешь,  что  бесплотной  тенью
Они,  мои  влюбленные  в  любовь?
Когда  ты  совершаешь  обладанье  -  как  бы  под  сенью  лип! -
И  занимаешься  своим  кровосмешеньем,

Не  помни  миг,  когда  ты  не  был  слеп  как  будто
И  видел  тех  любовников,  что  были,  есть  и  будут.
































Дворянина Пушкина в бордели не пускать!
Не затем, что он теряет благодать...
Не затем, что оставляет часть души...
А затем, что девы хороши!

А затем, что девы благодарны...

И за этим наблюдают все жандармы,
Ибо корпусу жандармскому приказ:
Чтобы гений не покинул нас,
Не оставил нас без языка

Или не оставил нас без солнца...

Чтоб Каховский, выстреливши в спину,
Не запачкал своей подлостью поэта,
До Сенатской площади оконце
Было ему заперто, ведь Лета

Не заменит ему Болдинскую осень...

Я люблю вершины этих сосен,
Что корнями прорастают в глину,
А ветвями задевают бесов -
Ибо бесы тоже благородны

И мудры как важные седины!

Но мне блазнится такой приказ отдать:
Никого чтоб в их бордели не пускать.





























И с любого порога взашей,
Ибо мы всегда на пороге.
Перестать быть мерой вещей,
Чтоб не мерить собой Бога!

Перестать себя мерить судьбой:

Перестать о себе рыдать,
А потом вообще - перестать,
А потом вообще - о себе
Научиться не забывать по ту сторону и по эту!

Ведь с любого порога взашей,

Ибо мы всегда на пороге
В ожидании тьмы или света...
Я ответы даю себе,
Я ответы даю тебе -

Когда сам не знаю ответа!

Когда сам о себе забыл:
Ведь о том, что я не любил,
А потом не любить перестал,
Я не так уж давно узнал.























Каждое движение вызывает ропот...
Каждое волнение или даже шепот
Имеет продолжение где-то в Гондурасе
И землетрясение где-то в Эфиопии -

Как покажет опыт: все вослед идее!

Или на матрасе, где зачали Пушкина...
Или на террасе видеть метеоры -
Как они сгорают в непреклонной массе...
Или у Радищева (если не отпущены) -

Как они страдают!

Я бросаю воры,
Ты бросаешь взоры:
Взор сдвигает атомы со своей опоры
И срывает дверь со своих петель -

Каждое движение вызывает ропот

Или как капель,
Или как метель:
Ты поверь, что мы живем в невидимом,
Что теперь все более невиданно!



























P.S.  Бесхитростность  погубила  титанов.  Они  пренебрегли  лукавством  ума,
лукавство  претило  их  гордости,  коварство  было  непонятно  их  правде,  их
детство  не  должно  было  окончиться…  Но  у  них  не  было  мелких  побед.

                НИКОЛАЙ  БИЗИН,  в  поисках  второй  щеки





Кто  говорит,  что  злодей?  Вы  никто  не  злодеи!
Те  из  людей,  кто  свободу  отдал  за  надежду,
Те  из  людей,  кто  свободу  отдал  за  любовь,
Больше  злодеи,  чем  вы  -  в  море  молвы

Вижу  я  меньших  злодеев:

Тех,  чья  свобода  подобна  утробе  здоровой,
Сладкой  свободой  своею  испортивших  воздух!
Вы,  сочетанье  рассудка  с  могучим  инстинктом,
Я  не  скажу  вам  ни  слова…  Живите.





































Предать  родину  или  друга  предать,
Дай  то  Бог,  чтобы  мне  никогда  выбирать  не  пришлось!
Ибо  родину  можно  за  друга  отдать,
Пусть  она  пострадает.

Очень  часто  решать,  что  возможно  душе,
Человекам  никак  не  возможно.
И  какого  младенца  из  пожара  спасать,
Своего  иль  чужого  -

Дорогого  мне  стоят  такие  решенья!
За  свои  прегрешенья  я  не  человек.

Я  поэт,  то  есть  сила,  когда  низойдет  в  красоту
Жечь  глаголом  и  знать,  что  сжигаю
Там,  где  мелкая  слава  горька  словно  желчь,
Там,  где  жить  невозможно,  но  жизни  от  нас  ожидают.




































                Ж.Л.

Вот  так  постель  съедает  часть  тебя
Под  видом  сна,  и  чудо  акварели  -
Только  усмешка  масляных  шедевров!
И  Шахразада,  чтобы  просто  выжить,

На  царской  простыне  готова  выжечь
Пастелью  чудной  тысячу  одно
Признание  о  том,  что  саламандре
Как  не  поведать  о  своем  огне?

