Neelama - не закончено

Браслет из граната сжимает запястье,
Кровь в висках – будто танцует ратью,
Это можно приравнять к проклятью…
Мне не больно.
Я постепенно погружаюсь в апатию.

В голове шабаш устроили черти,
Поднося кабана в жертву богу смерти,
Не подозревая, что на них смотрят малые дети.
Они разливают крови вино.
А меня волокут будто их рваные сети.

Ты знаешь, можно называть это странным,
Немного желанным.
В душе участок, закрытый туманом,
Отображает суть происходящего,
Похожий на круг многогранный.

Увидев там, что на сердце появятся раны,
В иступлении бьюсь, ожидая нирваны.
Там боль, страсть, обманы.
Похоже всё это на варана спящего,
Что низвергается подобно вулкану.

Но всё проходит: печаль и грусть,
Я прокричу самой себе: «Не трусь!».
К своей печатной машинке снова вернусь,
Мне не будет скучно.
Ведь именно только в это я и гожусь.

Про что написать мне в десять часов утра?
Как птицы танцуют вальс? Это ж игра!
Как из глаз твоих сверкнула искра?
Это глупо.
Идей – колоссальная гора.

А, помню, мне снились сигареты,
Такие горькие, как чёрствые поэты,
А в лёгкие так бьют кастеты…
Я задыхалась.
А воздух в лёгких сделал порядка ста пируэтов…

Гром барабанов, писк скрипок – открытый цветок…
Ты спросил как-то: «Я одинок?»
Я ответила, помню, что нет. Ты всё равно забился в уголок.
Хандра с головой накрыла тебя,
Закрыв твоё сердце на вечный замок.

Спустя столетья я дотронусь до клавиш,
(ты шептал: «не отравишь»).
Они пыльные, грязные. «В бездну отправишь…»
Ты грозил.
«Всё равно стучишь… Потом ты погибнешь!»

Ах, милый, напрасно тебе волноваться,
Что со мной, глупой, может статься?
Ну, да, я глупа… Но куда деваться?
Не умереть же теперь.
…Как я люблю смеяться…

Ну, хватит печалиться. На мне поэма,
Писать мне её не в гареме,
Во мне же нет меристемы,
Я же тебе на хурам!
О, милый, это такая дилемма!..

Пожалуй, начну. Жила была дева.
Была она, отнюдь, не прекрасная Ева,
Но терпела на себе она множество гнева,
Не скрывая слёз,
Так, что страдало без жидкости малое чрево.


Было ей отроду лет шестнадцать,
Постой… А, может, тринадцать…
Вероятней всего – это двадцать.
Откуда мне знать?
Пускай будет семнадцать!

Светлые волосы? Русые? Чёрные?
Пускай будут медные. Томные
Глаза – карие, серые? Озёрные.
Россыпь веснушек и родинок.
А руки… О, эти руки! Такие комфортные!

Было у девы одно развлечение:
(это вам не вероучение)
Мыслей её воплощение –
Пишущая машинка.
(Милый, твои глаза горят впечатлением!)

Была у девы страшная страсть к поэзии,
Как у поллуцита к цезию,
Как двадцать девять градусов по Цельсию…
Это же восхитительно!
Писала для себя, выливая фантазию.

На восемнадцатилетие подарил брат машинку,
Новую, с сребряными кнопками из цинка,
А рычажки были из древесины осинки…
Загляденье!
…А там ещё и бронзовые пружинки!

Неделю дева прыгала, бегала, вертелась – радовалась.
Но девчонка вовсе не догадывалась,
Что лишь нужно строчку написать… Фух, нарадовалась!
Предложил брат наконец хоть что-то напечатать.
Она думала, думала, а вместе с ним переглядывалась.

Выжала дева из себя «Жила-была…»,
А спустя пять минут добавила:
«птица невиданной красоты». Заставила
Дева брата умолкнуть с его остроумными шутками.
А после она целую главу добавила.

Про что дальше пишет эта девчонка?
Что дальше с птицей? «Она эстонка.»
Поёт она не так уж звонко…
Перья отливают индиго.
А хвост настолько тонок…

Дева настолько увлекалась процессом,
Что брат, отрывая её, опаздывал на конгрессы.
«Эта дура мечтает стать поэтессой,
А вовремя спать лечь не может!»
Брат постепенно становился агрессором.

Всё больше времени брат курил сигареты,
Да, да, те самые, что как поэты,
И плевать он хотел на кастеты…
Он тосковал по прежней ней.
Не помогало ни что: планшеты, балеты, монеты…

Парень углубился в себя.
Но он ведь знал, что так делать нельзя!
Он горькими сигаретами себя губя,
Всё больше плевал на работу…
И чаще отвечал деве грубя.

