Святая шкура

МИСТЕРИЯ

Слыхал я миф страстей Эзопа:
Гиену съела Антилопа,
Полесье крыла голодуха
И смыслом правило лишь брюхо;
Но, только сном она забылась,
Сама в Гиену обратилась…

Она сородичей искала,
Да лишь удары получала;
Обидно – быть в душе всё той же,
Ну а на вид – с гиеньей рожей.

И вот тогда она решила
Пустить судьбу свою на мыло;
И, лишь над чащей засмеркалось,
Она к Отшельнику прокралась
(Видать, она при смене шкуры
Вкусила всё же и натуры)
И томно молвила Друиду:

«Мой друг, не дай меня в обиду!
Я буду верною подругой
Тебе в твореньях и недугах;
Я – дщерь Любви, хоть вид мой скуп;
Но ведь силён не кроной дуб…»

Отшельник молча в думы вник,
Пленив Гиену мощью взгляда,
И ощутив спиной прохладу,
Ответил ей:  «Твой образ дик,
Хотя и я не Сирин Сада;
Но и душа имеет лик,
Что скрыт от глаз, – всему есть время,
И всё же нас единство греет
Любви и Духа, что велик
В живом сиянии блаженства;
Мы – обожатели Земли,
И в каждом – искра Совершенства…

А потому – тебе дарю
Вечнозаветную зарю:
Благоволить всему живому
И не вредить чужому дому;
В себе хранить стихию братства
И в дорогое не вгрызаться…»

Так ей Отшельник отвечал.
И горемыка в судной шкуре,
Свои желанья олазурив,
К нему припала сгоряча
И от души облобызала…
На то был повод; и дерзала
Гиена с духом антилопьим,
Чтоб осчастливить прежней плотью
Свою безумную судьбу…
Имея нюх на ворожбу,
Она в святом узрела силу,
Что может камень расщепить;
И всем чутьём её ловила,
Чтоб облик прежний возвратить
И грациозно усмирить
Своих потерянных собратьев…

А между тем, они всей ратью
По пустырям гоняли дичь;
Но это был не алчный клич,
А просто голод…  Он давил
На живность и краеугольно
Переплавлял в иную волю
Бесплодный риск суровых жил, –
То скрытый голод духа был…

Ну а Гиена чуткой гостьей
В родной глуши не грызла кости, –
Её питал кудесник пира  –
Несокрушимый дух кумира.

К нему Гиена привязалась
И угодить во всём старалась,
Его прельщая дикой снедью,
Что сохранил сей заповедник.

И как-то утром, втихаря,
Онежив пыл на водоёме,
Она забила глухаря,
Что пребывал в блаженной дрёме,
И в искусительной истоме
Друиду в дар преподнесла…

Разъяв опальные крыла,
Святой беднягу оживил;
И тот, вспорхнув, сотряс природу
Безумным возгласом свободы.
Ну а Гиену сплин добил
От столь бессмысленной угоды,
Осев томительной досадой…
Друид же вымолвил тираду:

«Кто счастье видит в хватке лова,
Тот смерти путами обвит;
Тебе ж завещан дух Любви
И явлен дар в сияньи слова.
Храни сие не ради крова, –
Пока играет жизнь в крови…»

«Я лишь отвлечь тебя хотела
От вечных дум своим теплом,
Ведь всякой трапезой жив дом…»
Так отвечала шельма тела.

Друид развеял жуть рассудка
И молча сел под вещий дуб;
Отведав милости на зуб,
Подруга тут же пала чутко.   

Так, понемногу просветлев,
Они вдохнули прежней жизни;
И поразвеяв укоризны,
Их чувства вспыхнули в золе…

«Какая страсть околдовала
Тебя преступною игрой!» –
Отшельник молвил. И качала
Гиена скорбной головой.

Он видел трепетную душу,
Владея знанием кручин, –
Ничто не давит без причин
И не болит нутром наружу;
И он смирял земную стужу,
Жизнь вырывая из руин.

И вот тогда она, Гиена,
Вскипев тоской благих кровей, –
Всей родословною своей
Метнула жар по диким венам
И, возопив по-антилопьи,
Зашлась в горячке нервной плотью:

«Я духом – Серна, суть породы;
Верни мне облик мой родной!
Ты можешь всё, хранитель мой,
Тебе послушен слог Природы!..»
Так жертва слабости взывала.
Святой молчал, и скорбь дичала…

И, наконец, он ей сказал:
«Любовь не ведает зеркал;
Слепая ж страсть, хватая душу,
Её повывернет наружу
И, ей владея, правит бал…
Такой была твоя натура,
Пока не стала пёсьей шкурой.
Но тот, кто суть твою сподобил
В такую жертву принести,
Смиренье должен обрести.
Крепись, пока твой час не пробил…»

Отшельник очи ввысь возвёл
И, напоив лазурью чрево,
Чуть улыбнувшись, сел под древо,
Усыновив могучий ствол.
А жертва плоти отогрела
В себе спасительный глагол:

«Себя ведёшь ты слишком странно;
Меня тоска прожгла до слёз.
Что можно так решить всерьёз?
Сидеть и ждать небесной манны?!..»

