Последнее сообщение. мужской монолог в 1 действии

На сцене огромное колесо, в котором находится крест. С двух сторон окна за закрытыми створками. Дым. Все в темно-серых оттенках. (Звучит минус Cranberries - «Zombie») С обоих сторон доносится залп, после которого из распахнутых окон вливается яркий белый свет. На сцену выходит некое количество людей в черных плащах с капюшонами. Они танцуют. Через некоторое время четверо выносят вперед ногами человека в белоснежной смирительной рубашке с очень длинным подолом. Они ставят его на ноги и приколачивают к полу подол и рукава рубашки. Человек пытается вырваться, мечется из стороны в сторону и неистово кричит. После того как они его прибивают гвоздями к полу, его подымают на бечевке к потолку. Он замирает и затихает, смотря в глубь зала. Тишина. Зовут его Элийяху.

Элийяху: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Медленно опускается на «землю».

Элийяху: Был человек, посланный от Бога. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.

Элийяху освобождается от рубашки. Он садится на стул нога на ногу. Длительная пауза. Перед нами предстает мужчина тридцати пяти – сорока лет в сером шелковом костюме, галстуке и светлой рубашке. Он гладко выбрит и причесан с пробором на правую сторону. (Звучит Jenkins-Adiemus – Bethoven 7 simphony (Allegretto))Две фигуры в плащах выносят стол и поднос, который оставляют на нем. На столе оказываются: бутылка коньяка, рюмка, пачка сигарет, небольшая ваза с белыми цветами и кипа бумаг.

Элийяху залпом выпивает рюмку и, оторвав один цветок и от букета, занюхивает им.

Элийяху: М-м-м-м-м... Вот Агнец Божий, который берет на Себя грех мира. А что возьму на себя – я? Библьдрук, библьдрук, библьдрук. Сорок семь ведомостей, тридцать четыре свидетельства и два патента (пересматривает бумаги). Да к чертям все! (раскидывает листы бумаги) Двадцать лет я изо дня в день заполняю эти дрянные бумажонки, за которые получаю другие, не менее омерзительные (достает из кармана деньги и начинает раскидывать их). Давайте по порядку: алчность. Естественно, никому я эти бумажки не отдам (собирает купюры с пола), сниму сегодня вечером пару шлюх. Да-да, на Жуковского, по левую сторону от кладбища, за остановкой обычно они и тусуются. Ой-ёй-ёй, кто бы мог подумать – Элюсик знает, где эти прошмандовки фаршируются. О-о-о-о, блуд-блуд, конечно. Похоть! (Достает телефон из кармана брюк) Кто это тут у нас не спит, в четыре-то утра? (Читает с интонацией) Доброй ночи, сладкий... (бросает телефон) Такая же прошмандовка. Как, впрочем, и все остальные. Не стыда, ни совести. О-о-о, со-о-овесть! Она мне тут как-то втирала, что беременна. Беременна от меня! Боже ж ты мой, так я ей и поверил. Родит еще одного мелкого. Да, не от меня, конечно, не от меня... А что родит – это точно, я ее знаю. И черт ее пойми, устроила она этот спектакль чтобы меня при себе удержать, или же, чтобы я окончательно не свихнулся. Детей у меня быть не может, нет... Не может. (Садится, опустив голову, задумывается о чем-то). А может оно и к лучшему.

Проекция картины Г.Хельнвайна «Али,1991 г.» (Звучит ;lafur Arnalds – «Fyrsta»)

Элийяху: Я воспитывался в интернате для больных детей. Я не знаю – почему, и почему – я?.. Вокруг меня прыгали утята-аутята, чуток помладше, и мальчики дцпшники. Я помню, одного из них звали Ваня. Ваня, Ванечка, Ванюша...
Наш интернат располагался в здании бывшего пионерлагеря, с заросший лесом репейника, крапивы, дикого хмеля и прочей колючей дряни. Каждое ранее туманное утро я только и делал, что смотрел на старый, еще более заросший парк с темными аллеями, и на покалеченные временем статуи пионера с горном, а рядом – пионерки с книгой. Я никогда в нем не был, нас туда никогда не водили и не пускали. Выщербленная плитка за задником, следы штукатурки на стенах и подгнившие ступени – тюрьма, как я думал по началу, и впоследствии – не ошибся. Место унылое и гнетущее своей опустелостью и мертвой тишиной. Все, что я видел в стенах интерната – это мои сверстники в рваных больничных пижамах и нянечки – толстые, неповоротливые и с тонким дребезжащим голоском.

