Труп

Труп.
Жил-был один человек. Жил как все — законы не нарушал и ни о чем не задумывался. И вот однажды так случилось, что он превратился в труп. С этого дня все его перестали замечать. Он лежал на диване в гостиной, а по квартире, заламывая руки, металась его жена. Она рыдала, но к нему не подходила. Дети тихо плакали по углам в своих комнатах, узнав, что папы больше нет. Он изо всех сил пытался возразить им, что он есть. Вот он, лежит и ничего не может с эти поделать. Но неведомая сила сковала его и он не мог ни шевельнуть рукой, ни произнести слово. Со всех сторон слышалось горестное «его больше нет», «его нет» - повторяли родственники, друзья и  знакомые. Его губы искривила горькая усмешка — ах, как они заблуждаются, жаль, что он теперь не может поделиться с ними своими соображениями. Усмешка отразилась на лице, чуть тронув его губы в углах, но разве кто заметил? В последние пару часов ему открылась тайна, которой он, к сожалению, ни с кем не мог поделиться. Не существует живой и мертвой природы. Она вся живая! Вся материя этого мира от огромной горы до маленькой песчинки под ногами является живой и одушевленной! Теперь он знал также, что его душа скоро сможет перемещаться куда угодно со скоростью мысли и совсем не потому, что он научился летать и за спиной у него выросли крылья, а потому, что вечно живая в своем многообразии материя также является абсолютно единой! В свете открывшихся истин он стал думать о своей прошедшей жизни, благо теперь у него много времени, которое совершенно нечем занять. И вот тогда ему стало действительно стыдно и больно за все неприглядные в своей жизни поступки. Дело не в том, что он нарушил заповеди и кто-то собирался его наказать, а в том, что он всю жизнь был слеп и не видел, что тем самым причиняет боль только самому себе. Как жаль, что нельзя рассказать об этом остальным... Но что с того, не поймут...., не услышат...Да и вообще им сейчас не до него. Он уже услышал обрывки разговоров в прихожей о том, сколько нужно горошку, вареной колбасы и кто будет заказывать ящик водки... В доме прибирались посторонние, собирались накрывать на стол.    -Ничего, сами до всего дойдут, со временем . Он снова усмехнулся и снова никто ничего не заметил. Интересно будет послушать, что станут говорить о нем за столом. Ведь такой случай не каждый день бывает. Но еще интереснее подслушать, что они думают, вот тогда-то он выведет их всех на чистую воду. Улыбка играла на его губах и он совершенно перестал горевать о своей преждевременной кончине. Его разбирало любопытство.  И тут он услышал нечто иное, оно прозвучало и комом повисло в наставшей вдруг тишине: «Уже едет скорая. Я хочу знать отчего умер мой муж!» 
О боже! Нет! Не надо! Какая разница отчего я умер! Ведь это уже случилось! Если бы я погиб до срока за меня отомстил бы кто-то из живущих! Но мне уже все равно! Мне все равно! Не надо!!!
И тут он понял, что ему не уготовано место, рядом с поминальным столом, что ему придется отправиться совсем в другое место... И это страшило его больше смерти. Раздался звонок в дверь. Они идут! Так быстро! Жена открыла и впустила людей в белом.
Да, проходите сюда...муж...нет хоронить будем у вас, сюда привозить не нужно...у нас тут подготовка к поминальному столу....Во сколько вы сказали?...Она хлопала покрасневшими веками и держала возле носа мятый бумажный комочек.
Комната закачалась и поплыла перед ним. Диван стал как корабль, несущий его неведомо куда в невиданный шторм. Как так? А как же положенные три дня? Разве никто не останется с ним ночью? Не будет жечь свечу в темной комнате? Плакать и читать молитвы? Дети, пожалуйста, бегите сюда, возьмите меня за руки и не отдавайте им. Плачьте рядом и говорите все, что не успели сказать. Я вас слышу! Я все еще вас слышу!!! - но никто не слышал его.
Куда положить труп?