И не дождавшись от святого
Ни одного живого слова,
Тайком ощерив пасть усмешкой,
Исчезла в зарослях поспешно.

Он знал, на что она решилась…
Но всякой пастве – путь да милость.

Увы, любители комфорта
Имеют слабость – жать на форте.
И постепенно шкурный визг
Заполнил чуткую округу;
И одиозную подругу
Пригрел сочувствующий низ
Неумолкаемой долины, –
Он, обожающий сюрприз,
Всегда чудил шарадой духов
И падок был до разных слухов.
А новый слух был крут и свеж:
Живёт в лесу сатир невежд
И всяких встречных заражает
Столпом несбыточных идей,
Как белладонна ублажает
Последним сном дурных зверей…

И весть округу охватила,
Взвинтив воинствующий тон;
Но это был всего лишь звон.
Что вечной глыбе до рубила?
И бред усталость погасила, –
В борьбе за жизнь суров закон.

А чудотворница интриг
С былой печатью маргинала
Запечатлеть хотела миг,
Что дарит сердцу муть скандала.

Она взлелеяла игру;
Но, как и водится в миру,
Взглянуть инкогнито решила
На то, как дышит мощь светила,
Приняв затмение затей,
И тайно взгляд остановила
На том, кто был так дорог ей…

А он – Отшельник, тем и светел,
И видит всё со всех сторон;
Святая сила шельму метит,
Но здесь Друид не выдал фронт.
Он с тыла чувствовал Гиену;
Но что ему до этой сцены?
Он с дивной Птицею играл, –
Она сияла опереньем,
Друида пестуя и грея;
И дух его судьбой дышал…

И тут Гиену вздыбил шок,
Врасплох повыветрив кощунство;
И бунтом ревности безумство
Ворвалось в кровь, усвоив рок…

Её судьба в бессилье вбила,
И, раскрутив цепной каприз,
Досада нервы защемила,
Прельстив уздой крамольных виз.

И опалив тоской рассудок,
Она взялась без дураков
По всем статьям отведать чуда
(Таков удел крутых умов).
Обратный путь ей был заказан
По воле тайного приказа…

Гиена хмуро шла сквозь дебри,
Дыша тревогою кустов…
И вдруг чудной и властный зов
Неотвратимо кровь затеплил
И в нюх вошёл росой по стеблю…

То был призыв дурного толка –
Полугиены–полуволка
С нутром змеи и взглядом сфинкса,
Со спесью льва и речью принца;
И шёл он из пещеры мрака,
Куда дороги нет без знака.

Взошёл на пик азарт сюжета…
Но суть да сказ – купилась жертва,
Взалкав чудес срамных палат;
Там скорбных чар туман вздымался,
И в тёмный заговор вживался
От сил любви сокрытый взгляд…

Но дух – родник, а жизнь – река,
И велика свободой дельта;
На глубине сильней рука
И драма чувств рождает действо.

Так уловил Отшельник суть
Стремлений, льющих путь экстазу, –
Рассудку свойственно уснуть,
Чтоб дух вошёл в живую фазу;
Святой всё видит тайным глазом:
Из тьмы летящая стрела –
Лишь бумеранг по спецзаказу…
Сие Гиена не учла.

Она, отведав чернокнижья,
В себе тоску превозмогла
И, став надёжной, как игла,
Под гнётом фурии облыжной
Неустрашимо возмужала
И, ощутив под нёбом жало,
Шальной змеёю обернулась…

А Птица счастья встрепенулась
И, вздыбив перья, взмыла ввысь,
Лишь травы в шелесте зашлись…

Друид тем часом отрешённо
Один у озера стоял;
И в нём играла суть бездонно
Живых таинственных зеркал…

И отворив секрет Природы,
Он пробудил Стихию сил
И, озарившись небосводом,
Всё это озеро свободы
В живую воду обратил…

А тут как тут уже и Птаха,
Как воды – хваткой рябью сплошь
Объята вся дыханьем страха;
Но, обуздав цепную дрожь,
Вдруг разразилась вестью: «Ложь
Капкан коварный нам готовит;
Любимый, жизнь – на честном слове!..»