Что, собственно, стало предметом ссоры?
Неисправность автомобильной рессоры?
Нет, просто у родственников реже были разговоры,
Она поглощена той птицей, а он тоскует.
Ох, вернётся глупышка к братцу нескоро…

А время летело – написано глав пятнадцать.
Страниц напечатано где-то двести двадцать,
А деве то всего восемнадцать!
Нужно срочно нести в типографию,
Которая открывается ровно в 10:20.
«10:20».

Запыхавшись, растрепанная ветром дева,
В типографии редакцию внезапно влетела.
Она листы творения отдать хотела
На печать как можно скорей.
О, как она за время бега покраснела…

Сказал деве бородатый большой маленький парень,
Что их каталог совершенно уникален,
Что он престрашно благодарен
Девчонке за приход.
«А станок печатный легендарен…»

С тех пор прошло недель, примерно, две.
Всё так же дева не спала, сидела у двери,
(она была совсем как в гидросфере)
Не ела, ночами дежурила у телефона.
Зрачки как будто отражались в янтарном фужере.

Но вот долгожданный звонок прозвучал!
Брат почти очнулся, но что-то там бурчал…
Дева подбежала к телефону, бородатый парень отвечал:
«Есть разговор. Быстрее приходите.»
А потом гудки и телефон замолчал…

«Здравствуйте, Елена, мы рады видеть вас.
Мы всей редакцией читали краткий пересказ…
Как ни странно, но прозвучит отказ…»
«Как это?» Недоумение.
«Чепуха. Бессмыслица. Абсурд.
Убирайтесь, приказ».

«Как глупа была я раньше. Зачем писала?»
Обидно, больно, колит сердце. «Блистать мечтала…
А только ниже метров в двести двадцать стала…
Глупая, глупая я…
Поэтессой, хоть какой, – уж точно не стану!»

Куда ехать? Куда деться? Что делать?
«Не могу оставаться я здесь – отсиделась…»
В окошко всмотрелась.
«Как можно быстрее дальше…
Санкт-Петербург!» И там дева пригрелась.

Некоторых жизнь ничему не учит.
А девчонку, помимо этого ещё и мучит.
Под конец она её вообще удушит…
Но мы сейчас не об этом.
Простите за мой русский, но Елена - дура…

«Типография открывается ровно…»
Пишет. «9:40» Эх, как упорна!
И ведёт себя она так наивно, словно
Не было до этого ничего!
И это, скажу вам… Прискорбно…

И вот, прошу…
Смотрите, д-е-ж-а… В-ю:
Врывается дева, как всполошу…
В общем, чрез час приходят два парнишки
И уводят за запретную литературу, не спеша.

- Куда?! Куда меня ведёте?! Оставьте!
- Вы арестованы… Да вот-с, представьте!
- Вы мне скажите – куда везёте?! Отстаньте,
Я вам говорю!
- Прошу вас, милая, вы пару децибелов то убавьте…

Доигралась... Бедняжка в слезах утопала,
Чуть на колени худые не падала,
Вся: с кончиков волос до пят дрожала…
«Не нужно! Я больше не притронусь к машинке!»
Но приказали собирать вещи, а уборщица поминутно вздыхала.

Признаюсь, я вовсе не хотела…
Всё так задумано… Я не болела.
И не по глупости это неумелой…
Всё так должно быть. Вы читайте дальше.
…Да. Я так посмела!

И вот приехала на место жительства Елена.
Сибирь. Никак тут не убежишь от плена!
Да и вообще невозможно думать о поэме -
Сюда ссылают на работу.
Теперь душа Елены полна будет тлена…

Летят незаметно дни от безбумажной скуки,
Вздрагивать заставляют любые стуки,
Холодные, занятые рутинной работой, руки
Давно не писали – не ощущается теплота.
Три месяца без бумаги и карандаша – адские муки!..

Мало с кем общается дева – а людей то много.
Кто за мародёрство сослан, кто за хмельного.
Кто за воровство коня соседского гнедого…
Какая-то больная сослана за рукоприкладство.
Но Елена ищет того… Козырного!

Как-то вечером, девица выкрала со склада кипу листьев,
Карандашик меньше мизинца, писать легко – как будто кистью.
Елена, съедаемая изнутри корыстью,
Строчила всё, что пришло на ум за три месяца…
Пока в комнату не ворвался… ОН… С ужасной грубостью…