Но  должно  понимать,  что  сожигает
На  царской  простыне…
Какой  шедевр  погибнет  и  во  мне,
Какая  сгинет  нить  -  и  не  в  награду!

Но  если  надо  объяснять,  то  объяснять  не  надо.
































Желанье  делать  добрые  дела
Похоже  на  болезнь,  потом  выздоровленье:
Прозренья  множатся,  как  множатся  тела,
Простым  совокупленьем,  но  -  души!

И  чтоб  сказать  пустыне  о  пуcтыне,
Я  стал  пустынею,  которая  не  зла
И  не  в  глуши:
Пустыня  возле  света  и  добра!

Ее  лучистая,  излучистая  зыбь...
Ее  приедистые,  ласковые  зубы...

Целуя  губы,  становлюсь  губами,
Взыскуя  истины,  я  ею  становлюсь,
И  пробуя  на  вкус  кончину  мира,
Я  так  же  становлюсь  его  гробами

И  не  скажу,  когда  остановлюсь…
Все  происходит  от  желанья  дел.

Наверное,  звездой  плакучей  был
И  был  песком  сыпучим,  что  сквозь  пальцы -
И  что  еще  посмел?  И  опустел,
И  выздоровел,  чтобы  возвращаться.
























Итого,  без  углов,  без  морей  и  волшебств  и  как  будто  совсем  без  Китая
Оконечность  России,  и  более  даже  -
Стала  жизнь  глаже  жизни…
Ты  отведаешь  боли  моей,  о  прекрасная  святость!

Я  пойду  дальше  жизни  и  дальше  искусства,
Дальше  чувств,  отрицающих  мне  угловатость,
Предлагающих  мне  простоватость  взамен  простоты…
Ты  отведаешь  некрасоты,  о  прекрасная  святость!

Он  красив  оттого,  что  не  ведает  боли,
Твой  рассудок,  когда  ты  меня  рассуждаешь:
Приняв  крови  морей,  ты  без  соли  ее  понимаешь…
Прими  плоти  моей.


































Так  молодой  дельфин  в  своей  поре
Играет  с  волнами,  и  женщина  играет
С  толпой  любовников,  и  вдруг  разоблачат -
И  нагота  как  смерть,  и  умирает  как  бы  душа…

Так  почему  душа  не  умирает?

А  потому  -  она  всегда  играет!
И  журавли  вот  так  ломают  небо,
Вбивая  клин,  что  небо  вместо  камня
Для  пирамид.

Она  играет  не  моим  бессмертьем:
Мы  состоялись  из  посмертных  масок!
И  я  играю  сказку  перед  всеми,
Поскольку  ведаю: игра  не  умирает.



































Я  бы  рисовал  в  темноте,
Но - я  не  убью  умирающих:
Ибо  не  судят  те,
Кто  принимал  у  рожающих  женщин

Орущее  слово  люблю.

И  как  же  не  быть  ему,  если  в  крови  и  последе?
И  как  же  не  пахнуть  коровьей  мочой  и  навозом?
Ведь  среди  тех,  кто  рисует,
Есть  и  те,  кто  рискует  последним.

Но  если  модель  возомнит  себя  равной  художнику,
Ибо  кровь  в  ней  живая  течет,
Среди  белого  дня  я  с  дороги  сойду  и  склонюсь  к  подорожнику,
Ибо  кровушка  наперечет  моя.































Еще  темно,  еще  покой-зерно
В  прохладных  закромах
Не  переиграно  на  белое  вино,
И  душу  я  не  рву: душа  мне  как  рубаха -

Как  тело  есть  рубаха  для  души...

А  если  далее,  во  что  оденем  тело?
Что  будем  рвать  на  звезды  и  гроши?
Ведь  я  не  человек  -  нагое  дело,
Нагая  функция,  и  без  меня  пусты

Все  одеяния  жестокой  наготы!

Я  центр  круга,  вкруг  меня  душа
Танцует  хороводами,  вещами,
Высотами, глубинами,  святыми
Пророками  и  Богом,  и  Россией…

Но  знаю,  что  во  мраке  бытия
Есть  ты,  и  вкруг  тебя  танцую  я.





























Идет  прокаженный  любовью  как  ветром  разодранный  облак:
Так  и  видится,  как  с  него  осыпается  облик,
И  нечисть  крылатая  рвет  прометееву  печень,
И  даже  на  посохе  плачет  бубенчик,

Голося  всем  здоровым  и  здравым,  дескать,  сгиньте  с  дороги!