Святой обвёл  певунью взглядом
И дланью перья обновил,
Спокойно выдохнув: «Нет сил,
Способных гимн расстроить Лада.»

И унялась родная Птица
В тени любимого плеча;
Что может с милостью сравниться,
Когда кругом – закон меча?..

А между тем, родные звери
Не озверели до конца;
Они, конечно, мало ели,
Но в том был Промысел Творца:
Бессонным чревом дух лелеять,
Дабы сердца не околели,
И греть в себе любовь птенца.

Такой же чаяли округу
Друид с крылатою подругой;
Они вернулись в кровный сад
И, сбив с травы озноб недуга,
Взметнули грёзы ветру в лад,
Живой водой омыв ствол дуба.

Ну а Змея мечты не грела;
Чего в припадке не затмить?
И жгло её одно лишь дело:
Своё безумство совершить…

И вот, когда томленье мира
Сковала царственная мгла,
К пенатам бывшего кумира
Змея неслышно подползла…

Отшельник спал в священных травах
И дуб хранил его покой;
Но из пещеры колдовской
Струился хмель немой расправой,
Как бриз невинный и сквозной…

И он тревоги не почуял
И трав живых не обласкал,
Когда, судьбу свою бичуя,
Змея отверзла тьмы оскал…
И яд пяту очаровал.

Душе – полёт, рассудку – воля;
Молниеносною стрелой
Змея метнулась в сон лесной
И, миновав овраг за полем,
Себя подвигла на покой…

А рань тревожно цепенела
И, возроптав, стихала вновь;
У древа Жизни мёртвым телом
Лежала вечная Любовь…

Восток раскуривал туманы
И в сонный дым был лес одет;
Но, наконец, глубинной раной
Заря зажгла в сознанье свет.

Крылом ударив, Птица жизни
Заголосила над святым…
Уснувший Образ стал живым…
И взбив колодезную призму,
Стихия сердца выжгла тризну
И в тело дух вошёл сквозь дым,
Согрев дыханием родным
Неувядаемые травы…
Затем она живой водой
Его к реальности вернула;
И боль в ноге сошла дугой
В иную область и метнулась
Туда, где всё ж была родней…
А дуб стряхнул озноб с ветвей.

Отшельник встал, усвоив чувства,
И заклинаньем вышиб хмель;
Бросает жизнь судьбу на мель,
Но смерть не чествует кощунства.

Прижав к себе родную Птицу,
Он ощутил живую Высь, –
Они в сознании сошлись…
В мечтах свобода отразится,
Как в образах – святая мысль,
Как зеркала являют лицам
Простое чувство красоты,
Храня незримые мосты…

И речь Друида огласила
Грозой овеянный простор:

«Не посягнёт на душу вор!
Отныне здесь пребудет Сила
И будет греть неугасимо
Любое сердце, дух и взор
Живым сиянием Любви.
Да не умолкнут соловьи!
Отныне – злу дороги нет.»
Таков Святого был завет.

А между тем, Змея устала
И в самом деле быть змеёй.
Ну что с того, что есть в ней жало?
Она ж пропитана душой…
А жизнь бальзам и яд смешала…

И от таких весомых мыслей
Змея утратила покой
И, вспоминая «подвиг» свой,
В больных видениях зависла…
И жуток стал ей мир живой.

Что заклеймённого возвысит?
И как вернуть ей вид былой?
Её живьём с землёй сравняли
И проводили на покой.
А где они – родные дали?..

Ей в скорбных образах являлись
Живые тени палачей;
Её давили и топтали,
Как суть отверженных вещей.

И вышибал росу на вые
Опустошительный каданс,
Переплавляя в ностальгию
Её кошмарно явный транс…

И как-то раз, изнемогая
От таковых бредовых  мук,
Она, в тоске без дна и края,
Решилась вновь увидеть стаю  –
Былых собратьев кровный круг…

В тот день родные антилопы
На чистом поле собрались;
Но шли не хлопоты утробы,
А билась в речь святая мысль.

Вожак вещал: «Мы – дети леса,
Наш путь и волен, и тернист;
Пока есть солнце – нам не тесно,
Земля нас кормит и хранит.

И души, Небесам внимая,
Превозмогают боль и страх.
Но потеряла наша стая
Родную дочь… Но где тот прах?..

В мытарств голодную годину
Она пропала без следа;
Ей смерть подчас дышала в спину,
Ну а она была невинна…
Та Серна в сердце навсегда.