Проекция картин Г.Хельнвайна: «Красный рот, 1988г.», «Песня, 1981г.», «Смерть Пиноккио, 1988г.»

Все мы были отказники, многие умерли еще до начала самой жизни. Я мало что помню из детства, я мало что знаю о детстве. Все то было похоже на страшную карусель смерти. Каждый из нас верил и надеялся, что следующим будет именно он. Ваня, Ванечка, Ванюша... Он всегда молчал и никогда не разговаривал. А глаза у него были такие умные-умные, ярко-голубые с зеленоватыми крапинками... И вот иду я с нянечкой за руку по обшарпанному коридору в процедурную и вижу за приоткрытой дверью – с койки его матрац снимают, вокруг люди, люди... А Ванечки нет. Останавливаю я тогда нянечку и смотрю на нее снизу глазами полными слез, не понимаю еще, но чувствую... Чувствую, что что-то страшное случилось! Она обнимает меня и говорит мне шепотом на ухо: «Ты не бойся, все мы там будем, с Ванечкой, рано или поздно. А Ванечке благодать и хорошо теперь. Ты по утрам смотри в окошко – он тебе с неба ручкой будет махать и говорить «доброе утро, Элик». Улыбаться. А ты не хмурься и не плачь. Дай Бог, будешь еще вспоминать нас...»

Проекция картины Г.Хельнвайна «Благовещение, 1993г.»

Закуривает.

Элийяху: Нет, я не псих. Все остальные психи, а я нет. Двадцать лет я живу в другом городе. Десять лет я не был на кладбище у родителей. Пять лет как она ушла от меня. Два года и три месяца как меня лишили почки. Шестые сутки бессонницы. А еще сорок семь ведомостей, тридцать четыре свидетельства и два патента! Нет, я не псих. Я не веду войну против инопланетян и не шпионю за призраками, я даже не разговариваю с Богом. Хм, нет, это он со мной не разговаривает. Или – разговаривает? Эй, Бог! Ты слышишь меня? Так отвечай же! (прислушивается, подняв указательный палец и бровь) Все в норме: Бога нет. Ваш покорный слуга вас не обманул. Элик-Элик... (наливает рюмку) Алик ты, Элик! Посмотри на свою рожу, выглядешь как последнее... Как последний... Ммм... Человек Московской Области, то есть вообще не как человек. Или, во – Член Медицинской Организации! В случае чего – забьюсь под плинтус и нанюхаюсь диклофоса. Я так уже писал завещание, – пятое или шестое, – все равно. Я ведь для себя пишу его – люблю писать. (Быстро выпивает рюмку и ложится на сцену) Валяешься, пьянь, на полу и представляешь...

(Звучит Jenkins-Adiemus – Bethoven 7 simphony (Allegretto))

Элийяху: ...как только через несколько суток вскроют металлическую входную дверь с четырьмя замками, опечатают квартиру и найдут твое обезображенную разлагающуюся тушу в куче экскрементов и... (Садится) Нет, не так. (Вновь ложится) И представляешь...

С двух сторон выходят люди в белых халатах и окружают Элийяху. Тот приподымается и жестом показывает:

Спокойно-спокойно, я репетирую!

Люди разворачиваются и уходят обратно.