Хорошо  он  понятен  старикам,  впавшим  в  детство.
Его  рыба  немая,  но  кита  заглотившая  в  малое  чрево,
Хорошо  понимает…  Оттого  он  и  дорог,
Что  всегда  по  соседству  отделен  карантином

И  вполне  наблюдаем,  и  умело  почти  поедаем
Даже  взглядом  кретина…  Что,  любви  заповедны  угодья?
Я,  шагнувший  давно  за  пределы,
Здесь  простую  любовь  описал,  ее  чревоугодье.






































Избавиться  от  боли  через боль,
Что  проще  может  быть?  Любовью  от  любви,
Болезнью  от  болезни,  и  от  соли
Избавить  море  можно  только  солью  -

Ты  подскажи  мне,  от  чего  избавить!

Какую  мне  другую  катастрофу,
Избегнувши  одной,  к  себе  прибавить,  еще  я  не  решил,
Ведь  все  по  силам  мне…  Одно  мне  выше  сил,
Подскажет  мне  услужливая  память:

Что  бесконечно  побеждать  свои  победы  -
Как  убегать  от  тени,  как  в  беседе
Вести  за  словом  слово,  как  часы
О  солнечнопесочные…  Молчи!

Иссяк,  быть  может,  и  еще  иссякну!

Но  снова  мраком  побеждаю  мрак
И  тайною  разгадываю  тайну.





























Слышать,  как  растут  камни.
Видеть,  как  они  становятся  хлебом.
Знать,  что  большая  сила  духа  потребна,
Чтобы  переступить  добродетель,

Когда  она  закономерна.

Боги  свидетели,  что  я  не  был  богом  ни  разу,
Ибо  их  добродетели  как  великолепье  алмаза,
Что,  ставши  бриллиантом,  везде  простирает  грани…
Быть  всегда  дилетантом,

Слышать,  как  растут  камни  -  души  без  очертаний.

Быть  каждой  рыбою  без  воды  -  она  верила,
Что  сумеет  запеть  без  своей  атмосферы.
































Белое  слово  на  белом  листе
Вовсе  не  кошка  черная  в  своей  темной  комнате…
Впрочем,  обеих  нет  в  нашем  городе,
Как  нет  Ференца  Листа  и  нет  Паганини,

Ибо  нет  скрипача  в  его  имени.

Так  нет  и  меня  в  твоем  новом  любовнике,
Даже  если,  забывшись,  имена  поменяешь…
Это  не  будут  белые  письмена  на  листе,
Ибо  лист  тот  вменяем  и  вполне  возмутится.

Человечек  как  птица,  что  умеет  только  летать
Или  только  скакать,  или  только  клевать  зерно,
То  есть  что-то  одно…  Но  случается,
Ты  умеешь  одно  называть  другим, 

Я  умею  одно  называть  другим  совершенно  по  птичьи,
И  почти  получается.


































Не  начинайте  с  начала,
Иначе  начала  качнутся
Совсем  не  качелями  детскими  или  игрушечным  штормом,
Но  тебе  станет  просторно.

То  есть  не  станешь  умнее
Или  не  станешь  глупее,  будешь  вторником  или  средой
Посреди  огромной  недели,  которой  вдруг  стало  много…
Как  волосок  бороды  у  старика  Хоттабыча

Не  твои  исполняет  желания,  но  их  исполняют  тобой.

Не  знаю,  почему  так  вышло,
Но  я  рад  тебя  видеть:
Ты  вошла  ко  мне  в  самом  начале
И  вместе  со  мною  вышла,

То  есть  стала  выше  начала,
То  есть  стала  начала  ниже…
Если  есть  у  ребенка  Карлсон,  который  гуляет  по  крыше,
Мы  с  тобою  и  есть  эти  его  прогулки!

Каково  башмачком  по гулким  листам  железа,
Когда  никакого  железа,  но  прекрасна  его  гулкость?



























Причина  пьянства  Блока  -  Блок,
Причина  смерти  Гумилева  -  Гумилев,
А  не  в  затылки  стреляных  голов
Контрольным  выстрелом,  как  гильзы  револьвера…

Неподконтрольные  привел  примеры.

Все  то  же  тело,  но  с  другой  душой
Художнику  вещает:  Ты  рисуй!
Писателю  вещает:  Ты  пиши.
Душителю  вещает:  Ты  души.

