Софья Васильевна Ковалевская

                VAE  VICTIS  (латынь -ГОРЕ ПОБЕЖДЁННЫМ)
                Софья Васильевна Ковалевская

   Снег падает беззвучно, однообразно, безостановочно. Большие пухлые хлопья его спускаются так быстро и мерно, так переполняют собой воздух, что глаз уже не в состоянии отличить их друг от друга. Кажется, будто одна сплошная пуховая масса соединяет белую землю с низко, низко повисшим над нею свет-ловато-серым небом. Где кончается земля, где начинается небо — различить трудно. На расстоянии двух шагов ничего не видать. Не видать даже громадного векового елового леса, разросшегося на много сотен вёрст в окружности. Этот лес с его мачтовыми деревьями слился с окружающим воздухом в одно бесфор-менное целое.
   В лесу ещё  тише, ещё мертвеннее, чем в поле. Снежные сугробы растут в нём всё выше и выше. Голые стволы совсем занесены снегом, могучие ветви подни-маются, будто с самой земли. Порой толстый, как бревно, еловый сук, не выдер-жав навалившегося на него груза, надломится и полетит вниз. Но не слышно ни треска, ни шума от его падения: всякий звук мгновенно замирает в массе пада-ющего снега, точно в мягкой пуховой подушке.
   Всякая жизнь в лесу замерла и застыла. И время как  будто перестало идти. Серый, тусклый день переходит незаметно в серую снежную ночь. Перемены почти нет, всё тот же матовый, ничего не освещающий фосфорический свет от мерно летящего снега. Снег всё падает и падает, и конца ему не предвидится.
   Но вот мало-помалу начинают мельчать белые хлопья. Уже не серый удушли-вый пуховик спускается с неба на землю, а только лёгкие, игривые, беспокой-ные снежинки вьются в воздухе, кружатся, догоняют и перегоняют друг друга, словно затеяли между собою какую-то сложную, бесконечную игру. Сплошная завеса, застилавшая все предметы, редеет, обнаруживая постепенные переходы от плотной фланели к лёгкому, полупрозрачному газу. Хотя ночь на дворе, всё же силуэты лесных великанов в их снежном уборе обрисовываются ярко и от-чётливо. Небо уже не однообразно серое, как прежде. Оно точно поднялось вы-ше; общий фон его просветлел, и на этом фоне выступают теперь тёмные, почти чёрные пятна.
   На земле ничего не шелохнётся, зато в верхних слоях воздуха воюют сильные течения. Тёмные пятна на небе в безостановочном движении; они постоянно  меняют форму, принимают самые причудливые очертания и быстро, быстро плывут по небу, точно их гонит и разрывает на части какая-то невидимая сила.
И вот внезапно у одного из этих пятен зазолотились края; само оно расступи-лось, и из середины его выплыла луна, яркая и круглая, как громадный совиный глаз. Теперь тёмные пятна тают, как воск; с каждой минутой их становится меньше; вот исчезло наконец и последнее. Небо, ещё недавно столь близкое к земле, теперь ушло куда-то высоко, высоко, на невообразимое расстояние. Глаз теряется в неизмеримой дали, и жутко становится, глядя вверх и не видя над со-бой ничего, кроме безграничного пространства, залитого ярким лунным сияни-ем.
   Мороз усиливается, и снежные сугробы покрываются тонкою серебристою  ледяною корою. Всё блестит и искрится. В воздухе носятся мириады крошеч-ных снежинок, которые точно не хотят угомониться. Каждая сияет, как алмаз, и словно тешится, подставляя месяцу грани своих причудливых микроскопичес-
                2
ких кристалликов.
   В лесу по-прежнему ничего не шевелится; но это уже не та гнетущая, мёрт-венная тишина, как прежде; всё в нём только притаилось, чего-то ожидая, к чему-то готовясь. И вот из  лесной чащи выходит на полянку сама старушка зима.