Элийяху (в зал): Да что ж такое-то?! (Ложится как покойник, скрестив руки на груди) Так вот... и представляешь, как выносят тебя из пыльного катафалка в гробу и ставят прямо у твоего подъезда, в котором по ночам бомжи обтрахивают косяки; гроб такой дешевый-дешевый, выцветшей вишневой тканью оббит и крест на нем во весь лоб. Допрыгался. Вон, соседи из окон пальцем тыкают и глаза по пять копеек (показывает пальцем на раскрывшееся окно). А на моих-то рубли. И все. Никого больше нет, никто не ревет, не рыдает. Ну, голубь прилетит, нахезает тебе на последний новый костюм, попрощается. Ножка табурета подломится, гроб перевернется, и я вывалюсь прям в ту самую лужу у дороги (а будет еще и дождь) из которой меня вечно окатывают дерьмом чертовы мотоциклисты. А хороняки-гробовщики будут стоять и чесать репу, не зная что теперь со мной делать. (Берет цветы из вазы и прикладывает их к груди) Вот такие у меня будут похороны. Несносной жизни – несносную кончину. (Букет разваливается и выпадает у него из рук) Ах, да, завещание... У меня же останется завещание! Мы еще сыграем!

. . .

(Звучит четвертая прелюдия (без фуги) Д.Шостаковича, е-moll) На сцену выходят люди в черных плащах – одни забирают стол, другие подносят плащ Элийяху и надевают плащ на него; третьи – выдвигают крест ближе к авансцене.

Элийяху: И спросили его: что же? Ты Илия? Он сказал: нет. Пророк? Он отвечал: нет. Сказали ему: кто же ты? Чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом? Он сказал: я глас вопиющего в пустыне!

Люди в плащах начинают кружиться, создавая на сцене хаос. В это время – проекция картин Г.Хельнвайна: «Поцелуй Иуды, 1985г.», «Искушение, 1985г.», «Дитя света, 1976г.»

Элийяху: О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным – как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам кажется. Мое сердце и разум с детства были склонны к нежному чувству доброты, и я даже всегда был готов к свершению великих дел.

Все затихает. Люди в плащах, опустив головы, застывают в разных положениях.

Элийяху: Но подумайте только: вот уже шесть лет я пребываю в безнадежном состоянии, усугубленным невежественными врачами. Из года в год обманываясь надеждой на излечение, я вынужден признать, что меня постиг длительный недуг.
Мое несчастье причиняет мне двойную боль, поскольку из-за него обо мне судят ложно. Я обречен почти на полное одиночество, появляясь на людях лишь в случае крайней необходимости; я вынужден жить как изгой. Ведь, стоит мне только приблизиться к какому-нибудь обществу, меня охватывает жуткий страх: я ужасно боюсь, что мое состояние будет замечено.

Опускается на колени. Люди в плащах расходятся. Элийяху освещает один луч света. )Звучит Седьмая симфония Л.Бетховена, Allegretto (оркестр, оригинал))

Элийяху: Божество! Ты глядишь с высоты в мое сердце, ты знаешь его, тебе ведомо, что оно переисполнено человеколюбия и стремления к добродетели. О люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то поймете, что вы были ко мне несправедливы; несчастный же пусть утешится, найдя собрата по несчастью, который, вопреки всем препятствиям, воздвигнутым природой, сделал все от него зависящее.
Прощайте и любите друг друга! С радостью спешу я навстречу смерти.

Вздрагивает и раскидывает руки в стороны. Дым. Много вспышек красного и белого света. (Звучит тема из Cranberries - «Zombie») Люди в плащах берут его под руки и тащат к кресту, поднимают и прикрепляют Элийяху к нему.

Элийяху: Господи, я прошу тебя, дай мне силы изменить то, что возможно, дай мне терпение принять то, что я не в силах изменить, и дай мне мудрость научиться отличать первое от второго! Господи... Свершилось!

Теряет сознание. Проекция картины Г.Хельнвайна «Вознесение, 1995г.». Через некоторое время к кресту подходит человек в плаще, снимает Элийяху с креста и укладывает его рядом с собой. Тот приходит в себя, снимает капюшон с головы человека в плаще и, долго всматриваясь в его лицо, произносит:

Ваня, Ванечка, Ванюша... Ты жив? Ты не умер!

Человек в плаще встает на ноги и качает головой.

(Звучит ;lafur Arnalds – «Fyrsta»)

Как – нет?.. Но ты же вот, стоишь передо мной – живой, красивый, молодой! Почему – нет?

Человек в плаще медленно пятится назад.