Самоубийце  -  самоубивай  свои  очередные  миражи…

Когда  на  тихой  лестнице  души
Ступени  ты  считаешь  как  кукушка,
Ты  как  в  лесу  куриная  избушка,
Не  бабушка  Яга,  а  просто  ежик  слегка  испуганный…

Вонзаются  иголки  как  морщинки,
Как  от  улыбки  озеро  от  ветра  -  не  береги!
Все  то  же  тело,  но  с  другой  душой,
Все  то  же  дело,  но  на  него  ответы  совсем  другие.
























Феникс  не  откладывает  яиц,
Что  делает  его  яйцо  уникальным.
Это  маленькое  мирозданье  в  определенных  границах
Исполняет  желания,  даже  если  они  банальны.

Вот  и  я  исполняю  желания:

Как  за  кирпич  кирпичиком  тело  для  выживания
Будет  цепляться  кровушкой,  зрением,  осязанием
И  размножением  родины,  чтоб  расползалась  по  глобусу…
Компас  свое  разложение  всеоправдает  пользой,

Дескать,  ткну  пальцем  в  цель
Ту,  куда  ветер  дует…
Но  Феникс  не  откладывает  яиц
Не  потому,  что  дурень!

А  потому,  что  границы  есть  наивысшая  пошлость.
Ведь  пошлость  -  это  то,  что  нельзя  уничтожить,
То  есть  оставить  в  прошлом.

Когда  я  оставлю  в  прошлом  очередного  Феникса,
Очередного  Железного  Феликса  признаю  попросту  пошлым  -
Это  я  говорю  прошлый  и  оттуда,  где  ветер  дует…
Только  я  настоящий  ни  с  кем  и  ни  с  чем  не  воюю.


























                М. Н.

У  моей  смерти  карие  глаза
И  косы  до  земли,  хотя  давно  острижены.
Ее  черты  измерены  в  каратах,
Как  небеса,  которые  стреножены…

Ее  голубизна  как  будто  в  ножнах.

У  ее  ножек  бархатная  кожа,
Поскольку  карие  глаза  так  бархатисты  -
Но  взгляд  ее  бежит,  как  бы  по  льдистой
Скользя  поверхности!

И  в  моей  смерти  никакой  нет  подлости.
Ну  а  поскольку  никому  нельзя  без  ветхости,
Я  как  бы  обойдусь  без  этой  вечности,
Двумя  шагами  одолевши  пропасть:

Вот  шаг  один  -  как  ногу  в  стремена!
Вот  шаг  второй  -  как  выхвачен  из  ножен!






























Язык,  что   разумелся  всеми,
Был  языком  метафор  и  ума.
Так  время  отдает  осколки  амфор…
Он  посещал  притихшие  дома

Во  снах  своих  детей.

Льва  узнавали  по  следам  когтей
Их  матери…  На  древних  языках
Их  дети  говорили  притчи.
На  лицах  матерей  был  страх  и  ужас.

Одна  из  них  о  Древе:  безобидный  ужик
Вдруг  свесился  с  него  к  прекрасной  Еве,
И  яблоко  свое  она  вручила  мужу,
И  оба  изгнаны  в  земную  стужу.

Но  кто  посмел  услышать,  что  Распятый
Опять  же  с  древа  кружево  бессмертья
Свое  сплетал?  Все  души  на  попятный,
Поскольку  он  запятнан  быть  не  может.

Любимая  моя,  ты  тоже  Ева.
И  я  бы  с  Древа  говорил  на  древнем  языке,
И  вот  язык  мой  камень  гложет,  но  по  капле…
Но  не  лягушки  выбирают  цапель,

Раздвинув  берега  своих  болот.





















Ж.Л.

Она  много  любила  и  любима  была.
Она  многих  забыла,  многих  и  прокляла.
Имя  леди  Годива,
 Имя  словно  смола,  из  которой  янтарь…

Мир  как  дивное  диво?

Нет,  как  первый  букварь  и  вместилище  грязных  пороков,
Мир,  в  котором  пророки  подобны  порокам  -
Я  сейчас  говорю  об  истоках  рифмованных  строк…
Обнаженная  ножка  ее,  вороной  конский  бок,

Имя  леди  Годива.

Эта  женщина  обнажена.
Как  жена  не  верна  совершенно,  н  постель,  где  мы  были  ретивы,
Совершенна  уже  как  янтарь.
Ибо  это  уже  не  букварь.






