Теперь его звали «труп» и его никто не слышал. На реснице правого глаза заблестела слеза. Опять никто не заметил. На полу развернули большой черный мешок, как для мусора, чужие, жесткие руки взяли его и бросили туда. Молния закрылась, стало темно. В следующий раз молнию открыли, когда он оказался на металлическом, холодном столе, в комнате, воняющей смесью сладковатой мертвечины и формалина. Его затошнило от страха. Над ним лысеющий дядька в белом хирургическом халате завязками назад и юноша задумчиво жующий бутерброд с колбасой. На колбасе кусочки сала, называется «Советская». Он чувствует холод стола под спиной и до него доходит ужасная! Ужасная мысль!!! Что он МОЖЕТ ЧУВСТВОВАТЬ БОЛЬ!!!
Неет!Нееет! Не надо! Закройте мешок!  Идите пейте и ешьте свои бутерброды! Но нет. Лысеющий прилежен и добросовестен.
Смотри и учись, салага, пока я жив. Он надевает перчатки.
Не надооо!!! - кричит труп, но никто его не слышит. Никто не знает, что только через три дня он сможет уйти из своего тела, чтобы летать где угодно и не чувствовать боль. А пока он все видит, все знает, все понимает, но к телу своему намертво прикован, как живой. Лысеющий дал студенту ножницы.
На, пора устроить стриптиз. Он отошел и сел на подоконнике, чтобы выкурить сигарету. Студент подошел к столу с туповатым усердием. Чик-Чик-Чирик... Стало еще холоднее. Он разрезает одежду. Через 10 минут вся одежда была срезана и выброшена в мусорное ведро, а золотая коронка в глубине его рта вырвана и перекочевала в карман к «патрону». Рвать зуб без анестезии было ужасно больно, хуже чем живому, раньше   врач с ним как никак считался. В горло попала зубная крошка, во рту был противный привкус крови. Он лежал абсолютно голый пере этими двоими людьми и они теперь насмешливо рассматривали его гениталии. Ему пришло на ум, что все это напоминает изнасилование, ведь скоро и в него будут вторгаться без данного на то разрешения инородные предметы. Только намного хуже...
Большой был у него болт однако — завистливо заметил студент.
Теперь он ему больше не пригодиться, можешь отрезать себе на память — ответил лысый. Тащи инструмент. Нет времени на треп. Мне сегодня премию за переработку выписали, так я хочу сорваться пораньше. Пригласил Ларису в ресторанчик... Ты в 10 меня прикрой, позвони жене, скажи, что я еще тут работаю. Только, слышь, ты отсюда звони, а то у нас телефон с определителем. Затем что-то металлически загремело на полках.
Он лежал на столе и плакал. Теперь слезы текли по го щекам струями. Он вспомнил свою маму, неужели для того она носила его на руках, когда он был маленьким и совершенно здоровым мальчиком, чтобы сейчас эти двое разодрали на куски его голое тело, потешаясь над его наготой. Боже как гадко!!!
Сейчас посмотрим, не угандошила ли его жена за пять копеек. Лысый натянул перчатки.
Ты надень две пары, мелкий, мало ли руки порежешь, так сам сюда загремишь...Он кинул тому еще перчатки.
Что это у него течет по щекам — в сомнении отшатнулся студент.
Не обращай внимания поц, умер он вот и все, а у них изо всех дыр льется всякая гадость... Это еще что, тут Михалыч говорил у него ходит один на смене, пришлось гирей по голове добивать — лысый прищелкнул языком и хитро скосил глаз на новичка.
Так, я вспарываю брюхо, а ты занимаешься головой. Можешь там не смотреть особо внимательно, все равно оно никому на хер не нужно...
Лысый взял скальпель и начал насвистывать веселенькую мелодию. Сверху над головой, как разъяренная оса, зажужжала пила. Тысячи игл и лезвий впились в его беспомощное тело, он кричал так, что из горла пошла бы кровь. Кричал, но его никто не слышал и в отличие от боли при жизни он не имел привилегии ускользнуть в черную пустоту бессознательного. Он уже был там.