   Полно, точно ли она старушка! И к чему это на неё клевещут? Ведь это высо-кая, мощная женщина удивительной, своеобразной красоты. Она вся, с ног до
головы, укутана белым парчовым покровом. Одно лицо её открыто, лицо стро-гое, задумчивое, словно выточенное из матово-белой слоновой кости. Каждое движение её полно величавого, торжественного спокойствия. Она идёт на са-мую середину поляны и останавливается, скрестив на груди белые руки, подняв к верху свои чудные тёмно-синие очи. Из очей её льются во все стороны сине-ватые фосфорические лучи; неизвестно, отражают ли они в себе сияние месяца или сами светятся этим удивительным, холодным огнём.
   Мнимая старушка не сводит взора с залитого сиянием небесного свода и погружается в неторопливую, созерцательную думу, думу спокойную и бес-страстную, точь-в-точь дума жвачного животного. Лицо её как раз носит то вы-
ражение, какое встречаешь на буддийских идолах: видно в нём и презрительное сострадание ко всему, что несёт бремя жизни, и безропотное подчинение пред-вечному року, и торжественное, неторопливое выжидание неизбежно грядущей нирваны.
   Мороз всё крепнет. Воздух так прозрачен и чист, что малейший шорох слы-шен на громадном расстоянии. Подчас словно ружейный выстрел прогремит над лесом — это треснуло старое дерево от мороза. Эхо повторит выстрел раз пятнадцать, и наступившая затем тишина покажется ещё торжественнее, ещё страшнее.
   Но вот раздался громкий, отчаянный, голодный вой: огромный серый волк, ощетинившись от холода, спустив к земле грязновато-серый хвост и щёлкая большими крепкими зубами, показывается на поляне. На голос его отклик-нулись другие волки. В разных частях леса слышен теперь тот же отчаянный вой, с каждой минутой всё ближе и ближе. Ещё мгновение, и внезапно, словно волшебством, вырастает из земли несколько таких же голодных волков. Они окружают первого волка, словно предводителя. В лесу им нечем теперь пожи-виться; поэтому вся голодная стая тянется вон из леса, поближе к людскому селению, не попадётся ли там на зуб какая добыча.
   Пронзительный, отчаянный волчий вой пробудил царицу зиму из её созерца-ния. Не торопясь, как бы с сожалением, отводит она глаза с неба и смотрит долго и вдумчиво на стаю хищников. Не вынесли волки этого взора. Под влиянием чудных голубых лучей, которые исходят из её глаз, кровь их словно застыла в жилах; они уже не ощущают мучений голода. Вместо того, чтобы выполнить задуманный набег на людское жильё, они, покорно поджав хвосты, как прибитые собачонки, прилегли к её ногам. Сидя кругом на задних лапах, подняв острые морды кверху и уставившись на луну, они начинают теперь выть хором. Но вой их далеко не так злобен и неистов, как прежде. Слышатся в нём теперь и жалобные протяжные звуки. Он сливается в одно с лесной тишиной, внося недостававшую дотоле ноту в эту симфонию всеобщего отречения от жизни.
                3
   Снова поднимает царица зима свои синие очи к небу и снова впадает в свою неторопливую думу. Чудно и торжественно теперь в лесу. Нет в нём ни ропота, ни возмущения.
                Радость на небесах,
                На земле мир и благоволение.
   Долго ли продолжалось невозмутимое созерцание зимы — кто скажет? Времени нет больше, так как некому замечать его; да и всякое движение прекратилось. Но вдруг, откуда ни возьмись, потянуло с юга тёплым ветерком. Ветерок был ещё слабенький, чуть заметный; он подползал, крадучись, словно воришка. Под его затаённым, но всё ещё горячим дыханием побежала под снеж-ным сугробом тоненькая, как волосок, струйка. За первой струйкой показалась вторая, потом третья и четвёртая; струйки мало-помалу слились в ручейки, и таких ручейков зажурчали десятки. Подточенная в самом основании большая снежная глыба внезапно потеряла равновесие и рухнула боком о землю. Падая, она придавила молодую ель и с треском поломала её ветви. Большой чёрный ворон, спавший на маковке, грузно поднялся на воздух и закаркал громко и зло-веще.