Если  вас  не  убьет  бесконечное  «если»,
То  возможно  прожить  очень  долго.
Если  выкинуть  слово  из  песни  о  Стеньке-разине,
Что  примеривши  на  ночь  обнову,

Тотчас  ее  обронил  в  бесконечную  Волгу,
То  возможно  прожить  очень  долго.
А  еще  если  смертныя  тени  долину  в  молитве
Заменить  долиной  беспечною,

То  возможно  прожить  бесконечно.

А  пока  этот  разум  как  будто  бы  некий  инстинкт,
Еще  неразвившийся,  и  скоро  мы  будем  как  совершенные  лемминги.
Я,  наверное,  так  и  не  буду  убит  никогда,
Как  и  мальчик-солдат  сорок  первого  года…

Бесконечная  Волга  несет  бесконечные  воды.

Пусть  о  старости  нашей  заботятся  наши  враги.
Пусть  погибели  наши,  как  и  кольца  древесного  сруба,
Как  и  дантовы  эти  круги,
Будут  ясны  и  грубы.



























Одна  из  внешних  величин,  что  именуется  судьбой:
Изольда  и  Тристан…  А  что  потом  Изольда,
Когда  одна  горда  своей  любовью?
На  троне  твой  супруг  перед  тобой,

Он  над  тобою  совершает  божий  суд

И  сжечь  грозит…  Уже  собрали  хворост
И  на  него  тебя  зовут  взойти,
И  вот  уже  дымки  как  крошечная  поросль –
Но  это  не  конец  жестокого  пути!

С  высокого  костра  тебе  приходится  сойти.

За  городом  держали  прокаженных
Колонию,  они  пришли  к  супругу,
Чтобы  просить  тебя  себе  в  подруги,
Поскольку  участь  тяжелей  костра:

Вживую  гнить  среди  умалишенных,

Питаясь  гнилью  милости  людей…
Креста  не  целовать  тебе  отныне!
Но  нечто  большее,  чем  просто  красота,
И  нечто  равное  страстям  Христа  в  пустыне:

Награда  за  любовь,  прекрасный  миф!
И  что  мне  силы  критики  и  ада?
Реальность  изменив,  и  я  меняю  мир:
Реально  только  то,  что  много  больше  правды.






















Когда  б  я  полюбил  тебя  затем,
Чтобы  тобой  любимым  быть  взаимно,
Я  совершил  бы  недурной  обмен,
Ведь  камень  сердца  обменял  на  глину

В  твоей  груди.

Когда  бы  полюбила  ты  меня,
Я  этой  глине  совершил  бы  обжиг.
Но  прежде,  до  огня,  я  ей  предал  бы  форму
Крылатого  коня…

Что  впереди  нас  ждет?

Враги,  к  которым  я  не  равнодушен.
Послушен,  как  круги  планетного  движенья,
Я  стану  безразличен  к  красоте…
Но  нет,  служенье  это  беспощадно  брошу.































Я  не  хочу,  чтоб  время  было  мной,
Но  я  был  временем…  Такой  ценой
Движенья  губ  моих  вели  отсчеты  лет:
У  времени  есть  легкие,  скелет!

Пусть  времени  душа,  сказавшися  больной,
Способна  низвести  их  в  перегной,
Но  чтобы  мною  было,  не  хочу
Быть  бременем  его…  Родильному  врачу

Не  по  плечу  принять  мое  рожденье
Сеченьем  кесаря!  Из  золота  сеченья
Я  человек…  Мои  века  как  веки.
Так  человеки  видят  свои  души

В  происхождении  событий  и  побед,
И  поражений  тягостных…  Мое  движенье,
Простое  появление  на  свет
Да  не  сопроводят  былые  униженья.

Я  новый  человек,  мое  происхожденье
От  падших  ангелов,  мы  дети  Дня  Восьмого!
Я  не  скажу:  В  начале  было  слово…
Но  я  на  деле  это  покажу.

Хочу  я,  чтобы  голову  мою
Желания  мои  не  помрачали
Столь  часто  временным,  чтобы  мои  печали
Я  утолил  в  своем  родном  краю. 





















С  любовью  удаляюсь  от  людей.
Любовь,  что  удаляет  от  людей,
Зовется  ветром,   словно  паруса
Нальются  светом,  словно  голоса

Влекущие  сирен.

Цветет  моя  сирень,  и  я  люблю.
Зовут  меня  теперь  влекущий  полдень.
Как  лира  полон  я,  но  не  наполнен:
Я  на  краю  теперь  мира  людей.






































Что  за  порогом  совершенства?  Сны
Или  молитвы…Я  уснул,  молясь.
Мне  снилась  Божья  Мать,  а  после  грязь,
Которую  месил,  бредя  на  Запад,

Мой  далеко  не  праведный  солдат.