Щелк, щелк, щелк- фигня, похожая на огромные кусачки, перекусывала его ребра одно за другим.
Слушай — отозвался лысый — он свежий, а у меня есть заказ на сердце — неси сюда донорскую сумку.
Через два часа все было кончено — его живот был вспорот, грудная клетка и черепная коробка вскрыты, все органы тщательно осмотрены и взвешены, а большинство из них также изъято для дальнейшей продажи донорам.
Слушай — снова голос лысого — салага, что-то дахера мы тут всего утащили, какой-то он стал весь впалый. Как бы не заподозрили чего. Законодательно, конечно, мы имеем право, но зачем нам истерики его родни... Глянь там в шкафу внутренний наполнитель...Вчера еще был...Что уже нет? Блять...Что же делать... Тащи его штаны, салаган. Их и зашьем туда...
«Салаган» молча зашуршал пакетом из мусорного ведра...
Живот зашили. Так же аккуратно накрыли крышкой го мозг и зашили совсем незаметно, под волосами. Пересадка мозга никому не нужна: во-первых — она невозможна, во-вторых  - большинство годами обходиться не имея и своего собственного,  что никак не влияет на качество жизни и покупательную способность в целом. Его напудрили, дели в принесенный женой костюм, проклиная за то, что не гнуться руки и ноги (неа, ребята, мое время гнуться прошло) и даже спрыснули духами — чтобы не вонял болью и страхом. После этого у него не осталось ни мыслей, ни чувств, привязанных к чему-то земному. Он онемел. Его глаза через веки видели только небо. Небо...
Звучали речи в зале прощания, но они были ему уже безразличны. Тихие, холодные, напыщенные речи. В нашем веке не принято плакать и рвать на себе волосы и плакальщиц нет. Возможно они и пробудили бы в нем своими воплями желание услышать прощальные слова...Но их нет.
Сейчас они ему не нужны. Они все предали его. Онивсе чужие... Небо...Небо...
И он начал медленно подниматься вверх, оставляя внизу грязный зал с одинокими людьми, где полы пахнули хлоркой. Он возносился ввысь и лазурь становилась все ярче. Он уже высоко-высоко, но его не обжигает обнаженная ярость солнца. И вот они — жемчужно-перламутровые ворота рая. Там, за ними, виднеется зеленый прохладный сад. У ограды, с той стороны, мама и бабушка машут ему рукой. О боже, как же он по ним соскучился,  там где есть эти две родные души, там и есть рай... Апостол Петр открывает книгу. ДА!Он есть там! Он вписан!!! Сейчас он попадет туда! Сейчас их обнимет крепко-крепко  и больше не будет ни боли ни печали...
Но Петр захлопывает книгу.
Я не могу впустить тебя туда — его глаза грустны...
Почему!!!????.....
Там покоятся только те, кто похоронен по христианским обычаям...
Но меня ведь предали земле — кричит он.
Петр мягко кивает головой в знак отрицания.
Посмотри на себя...
И тут он с ужасом смотрит вниз и видит, что к нему снова привязано его растерзанное тело и он перестал быть точкой чистого сознания. Его живот распорот, он наг, нитки лопнули   оттуда выпадают его штаны... его коричневые штаны. Которые они засунули туда, чтобы сэкономить вату... Небесная арка и Петр с грустными глазами и поникшей головой медленно растворяются в пространстве и остается только небо. Пустое небо с белыми пушистыми облаками. На облаке сидит большой черный туземец,  с костью продетой в носу и ритмично бьет в барабан. Он подлетает к туземцу и вопит от отчаяния:
Что? Что мне делать?
Иди в свой дом, неприкаянная душа...На Мадагаскаре у всех мертвых есть свои дома, которые им построили их близкие. Я бог мертвых и бью в барабаны, чтобы длился их вечный спокойный сон. А сейчас иди в свой дом, н отвлекай меня...
Но у меня такого нет...
Но туземец уже закрыл глаза, он невозмутим и погруженный в самого себя следует за ритмом...