   По лесу пошёл шум и гам. В соседней берлоге медвежонок проснулся и ра-достно стал будить сонную мать. «Матка, матка! Просыпайся скорей! Я есть хочу! Весна пришла!» - закричал он неистово.
   Старая медведица спросонок не разобрала хорошенько, в чём дело, рассерди-лась и отвесила сыну звонкую пощёчину: «Я тебе покажу, как есть просить! - прорычала она свирепо.- Знай соси свою лапу да спи! Какая там весна! Бог знает, придёт ли она ещё когда-либо! Во всяком случае, теперь далеко, далеко ещё до весны». Проговорив это, она повернулась на другой бог и тотчас захра-пела.
   Медвежонок поворочался, поворочался с минуту и в конце концов уснул.
   Старая медведица ошиблась, однако, в своих расчётах. Весна была не за горами. Южный тёплый ветерок становился всё смелее и шаловливее. Внезапно
он подкрался к самому месту, где стояла царица зима, и пахнул ей в лицо своим горячим дыханием.
   Пробуждённая из раздумья зима оглянулась и увидала пред собою свою соперницу — весну. Только это была совсем не та весна, какую воспевают поэты. Это была не та скромная молодая девушка, увенчанная цветами, с невинным лазоревым взором, с гибкими, полуразвитыми членами, какую так любят художники. Нет, это была полудикая женщина, молодая великанша, с беспорядочно развивавшимися по плечам рыжими, как у древних германцев, кудрями. Тигровая кожа обвивала ей бёдра; всё остальное тело было наго, и юные, словно из стали вылитые, члены свидетельствовали о силе и мощи необычайной.
   Лицо представляло странное противоречие: верхняя часть его была нежного, идеального очертания, но подбородок был массивный, почти четырёхугольный, и вообще вся нижняя часть лица носила отпечаток чего-то хищного, почти животного. На полных ярко-красных губах блуждала неопределённая, не то насмешливая, не то вызывающая улыбка. Но всего своеобразнее были её глаза: они отливали изумрудным огнём. Они манили и притягивали к себе; в них сказывалась и нежность, и ласка опьяняющая, и безотчётная грусть, и стрем-
                4
ление к чему-то далёкому, недоступному. По временам, однако, они точно сжи-мались, становились совсем тёмными и принимали насмешливое и плотоядное выражение, какое бывает у старых сладострастных сатиров.
   Весна стояла в живописно-беспечной позе, опершись одной рукой об обломок скалы, и презрительно оглядывала свою соперницу зиму. Зима увидела весну, и её чудные синие очи омрачились скорбью.
   «Зачем ты пришла сюда?» - спросила она тихо. Весна ничего не ответила и продолжала глядеть так же дерзко и вызывающе.
   «Я знаю тебя!- продолжала зима своим строгим, печальным голосом. - Я знаю, зачем ты сюда явилась! Ты притворяешься доброй и нежной, чтобы вернее привлечь к себе и одурачить свои жертвы. И я знаю, что это удастся тебе. Они добровольно побегут в твои сети.
   Бедные, влюблённые дураки! Они будут благословлять тебя до конца, пока ты не надругаешься над ними, не замучишь их до смерти! Большинство их, даже умирая, сохранит свои иллюзии и будет винить всех, только не тебя. Лишь нем-ногие разгадают тебя, когда уже будет слишком поздно, и в миг просветления, пред концом, увидят тебя такой, какой я тебя вижу, такой, какова ты в действи-тельности-сладострастной, вероломной, беспощадной!