Что  за  порогом  совершенства?  Мы
Или  уже  не  мы…  Какие  битвы
Я  проиграю  вместе  с  тем  солдатом
Уже  после  побед  над  супостатом,

И  как  я  обозначу  тот  порог…

Что  за  порогом  совершенства?  Бог
Или  уже  не  Бог…  И  чьи  черты,
Вернувшись  вместе  из  глубокой  смерти,
Сестрицы  сна,  займут  мои  листы?



































Но  сотни  лет  пройдут,  и  наш  язык  умрет,
Родится  новый,  как  его  последыш.
Быть  может,  я  последний  человек,
Что  говорит  на  русском  языке,

И  мне  всего  четырнадцатый  год.

И  санитарный  поезд  не  уйдет,
Где  ты  сейчас  сестрою  милосердия.
Картечь  изъяв  из  моего  бессмертия,
Хирург  тотчас  к  другому  отойдет.

И  сотни  лет  прошли,  и  умер  наш  язык.
Пусть  облик  твой  все  так  же  милосерден…
Но  онемев,  я  больше  не  бессмертен,
Но  стал  по  настоящему  велик.































-  Но  сокрушать,  быть  может,  города
Способна  и  любовь  моя,  хоть  города  не  горы, -
Пел  крестоносец,  забираясь  в  норы,
Где  померещилась  ему  вода  в  его  пустыне.

Потом  привиделось  сошествие  с  ума
Как  бы  с  горы,  и  он  сошел  в  долину…
Была  вокруг  прекрасная  сама
Природа,  для  которой  все  едино:

Была  внизу  весна,  и  было  дивно.

Прекрасное  вчера!  Из  всех  отчизн
Сберег  он  эту.  На  глазах  у  всех
Из  чуда,  именуемого  жизнь,
На  волю  отпустил  он  божий  смех.

Смех  над  грехом-ха-ха,  над  святостью-ха-ха,
Над  вечною  любовью-боже-мой,  кочан  копустный…
Лист  за  листом  срывать  пустые  потроха,
Чтоб  стало  пусто,  наконец!  Но  вот  не  стало  пусто.





























Во  многой  мудрости  немногие  печали
Перстам  доступны,  дерзко  налагаемым.
Моя  любовь  от  своего  начала
При  жизни  обернулась  ископаемым.

Моя  любовь  от  сотворенья  мира,
Но  разве  этот  мир  я  створил
И  поселил  в  нем  дух  премудрой  лжи?
Моя  любовь  творит  себе  кумиры…

Скажи  мне,  ложь,  в  чем  истина  твоя?

А  в  том,  что  превращаю  миражи
Я  в  бытие  и  из  небытия
В  немногие  печали  светлой  лжи…
Скажи,  любовь,  в  чем  истина  твоя?

































Есть  два  непониманья,  я  и  власть,
Как  пропасть  меж вещами  и  людьми,
Как  пропасть  между  буквиц,  как  напасть,
Которая  любви  моей  сродни.

Я  деньги  полюбил  за  их  немое  зло,
С  которым  совершают  они  благо.
Я  женщин  полюбил,  и  много  мне  везло,
Ведь  женщины  как  пенистая  брага,

Как  одиссеево  весло,  и  ждет  Итака.

Тебя  я  полюбил  без  радости  и  сил,
Когда  любовь  моя  должна  быть  радость.
Тебя  я  полюбил  и  о  себе  забыл:
Ты  будущность  моя,  но  ты  не  сладость,

Ты  прошлое  мое,  но  ты  не  память…

Быть  может,  ты  копье  с  Голгофы?
Быть  может,  ты  ружье,  что  в  первом  акте?
Мир  поделив,  как  в  том  известном  пакте,
Но  знаю  я,  ты  истинно  мое.




























Все  вернется  на  круги  своя.
Все  вернулось  на  круги  своя…
Отче  наш,  ты  змея,  что  вцепилась  в  свой  собственный  хвост,
Я  согрел  на  груди  колесо  бытия:

Отче  наш  или  матерь  наша!

Я  не  знаю,  что  многожды  краше  тебе?
Что  за  чашу  проносишь  ты  мимо  меня…
С  каждым  годом  я  делаюсь  старше
И  моложе  любого  огня,

Отче  наш  или  матерь  наша…

Опираясь  о  плечи  титанов,  я  стоял  в  полный  рост.
А  потом,  преумножив  обманы,  лежал  на  погосте…
Опираясь  о  кости  твои,  я  решил,  ты  погост!
А  потом  вновь  восстал,  о  свои  опираясь  о  кости.
