Не молчи! Скажи что-нибудь... Почем ты молчишь?! (в зал) Почему? Почему вы все – молчите?! (остается один) Я – умер?.. (ощупывает свое лицо и руки) Нет, этого не может быть... Это все – сон. Страшный, ужасный сон. Я не хочу умирать... Нет! (оборачивается) Неужели я так и останусь один? Неужели эта весна была последней, а я так и не прокатился на новеньком колесе обозрения (смеется), неужели я больше никогда не увижу ее?.. Ведь я так и не сказал ей: «Я люблю тебя...» Господи! (Ищет карманы) Телефон, она ведь мне написала... Кроме нее у меня никого нет, Господи, за что? Дай мне последний шанс, одно мгновение и я все исправлю, всего лишь одну минуту, минуту жизни – чтобы ответить ей... А если... если этот ребенок – мой, что же тогда? Ты оставишь их одних, в этом чудовищном, жестоком мире, лишенного сострадания и любви? Да, я грешен. Грешен, как никто другой. Но у меня не было выбора, Ты не оставил мне иного пути. Я нисколько себя не оправдываю и готов понести наказание Твое; в смирении познается истина. Пусть будет по Твоему. Аминь. (Неподвижно смотрит в одну точку)
Мертвецы не умирают! (Избавляется от плаща, снимает пиджак и поправляет галстук) А вы знаете, как это больно – умирать? Когда вечером ты уже знаешь, что умрешь, ночью ждешь ее и умираешь, утром – воскресаешь, а днем снова вспоминаешь и долго думаешь о ней, пока не наступит вечер... С самого детства и по сей день – страшная карусель смерти. Ты уже ее ждешь, ведь она обязательно должна прийти; ты привыкаешь к ее постоянному присутствию, плывя по лезвию ножа, и тебе становится наплевать, что тем самым ты подвергаешь угрозе своих любимых, единственных. Ты дышишь в затылок смерти, а она – в спину твоим близким.

Проекция одной из фотографий Г.Хельнвайна «без названия», где изображен мужчина лежащий на заснеженной земле с перевязанной головой.

Элийяху суетится и начинает бегать по сцене, пытаясь что-то найти.

Элийяху: Не ищите смерти, иначе она найдет вас – боритесь, боритесь до последнего, пока не поздно!

Находит части от своего телефона на полу, собирает их, набирает и одновременно произносит:

«Доброе утро, милая.»

Долго стоит с телефоном в руках и ждет ответа. Сцена постепенно заполняется светом.

Элийяху: Конечно, я врал и лукавил, говоря, что она – такая же как все. Это не так. Она выбрала меня не из жалости или чувства собственного превосходства над всеми остальными женщинами. Уже привыкший к ее «неосторожностям», я даже могу поклясться, что выбрала она меня не по хитроумному расчету в поиске выгоды (а уж какая с меня выгода), а искренне, по любви. Любила она, а я позволял ей себя любить. И сейчас все зависит от нее (смотрит на часы). Половина шестого... Неужели... все?..

С глубины доносятся звуки Massive Attack - «Paradise Circus» (Gui Boratto Remix). На сцену с двух сторон выходят люди: одни в черных плащах с капюшонами, другие – в белых халатах с масками. Но Элийяху уже не обращает на них внимание, он их не видит. Люди изображают различные фигуры и виды, пытаясь обратить на себя внимание, но все бесполезно. По авансцене проходит молодая девушка в платье, держа за руку ребенка лет пяти-шести. Элийяху падает перед ней на колени, пытаясь также, как и люди до него, обратить на себя внимание и остановить. Но девушка его не замечает. Она уходит вместе с людьми в халатах. Человек в плаще берет за руку Элийяху и уводит его в другую сторону, вслед за людьми в черном.
Этот человек – Иван.




Свет гаснет.






КОНЕЦ.









В пьесе используются:


Отрывки из «Гейлигенштадтского завещания» Л.Бетховена.
Цитаты из Евангелия от Иоанна.
Картины и фотографии Г.Хельнвайна.
Музыка Л.Бетховена, Д.Шостаковича, Jenkins, Cranberries, Olafur Arnalds.





29-30 мая, 1 июня 2014 года