   У тебя только одна и есть охота — творить! И чтоб удовлетворить ей, ты жертвуешь всем и каждым. Там, где есть место для одного, ты вызываешь к жизни тысячу; а что станется потом с созданными тобою, тебе нет дела! 999 из рождённых по недостатку места обречены на гибель. Но что тебе до этого! Тебе бы только творить и созидать! Завтра ты готова сама всё растоптать, сама истре-бить то, что ты создала сегодня.
   Ты знаешь, что если бы ты внезапно скинула маску и явилась в твоём насто-ящем виде, все бы побежали от тебя со страхом и отвращением; но ты умеешь притворяться и тебе дела нет до того, что правда, что ложь.
   Ты сулишь небывалое счастье, неисчерпаемое наслаждение, бесконечную лю-бовь. В сущности же ты сама над всем этим смеёшься; ты сама отлично знаешь,
что это всё басни и небылицы, что счастья нет на земле, что любовь пустое сло-во, что всякий миг наслаждения покупается ценою собственного или чужого страдания.
   Смерть — вот конечная цель всего существующего; но путь к этой цели ведёт через скорбь и муки, и чем сильнее, чем интенсивнее жизнь, тем больше скор-би, больше мук. Таков предвечный закон!
   Можешь ли ты изменить его? Можешь ли ты оградить от него доверившихся тебе простаков? Нет, ты всё это знаешь, но ты знаешь тоже, что если бы всё жи-
вущее постигло этот закон, оно содрогнулось бы от ужаса и немедленно сброси-ло бы с себя бремя существования! Что же сталось бы тогда с твоей страстью творить и созидать?
   И вот, чтобы удовлетворить этому ненасытному желанию, ты и скрываешь правду, ты и приписываешь себе власть, которой у тебя нет, ты и сулишь то, чего дать не можешь».
   Ни слова не ответила весна на сделанные ей упрёки; она упорно глядела в землю, будто ничего не слыхала.
   Зима продолжала: «Знаешь ли ты, в каком положении я нашла этот лес при моём появлении? Всюду валялись полуживые трупы, всюду слышались вопли и 
                5
стоны. Тут билась и трепетала муха в сетях паука, медленно, капля за каплей высасывавшего из неё жизненные соки. Там валялась и корчилась в муках зелёная стрекоза, у которой жук оторвал часть туловища. Не говорю уже о тех мириадах существ, которые погибли прежде, чем развиться. Ими усыпана была земля; они являлись немой уликой твоего вероломства!
   Сколько труда стоило мне прибрать этот лес, прикрыть твоё безобразие чис-тою, белоснежною пеленой, утешить страдание и примирить все эти неразум-ные твари с их участью.
   Я поступала не так, как ты! Я чересчур честна и слишком горда, чтобы лгать и обманывать. Я не рассказывала им сказок, я не морочила их несбыточными надеждами; я говорила им правду, одну суровую правду: смерть, всюду смерть! Нет иного исхода, нет иного убежища! И я старалась примирить их с этой правдой, сделать для них переход от жизни к смерти как можно легче и безбо-лезненнее.
   Я приготовила им мягкую постель; я усыпляла их нежно и ласково, как усып-ляет мать больного ребёнка. Я дала им ту единственную форму наслаждения, которая доступна на земле и не покупается ценою страдания: сон и сладкие видения».
   Весна молчала по-прежнему, а зима приходила всё в большее и большее него-дование и продолжала осыпать свою соперницу упрёками. «Тебя,-говорила она, -злая обманщица весна, тебя восхваляют за нежность и доброту, а меня называ-ют холодной и злой!
   А между тем, кого же я завлекала, кого погубила? Те, которые обращаются ко мне, находят у меня верный приют; я успокаиваю их на моей груди. Убаюкан-ные мною, погружённые в тихие, безмятежные грёзы, которые становятся всё туманнее и бесформеннее, они постепенно и незаметно приближаются к роко-вому переходу от бытия к небытию. Ты же толкуешь о вечной жизни!
