Битцевская элегия

Там в промытые окна входил закат
и малиновый диск на стене сиял
над пианино, вписываясь в квадрат
багета с комплексом синих скал.

Там с высоты последнего этажа
открывался вид на лесной массив,
уходящий за горизонт, держа
облака на плечах. И, вдвойне красив

оттого, что далек, о пяти головах собор
позолотой облупленною блестел,
а внутри громоздился архивный сор
и портрет сатаны в алтаре висел.

Там в усадьбе изгнанников Трубецких,
где любимец Софии* закончил свой
путь, поправлялись от дел благих
ветераны незримых идейных войн.

А еще там был одичалый сад,
где крапива, полынь - в человечий рост,
где под присмотром яблонь века подряд
мы резвились, дети, до поздних звёзд.

А еще – о, тропы лесные, о,
по оврагу папоротники, хвощи!
Ветерком подхваченные легко
мушкетёрские - из простыни - плащи!

Каждый день был огромен, как вся Твоя
вечность, Боже. Не Ты ли, прибрав к рукам
первобытный рай мой, сделал вдруг те края
недоступными для меня, как храм -

для Марии Египетской некогда? И сейчас
я могу приехать туда, войти
под зелёные своды, и нежный кленовый Спас
просияет в листве в ответ на мое "прости",

но уже не будет той свежести, тайны той,
когда всё - впервые и навсегда,
той влюблённости, в воздухе разлитой,
ибо сердце - пустырь, а душа - седа...

Соловьями ликует опушка, что твой Моцарт,
сад цветёт, как безумный, зависнув на верхнем "до",
в церкви - розы и свечи. И вновь закат
входит, исправен, в родительское гнездо.

Старой худенькой мамы усталый лик
в сумерках кажется вправленным в ореол
нимба. И не поворачивается язык
о разновидностях философских школ

толковать. Лучше пить свой чай и смотреть на свет,
одушевляющий нищенский чистый дом,
ибо все равно ведь меня здесь нет,
но тем более нет меня в месте любом другом...

5 марта 1999
______________________________
* философ Владимир Соловьев.