Она была дитя природы, –
Молниеносна и стройна;
Весёлым нравом непогоду
Могла развеять лишь она.

Она воистину достойна
Любви и памяти, друзья…»

И тут Змея, забыв устои,
Вострепетала: «Это я!..»

Цепной озноб крутым пассажем
На миг сковал мобильных серн…
Бывают сцены и погаже,
Но тут – змея, а значит, смерть.

Но в данном действе миг – не вечность,
А лишь спасенье на крови;
Инстинкт сработал безупречно:
«Змея!.. Дави её! Дави!..»

И тут воскликнула Змея:
«Но вы же все – мои друзья!..»

Но и друзья бывают грубы;
И ей повышибили зубы,
И размозжив слепое жало,
Замес копыто опростало,
И горько стёк по камню яд…
И в дух друзей вернулся лад.

А жертва рока, чуть живая,
От смерти всё же уползла –
За край немыслимого зла,
И мир в покое обретая,
Среди стрекоз теперь жила,
В невинных травах кроя самость
И лишних взглядов опасаясь.
Она резонно поняла:
Любые раны лечит время,
Каков соблазн – такое бремя…

Её саднил судьбы укор.
Змея, взалкав простого счастья,
Нутром почуяла простор;
И тут её вскружил восторг…
Она птенцам искала корм
И прутья кучила к ненастью,
Свивая гнёзда им тайком
Своим нагим беззубым ртом,
Который был когда-то пастью…

Она в том чуяла спасенье
И, приходя в упадок сил,
Угрюмой шкурой жгла смиренье
В неутолимом умиленьи
И засыпала, грея тыл,
В слепой надежде о прощеньи…
Тот шквал тревог любовью был.

Она внутри преображалась,
Но внешне той же оставалась.

А как-то раз, в приливе неги,
К перепелёнку сорванцу,
Что рухнул камнем на разбеге,
Она метнулась, взрыв росу,
И действом жертвенного жеста
Его смягчить хотела детство…

Облавой крыльев оглушила
Змею взметеленная мать –
Перепелица, и немило
Ударом клюва всё затмила,
Чтоб грозно темя раскромсать;
Змея в предсмертном шоке взвилась
Больной юлой… И кровь омыла
Вечноживую благодать…
Невинней жертвы не сыскать.

Унявшись, мать к птенцу метнулась;
Ну а Змея Небес коснулась…

И сжав раздвоенный рассудок,
Не нужный больше никому,
Она ползла последним чудом
К тому приюту своему,
Где душу плоть перекроила,
Непостижимая уму;
И путь любви развеял тьму.

И с кровью ран теряя силы,
Змея немела, но тащила
Себя к той цели, чтоб уснуть
Последним сном у дуба Счастья,
Где жил Друид и мир сиял,
И, полыхнув прощальной страстью,
Сойти смиренной в край опал…

И раскусив идею Лада,
И раскручинив шкурой Суд,
Она вползла в стихию Сада,
Отмерив бременем нон-грата
Свою кровавую стезю.
И увидал Друид Змею…

Она всхрипела и застыла,
Остановив потухший взгляд…

Отшельник вымолвил: «О, сила
Любви, не знающей преград!
Во чреве Смерти нет подобий;
Душа светла, и час твой пробил…»

Друид поднял сосуд с водою
И пробудил священный символ;
И, озарившись тайной силой,
Змею омыл струёй живою…

В сплошном сиянии души
Преобразилось тело жертвы;
И ликованьем плоть вскружив,
Исторгла крик живая Серна…

А вдалеке пронёсся ропот,
И ветра дух озвучил даль, –
То был финал лихого грота;
И в тот же миг раздался грохот,
Разъединив крыло и сталь…

«Не удержалось в мире зло,
И время Истины пришло», –
Сказал Друид и в знак прощенья
Восторгом Серну озарил:
«Твоё завидно искупленье;
Мы живы твердью от светил.»

И грациозная подруга
С очами, полными мольбы,
Прощально взвихрила по кругу
Свой танец счастья и судьбы.

И понеслась, вздымая тело,
К своим собратьям дорогим…
А Птица вещая согрела
Плечо Друида, чуя гимн.

И ей казалось, будто Серна
Неудержимо взмыла ввысь…
То просто смерть отверзла сердце
И в жизни крылья родились.

.....................................

Таков есть миф страстей Эзопа;
Блаженной стала Антилопа,
Друид стал сутью человека…
Таков пассаж, такая веха.
Сие – не ради куража;
Творит живое лишь душа,
Святому шкура не помеха.



© Светослов (Игорь Платонов), 2000