Задержавшись  с  тобой  на  земле,
Знаю  я,  что  мы  все  еще  люди.
Знаешь  ты,  никогда  нам  обнявшись
Не  уплыть  на  груди  корабля

В  те  моря,  где  нас  больше  не  будет.

Почему  на  груди  корабля?
Потому  что  горим  впереди.
Что  же  это  за  мир,  где  мы  люди?
Знаю,  люди  и  есть  те  моря…

А  потом  начинается  шторм.

Он  напомнит  еврейский  погром,
Когда  бесится  море  людья…
Я,  с  тобой  на  земле  задержавшись,
Тебе  буду  как  тихий  прибой.

Ты,  со  мной  на  земле  задержавшись,
Будешь  мне  голубой  горизонт.































Я  в  ловушках  собственного  я.
Пролетая  где-нибудь  над  телом,
Кто  ты  для  меня,  душа  моя?
Как  тебе  со  мной  на  свете  белом,

Над  песком  течению  ручья…

Как  ты  ожидала  бытия
И  меня  случайно  разглядела,
Чтоб  себе  поставить  мной  пределы:
Я  в  ловушках  собственного  я…

Это  в  душах  слов,  слова  ручья.

Норов  мой,  но  почему  столь  прост,
Что  не  нужен  хлыст,  седок  не  нужен?
Даже  конь,  который  с  ветром  дружен,
Самому  коню  уже  не  нужен…

Новый  день,  что  солнышко  ему?

Суть – не  подчиняться  ничему.
Быть  с  собой  вдвоем,  но  одному.
Кто  бессмертен  в  мире  бытия?
Я  в  ловушках  собственного  я.























Он  повторяется  нечасто,
Тот  чистый  хруст  костей  среди  войны…
Война  есть  грязь,  и  только  ее  части,
Случается,  душой  озарены.

Цветок  не  порождает  саламандру,
Но  саламандра  может  быть  цветок.
Война  есть  мразь  из  женщин,  но  неправду
Ее  устами  произносит  Бог.

Я  неглубок,  но  я  веду  войну…

Веди  войну,  дружок,  ведь  есть  тебе  границы.
Весь  мир  идет  войной  на  эти  грани:
Любой,  кто  причиняет  раны,
Любовь,  что  не  журавль,  а  лишь  синица…

Но  заблудиться  в  ней?  Да  боже  сохрани.
































Предательством  взаимным  дышит  мир,
И  человечество  не  стоило  спасать,
Кумир-Иисус…  Свечей  не  угасать
Случается  Борису  Пастернаку

И  женщинам,  когда  в  его  постели.

Я  тот  овраг,  что  млечная  река
Прорыла  в  камнепаде  чернозема.
Не  дома  я,  когда  вокруг  метели.
Солома  я  и  звездные  стога

Вселевитановы…  Когда  мои  титаны
Пошли  на  штурм  небес,  когда  моя  рука
Швыряла  молнии  –  смотри  на  этот  мир!
Кумир-Иисус,  тебе  я  благодарен.




































Какой  волной  ты  выброшен  на  свет
За  разглашенье  тайн,  которых  нет?
За  разглашенье  тайн,  которых  есть
Великий  легион…  Какая  честь

Тебе  случилася  на  свет  явиться!
Какая  часть  тебя  не  веселится
Явленью  твоему…  Суму-тюрьму
Ты  предпочтешь  себе?  Ответов  нет

Такой  ценой  ты  выброшен  на  свет.





































Он  тучу  погоняет,  чтоб  бежала.
Скрижали  он  разбил,  чтоб  собирать  их.
Он  души  наши  скопом  обнажает.
В  сердца  он  проникает  как  кинжалы,

Пророк,  любитель  смальтовых  мозаик…

Художники  мои,  на  перехожих  калик
Порой  похожие,  не  собирали  веру
Из  маленьких  химер  и  из  любви  гетер  -
А  я  ни  в  чем  не  знаю  меры!

И  дан  мне  срок  мозаики  слагать,
Глаголом  жечь  и  знать,  что  я  сжигаю:
Живое  знаю  я  и  мертвое  я  знаю…
Но  минет  срок,  кем  предстоит  мне  стать?


































Ж.Л.

Но  мистический  опыт  не  спасает  от  одиночества.
Но  отсутствие  опыта  не  избавит  от  мистики.
Ты  прости  меня,  что  мы  в  разных  мирах
И  живем  по  законам  баллистики,

Как  простые  кометы,  но  из  праха  земного.