   А знаешь ли ты, в чём заключается  она, эта вечная жизнь?  Я постигла, я раз-гадала эту великую тайну!
   Сделать жизнь подобною смерти, слить бытие с небытием в одно неразрыв-ное целое, так, чтобы не было ни резких границ, ни внезапных переходов,- вот она, вечная жизнь!
   Она бесконечна, так как ей нет предела;  никогда нельзя сказать: вот теперь, в этот миг, кончилось существование, началась смерть.
   Посмотри, полюбуйся на моё царство!»- продолжала зима. Она навела свои синие очи на окружающий лес, и лучи, исходящие из её глаз, так и залили его светом.
                От больших очертаний картины,
                До мельчайших сетей паутины-
всё выступило теперь ярко и отчётливо.
   « Вот погляди!- говорила зима, - тут, в глухой чаще спит целая семья мед-ведей. Бок о бок с ними, в дупле этого старого дуба, устроила свою норку бел-ка;  под моей охраной ей нечего бояться недобрых соседей. У корня этого же дуба, под тёплым одеялом мха, свился целый клубок змей; но яд их утратил свою силу; переплетшись между собою, они погружены теперь в сладкие грёзы и, не тревожа более никого своим жалом, вкушают редкое блаженство.
   Даже лягушка, этот Иов в цепи мироздания, и та отдыхает теперь безмятежно
                6
в застывшей тине, не опасаясь тех сотен врагов, которые покушаются на её жизнь. А сколько тут в земле покоится гусениц и жучков! Их крепкие челюсти не требуют себе более разрушительной работы. Они никому не вредят и их никто не трогает.
   А посмотри на этот белый, серебристый кокон. Не хорошо, думаешь ты, спится в нём будущей бабочке? Порой, когда луч солнца упадёт на её колыбель, по сложенным веером на спине тонким, как паутинка, крылышкам пройдёт лёгкое трепетание. На мгновенье покажется ей, что она уже носится с цветка на цветок по душистому лугу.
   Но розы, которые мы видим во сне, не имеют шипов. За чудным, мимолётным сновидением следует опять безмятежный покой. А что будет с ней, когда ты разбудишь её, когда ты выманишь её из её уютной колыбели своими лживыми обещаниями любви и свободы?
   По всем вероятиям, не успеет она и расправить свои неумелые крылышки, как её уже подхватит на лету хищная птица; крепким клювом расклюёт она её на куски, и каждый кусок будет сокращаться и трепетать, пока не проглотит его жадный птенец. А если, по счастливой случайности, она и избегнет этой мучи-тельной участи, что из того? Лучше ли ей будет? Часа два полетает она над цветистым лугом, но розы действительности не будут ярче тех, какие я показала ей во сне.
   Она узнает опьяняющую страсть, в которой неизвестно чего больше: наслаж-дения или страдания. Но крылья её уже к закату солнца ослабнут и не будут более в силах поддерживать её отяжелевшее тело. Начнётся для неё болезнен-ная, мучительная работа кладки яиц. На этот тяжёлый труд уйдут все её жизненные силы. Кончится он, и она едва доползёт до ближайшей рытвины на пыльной дороге, чтобы протомиться в ней ещё несколько часов, быть может, дней, пока не переедет её колесо или не заклюёт её птица.
   Подумай! Был ли какой-нибудь смысл в её существовании? Целых три года ползала она по земле личинкой, поглотила за это время невероятное количество пищи и причинила тем немало разрушения. Потом соткала себе мягкий кокон, чудо искусства и трудолюбия. И всё это для чего? Чтобы, опьянённой твоим по-целуем, попорхать часа два на солнце и затем погибнуть позорной, мучитель-ной смертью, истощившись кладкой нескольких десятков тысяч яиц.
