Ад. Песнь четырнадцатая

Сыновняя любовь к родному краю
Мне сжала сердце. Я собрал листву
И снёс её к умолкшему кусту.
Теперь узнать, кого и как карает
Окружье третье, время нам пришло.
Ужасно правосудья ремесло!
Представь прогалы рубежа лесного,
А дальше – голую горизонталь:
Песок, песок и ничего иного –
Ни древа, ни кусточка – только даль,
А в той дали нагих, рыдавших духов
Огромные стада. Из них одни,
Как высохшие, дохлые жуки,
Простёрты навзничь; сидя терпят муку
Другие; а иные, как рои
Мушиные, в движеньи беспрестанном.
Снующих было более всего,
И менее всего – простёртых станом.
Зато сильнее выло их хайло.
А сверху на пустыню адской манной
Спадали плавно пламена огня,
Как хлопья снега в тихую погоду
В высотах Альп. Как Александр, идя
По Индии, велел всем воеводам,
Когда с небес посыпался огонь,
Чтоб объявили войску – пусть как конь
Ногой бьёт землю – так оно сподручней
Бороться с возгораньем, – так и тут:
От падающих факелов зыбучий,
Удваивая скорбь, горел как трут.
Как будто донимаемый мошкою,
Обхлопывал себя пустынный люд,
Сбивая пламя пляшущей рукою.
И я: «Учитель, ты, который с бою
Брал все преграды, кроме, разве, той,
Где бесов на нас высыпала прорва,
Кто этот туз, весь из себя такой
Надменный, столбняком как будто скован,
Лежащий, словно жар ему не жар?».
А тот, надменный, как того и ждал,
Что я спрошу, – вскричал, казня аорту:
«Каков я был живой, таков и мёртвый.
Когда бы всеми молниями Зевс,
Сработанными в Монджибельской кузне
Гефестом, что ему как верный пес
За совесть служит, сам не бог, но узник, –
И тою, что сразил меня у Фив,
И теми, что блистали в Фессалии,
Сейчас в меня ударил, я бы их,
Клянусь, и не заметил; хоть соли их –
Сам навернёшься, мне же – ни шиша».
Тут вождь мой грянул гласом такой мощи,
Что я сказал прости своим ушам:
«О Капаней, ты как пустая бочка
Гремишь, гордыней смрадною надут.
И в бешенстве своем, как каракурт,
Из точки боли плавя многоточие,
Себя же жалишь». Обратясь ко мне,
Сказал уже своим обычным тоном:
«Он был одним из тех семи царей,
Что осаждали Фивы; спорил с Богом,
И Богом был убит, но до сих пор
Гнев хлещет из него, как пот из пор,
И это ему худшая из казней.
Теперь идём; смотри же, не увязни
В горючей зыби, из урочья тьмы
Не выходи на пустошь». Молча мы
Пришли туда, где из лесу бил красен
Ручей, меня страшащий и поднесь.
Как тот, что для общественных невест
Несёт целебны воды Буликаме,
Так этот красную волну льёт здесь.
И дно его, и оба брега – камень.
Вот и дорога для живой стопы.
«Изо всего увиденного нами
После того, как мы прошли вратами,
Что для любого ныне отперты,
Сей ручеёк, пожалуй, будет самый
Диковинный: всяк огненный язык
В воздушном коридоре его русла,
Там оказавшись, гаснет в тот же миг».
Такую речь держал мой проводник.
И я, голодный до его искусства,
Усвоив то, что он изобразил,
Взалкал и новых яств ещё просил.
«Есть на море пустынная страна,
Печальный остров, что зовётся Критом.
Там Кронос правил в оны времена,
Сиявшие чистейшим хризолитом.
Парит под облаками конус Иды –
Горы, когда-то лесом, водью крытой,
Пустынной ныне, как и вся страна.
А ведь была для Зевса колыбелью:
Чтоб не попал к Сатурну на обед,
Куреты, чуть он в плач, звенели медью.
Внутри горы стоит огромный дед:
Очами к Риму, тылом – к Даммиате.
Его глава красуется во злате,
Из серебра – грудь, руки, рамена;
Из меди – область чресел, живота;
Вся остальная часть – стальной работы.
Лишь правая стопа из терракоты.
Вес тела на неё перенесён.
Опричь главы, всё тело, как вазон,
Сплошная сеть слезоточивых трещин,
От коих на дне грота водоём,
Чьи воды по уступам этим хлещут,
Рождая Ахерон, Стикс, Флегетон.
Потом сего ручья бурлящей лентой
Буравя до предела антрацит,
Стремятся к средоточию вселенной
И образуют ледяной Коцит.
Его ты сам увидишь в своё время».
«Учитель, почему слезопоток,
Имеющий в подлунном свой исток
И капающий дьяволу на темя,
Стал виден лишь из этого угла?».
Вергилий: «Преисподняя кругла.
И всё, что ты допрежь сего увидел,
Лишь доля её левого крыла.
Поэтому не будь на ад в обиде,
Коль не покажет всех своих чудес,
И новым не дивись». И я: «Учитель,
А где же воды Леты?». Он: «Не здесь.
Они иную пестуют обитель,
Купают в себе души, чтоб омыть их.
Однако нам пора оставить лес.
Ступай за мной по каменистой кромке.
Пар от ручья – нам от огня навес,
А влажный камень – от песка заслонка».