Путь  мой  в  сторону  страха.
Я  по  дну  человечьего  сердца,  ты  по  сердцу  живешь.
Я  охотник  на  тигра,  и  родился  в  рубахе,
Ибо  жив  до  сих  пор…  Для  тебя  это  детские  игры,

Пока  детские  страхи  не  придут  за  тобой.

Это  бой  для  меня!  Я  тебя  привяжу  как  козленка,
И  станешь  ты  плакать  от  злой  человечьей  корысти.
Но  зверь  минует  ребенка,
И  придет  на  мой  выстрел.
































Я  посетил  дом  скорби  -  не  скорбей!
Ведь  я  не  скарабей,  катить  комок  навоза
И  хоронить  его,  на  грудь  бросая  розы,
Считая  себя  солнцем  всех  людей.

Умалишенные,  что  не  сошли  с  ума
Как  бы  в  долину…  Здесь  творили  мифы
Сизифы  всех  мастей!  Подобные  дома
Зовут  домами  скорбной  медицины.

Как  грифы  эти  белые  халаты…

Палату  за  палатой  проходя,
Как  будто  бусы  небогатых  четок,
Я  каждый  миг  здесь  понимал  как  плату
За  то,  что  мир  мой  оставался  четок,

Мой  ум,  сорвавшись  с  губ,  не  умирал.

И  понял  я,  насколько  мы  равны,
Умалишенные  и  те,  кто  на  свободе:
Дано  творить  нам  мифы,  но  природа
Сошествия  с  ума  порой  сродни

Тоске  по  гениальности  сознанья!
Грань  преступивши,  божии  созданья
Уходят  из  реальности,  но  миф
Их  не  приемлет  полностью,  но  мир

Их  приласкает  беззаветной  пропастью…

Какой  ответ  я  получил,  пройдя
Над  этой  подлостью  дорогой  мифа?
Мир  сказочен,  и  страшно  в  нем  сизифам,
Которым  эта  сказка  по  плечу.
   
 













Что  яблонь  меж  деревьями  лесным?
Я  с  ними  не  веду  о  тебе  речи,
Лишь  имя  назову,  и  легкий  ветер
Сыплет  с  них  зеленую  листву,

Как  бы  осенней  сделав…  Мы  в  ответе
За  слово  в  этом  мире,  мы  как  будто
Планетами  играющие  дети,
Убийствами  встречающие  утро:

Дать  имя  означает  убивать.

Дать  имя  означает  обладать
Всего  одним  из  множества  имен…
И  если б  не  кипение  племен,  и  если  б  не  природа  перемен,
Была  бы  непомерна  эта  власть.































Ты  счастлива,  прекрасная  швея,
Сшивая  мир  как  пушкинские  строфы?
В  иголку  продевается  змея
И  этот  сладкий  запах  катастрофы

И  жаворонка  звон,  и  ковыля  тяжелый  зной.

Мой  апокалипсис  случается  со  мной
Единожды  за  год,  за  день  или  за  миг…
Какая  тьма  или  какой  народ
Падет  на  наши  земли?  Пусть  любой.

И  если  бы  не  русский  мой  язык,
Давно  бы  так…  Теперь  скажу  помимо:
Любить  людей  не  значит  добрым  быть,
Любить  любовь  не  значит  быть  любимым.



































Освобождая пленную зарю
И поправляя скакуну подпругу,
Ты жаждешь счастия... И вот я говорю
С тобой о счастии! Но мы поём друг другу

Песнь одиночества.

Отечество души есть одиночество.
Как отрочество, что в глуши, песнь одиночества.
В лесной тиши готическое зодчество,
В котором есть цветные витражи

И дивные жестокие пророчества:

Невинность наказуема. Вина,
В которой истина, вполне недостижима..
Мы будем живы, будем просто живы
И выпьем одиночество до дна.








Если видишь чужими глазами,
То и любишь чужой любовью!
Я к тебе прихожу небесами,
Как приходит волна к изголовью.

Как идет скакунов поголовье,
Устремляя зрачок вожака:
Наше зрение за века
Научилось любить любовью

Не такой, какой слышат уши...
А такой, какой видят душу!
Мы не просто живем на суше,
По которой ступают ногами:

Я могу сотворить богов
И переступать богами!
Я могу примирить врагов
Или вовсе не быть врагами...

Все зависит лишь от того,
Какими я вижу глазами?
И когда я приду к тебе,
То какими приду небесами?

И какою тебя найду,
И какую душу увижу...
Будем живы с тобою в аду
Или будем немного выше?