Эвакуация

                Ирине Мороз
                и Евгению Минину

Пассжир в розовевшем окне наблюдал
параллельное рельсов скольженье и шпал.
Уж слишком прицельно, видать по наводке,
бомбили с рассвета, и хлесткие плетки
взрывов состав догоняли
и справа, и слева ж/д полотна –
юю! –  смертоносно визжали…

Человек неотрывно стоял у окна,
смотрел и рукой опирался о столик,
и в отсветах вспышек вокруг, ежечасных,
лицо его делалось огненно-красным,
и свитер в полоску светился огнем,
словно пожаром охваченный дом;
и вагонного радио новая сводка
военная, неутомимо и ходко
болевые глубины словесной нулевкой
шлифовала до ходко блестящей обновки,
и диктора голос – не злой суховей
и не ферросплавный – магнитил людей
точно так же, как ночью голодных мышей
сало на ржавом крючке мышеловки.

На столике рядом с бутылкою водки
с ночи пустой на тарелке лежали
два леденца и с бутылкой дрожали
от перестуков колесных на стыках
в гармоничном – всемирно божественном зале,
где осколки в полнеба над травами джикали
и дальнобойные пули чирикали.

Ты слышишь, о Боже, – в святом идеале,
тобой сотворенном, не в зевсово-греческом,
а в таком левитаново-грустно-отеческом! –
сделай, чтоб ангелы в белом летали,
чтоб колеса на стыках крылато стучали
но от тверди вращения не отрывали.

И прости пассажира, если это возможно,
за то, что таков он, как есть – скрупулезно
записывал в памяти злые детали:
труп лошадиный возле брички колхозной
и за овином на хилой избе
«Слава чудо-народу и ВКП(б)!»               

Ощущал пассажир обстановку серьезно,
что надолго она, что и завтра не ёнтеф*…

На лес промелькнувший смотрел и на смог –
на дым, что очерчивал линию фронта;
без страха смотрел он – привычно, не слезно
и трезво настолько, что поезд не мог
вращаться вокруг горизонта.

_____________________
* ёнтеф (идиш) – праздник.