Как маленькие пляшущие в такт ударам барабана шерстяные комочки вылетели из-за облака австралийские божки бвана. На земле они живут в фигурках, которые напоминают дикарям о их предках, которых после смерти они съели. Не положено, чтобы священная плоть прародителей валялась под ногами, как мусор...Она дает потомкам жизнь, она священная трапеза... Покойный устремляется за танцующими божками, но они насмешливы и не хотят его слушать...
Мы не возьмем тебя к себе. Нет, нет , нет  - хохочут они...Твои родные тебя выбросили, ты несъедобный, они не захотели тебя скушать...Они оскорбили твое тело... ха-ха мы не возьмем тебя к себе...щебечут они хихикая и окружая его со вех сторон, как маленькие шерстистые птицы....
Что же мне делать — в слезах простирает к ним руки человек — куда идти?
Но они уже ускользаю, они смеются, они легкомысленны.
Обратись в комиссию по правам человека в Гааге, у вас белых свои традиции... - захихикал самый маленький бвана и лопнул, словно мыльный пузырь, оставляя после себя радужное облачко.
Черное отчаяние захлестнуло его, небо стало черным и жидким как воды ночного океана и он стал в нем тонуть, захлебываясь собственным ужасом. Но вот мимо проплывала длинная ладья красного дерева и он ухватился за борт. Ему протянули руку и подняли его наверх.
Примите меня к себе, не бросайте в бездну...Она холодная и черная — в слезах молил он.
Великая ладья Осириса принимает к себе добрых путников, когда плывет по ночному небу. Не плачь, мы даем упокоение всем - сказал зеленый бог-росток.
Тот и Маат согласно закивали головами и сними в унисон закивали головами черные кошки с янтарными глазами сидящие на смоляных краях ладьи.
Мы не отдаем путников Великому Змею Апофису если они добры — вторили голоса богов.
Но сначала мы должны взвесить на чаше весов твое сердце и ты будешь спасен — молвил Осирис — твое настоящее, родное сердце, что билось в тебе, когда ты был еще в утробе матери...Где оно? - сказал бог и протянул руку.
В груди покойного зияла пустая дыра. Он и сам не знал, что его родное сердце бьется теперь в груди старого и толстого американца, который свое посадил и к чертям выбросил еще в начале 90-х, обжираясь яичницей с беконом и гамбургерами.
Мы не можем взять тебя в наше плавание, прости. Ты н станешь одним из наших семян, что воскреснут в моей житнице — сказал зеленый бог. Ладья начала размягчаться, подобно воску под его ногами  и он канул с головой в черные, стоячие воды отчаяния. Он бился и кричал в них, задыхаясь, как утопающий и постепенно падал вниз. Пока вдруг не оказался в храме. Его жена зажигала свечу и он стоял у нее за плечом.
 Господи помилуй его душу.
Ты предала мое тело и душу на растерзание. Не помилует...- подул из-за плеча ветер и загасил свечу...Она чиркала спичкой снова и снова, но по храму гуляли ужасные сквозняки и даже спички гасли.
Ему некуда было идти и потому он ночью приходил к ее постели...Бледный, трясущийся и нагой, он распарывал скрюченными непослушными пальцами на животе нитку  и вытаскивал оттуда штаны : -На возьми... они забыли... А потом заходился в истерическом плаче: - Не помилует, не помилует....я один здесь остался, пойдем со мной... холоднооооо.....

Она долго ходила в храм, но исповедь, причастие и свечи не помогали  и к тому же она не понимала своей вины...
Потом она начала ходить к психиатру. Тот выписал ей успокоительных таблеток и с тех пор он плакал у ее постели один...


Рецензии
Когда то смотрел в 90 годы Байки из склепа, была там показана похожая история про то что покойники видят, слышат и чувствуют боль .
Ваша история мне понрвтдась не меньше ,прочитал затая дыние .

Ивашка Шишкин   28.07.2017 18:46     Заявить о нарушении