   Какая её самой от них радость и польза? Ведь она не увидит того нового поколения, которое вылупится из этих яиц. Нет, она жила, она работала только для тебя; она была только слепым орудием для удовлетворения твоей страсти — вечного творчества!
   Ты поманила её наслаждением, заставила её служить себе, но едва только исполнен был твой завет, она утратила для тебя всякий интерес. Ты оттолкнула её от себя с отвращением. А ведь бабочка была твоей любимицей; она — твоя эмблема.
   Вот как ты поступаешь даже с избранными тобою! Вот что сулят безумцам твои поцелуи!»
   Пока зима продолжала говорить, весна с каждой минутой росла всё выше и выше. Всё порывистее становилось её дыхание; яркий румянец заливал её щёки и в глазах загорался зловещий зелёный огонёк.
   «Послушай!- воскликнула зима, одушевляясь всё более и более.- Уймись ты,
                7
наконец! Уйди отсюда! Пощади все эти несчастные, неразумные твари! Не буди в них гибельных для них самих инстинктов. Ведь я знаю, в какую бойню, в какой притон разврата превратится мой чистый, мой прекрасный лес под веянием твоего воспалённого дыхания!
   Голод и сладострастие — вот чем даришь ты каждого, кого прижмёшь к своей груди. Разъярённая ими тварь земная приходит в остервенение. Загорается бой и взаимное поедание друг друга. Каждый стремится к одному: осилить, пож-рать ближнего, и всё это, чтобы насладиться хотя на миг и затем быть уничто-женным в свою очередь.
   И это ты называешь жизнью! Нет, я не дам тебе тешиться над этими несчаст-ными глупцами! Если ты не уйдёшь, добровольно, я заставлю тебя уйти си-лой!».
   Царица зима нахмурила свои строгие брови, распахнула свой пуховый плащ, и вдруг по лесу замела метелица и воздух наполнился снежными хлопьями.
   Весна приосанилась, выпрямилась во весь свой богатырский рост, напрягла свои молодые, здоровые лёгкие и дунула на облепляющую её со всех сторон метель. Развеянный её мощным дыханием снег разлетелся в стороны, и в воздухе опять стало светло и ясно.
   Замёрзлый горный поток хрустальным мостом перекидывался с одного обломка скалы на другой. Весна охватила его обеими руками, надавила на него грудью; и вдруг хрустнул и надломился ледяной мост, и освобожденный поток радостно зажурчал и помчался в бездну. Алмазные брызги разлетелись во все стороны, окружая, словно сиянием, желтокудрую голову молодой великанши.
   Весна опустилась на одно колено и, припав ртом к земле, проговорила: « Пол-но спать! Вставай, просыпайся всё, что сознаёт в себе силу завоевать место на земле. Состязание открыто! Приходи, записывайся в ряды, кто хочет!  Выходи на битву за существование!»
   Весна говорила шепотом, но шепот её страстным трепетанием распространял-
ся по всему лесу. Горячей волной прошёл он по земле, разнёсся по воздуху и поднялся высоко, высоко, под самое небо. Всё радостно взыграло, всё вдруг ощутило наплыв и избыток жизни.
   По обмёрзшим стволам деревьев разлился горячий сок, заставляя разбухать и надуваться почки. В воздухе распространился пряный, смолистый запах. Снег таял непомерно быстро. Едва где выглянет чёрная проталинка, глядишь — уже выползают на неё из-под земли, точно торопясь и обгоняя друг друга, голубые подснежники, жёлтые крокусы, белые анемоны.
   На соседнем болоте тоже всё закопошилось. Оттаивая, бухла земля. Радостно заквакала лягушка; сверху в ответ послышался резкий, голодный крик, и на небе обрисовался чёрный треугольник: это с юга прилетели первые весенние гости — журавли. По всему лесу пошёл
                Зелёный шум, весенний шум.
   Зима закрыла лицо плащом и ушла далеко на север, только бы не видать того, что теперь готовится.
      Париж, апрель 1889 г.