Степная симфония

  (Окончание)

   Сразу после семилетки Сергей вступил в самостоятельную жизнь. Заработав, наконец, собственную мандолину, он решил ехать в ростовское музыкальное училище, куда ему все советовали. Но там над ним только посмеялсь, даже прослушивать не стали: начальной подготовки нет, даже нот не знает, да и приехал поздно.

   Огорченный хлопец пытался устроиться на работу в городе, чтобы получить эту начальную подготовку, да тоже не вышло: места, откуда он приехал, были не паспортизированы, а сельсоветская справка о месте жительства уже исчерпала свой двухнедельный срок. А домой возвращаться было незачем. Примкнул было к бродячим гитаристам, да они чаще убегали от милиции, чем играли. Но тут ему повезло: увидел объявление о недоборе в новочеркасской школе пчеловодства. Сельского парня туда приняли охотно, только без направления колхоза кормить его здесь никто не будет. Стипндия мизерная, хватит лишь  на квартиру. Согласился. Подрабатывал где придётся, даже на рытье могил. Через год закончил школу с красным аттестатом техника пчеловодства. Вернулся в колхоз специалитом, сразу погрузился в клубную самодеятельность. Брат, уже отслуживший в Армии, подарил ему новенький баян, не подозревая, как тем самым изменит жизнь Сергея.

    Через год Сергей стал участником областной сельхоз-выставки, и получил назначение на должность межрайонного зоотхника пчеловодства. Но приняв её, он навсегда бы утвердил себя в сельских углах, где в те поры музыкальных школ не водилось. А иного он ничего не хотел. Самостоятельно  овладев нотной грамотой, он твердо решил идти в профессионалы. И уехал в город Донецк, сменив белый халат на шахтёрскую робу. Грешно было подделывать подпись оккулиста, не допускавшего его к подземным работам, но без шахты он не смог бы в шахтерсом городе содержать семью, которой уже успел обзавестись.

    Такое решение граничило с безумием. В двадцать два года музыкальную учёбу не начинают, а начавши, отбойный молоток в руки не берут. От него и лопаты руки грубеют, становятся мощными и неуклюжими. Перед занятиями Сергей распаривал их в горячей воде. Занимался добросовестно, до восьми часов в день. Успехи поражали учителей: великовозрастный первоклашка за год одолел половину пятилетней программы. Ещё через два года он вошел в число сильнейших учащихся школы, серьёзно готовился к концертной деятельности. Всё больше опасался повредить на работе пальцы, но Бог шельму метит: в тесноте забоя, где всё близко, его дальнозоркие глаза  видят не в резкости. Он это всегда учитывал и подозрительные трещины в кровле ощупывал руками. А тут сплоховал.

    Травма была не очень сильной, но от поврждения головы и шеи стали дрожать руки. Обещали вылечить, но не получилось. С музыкой было покочено.
При малейшем волении пальцы не ощущают клавиш. Из шахты тоже вывели - профнепригодность. Пять лет преподавал по классу баяна, но оставил не своё дело. Не покорил намеченную вершину, а у подножья барахтаться не захотел. Не тот характер.
 
В этот свой черный период он часто вспоминал вещиславских ребят. Формула - "бывает ещё хуже" - сработала и на этот раз. Он начал всё сначала.
Подрабатывая то фотографом, то настройщиком пианно, окончил вечернюю общеобразовательную школу, поступил в Ростовский университет на истфак.
Стыдно было в тридцать четыре года сидеть за партой рядом с мальчишками, но разве с ним не было так в музыкальной школе? Была бы цель, а вытерпеть всё можно.

   Новая цель была. Уже несколько лет местая городская газета писала его имя под производственными статейками, под рассказиками, стишками, баснями и прочей мелочью. В годы инвалидности их стало больше. Они были коротенькими и злыми. А иногда смешными. И всегда имели точный прицел. Газета подавала их небольшими контрастными подборками. Даже ввела рубрику - "Малютки с адресом".
Люди их всегда ждали по субботам. Параллельно печатались и сочинения покрупнее. Чаще - сатирические. За одну из пароди, бичующую минусы властей, он был поставлен на учет в КГБ, как неблагонадёжный, и числился там до кончины кэкэбэшного государства. И тем самым навели его на мысль о положении писателя в советской стране. Так в середине восьмидесятых им была написана повесть в стихах "Крестник Пантелея". В предрефроменной тишине она прозвучала, как крик смертельно раненго. Она разоблачала лицемерие власти и несостоятельность советской правовой системы. Печатать пришлось в отрывках, полностью вышла лишь в1993г.

   Повесть эта была для Сергея репетицией перед большой работой. Начавшееся в те годы Возрождение казачества перевернуло все его мысли. Первый Большой казачий Круг, состоявшийся в Ростове а ноябре 1990 года он приветствовал стихотворением "Лети, олень!" Он уже обдумывал многоплановое произведение о донском народе, которое бы не ставило акцентов на избитой "истории казачества", за которую кто только не брался. Ни одна из этих историй никогда не была и не могла быть не только исчерпывающей, но даже сколько-нибудь полезной, ибо все они не касались главного - психологии народа. психологии не разовой, не застывшей на каком-то клочке времени, а психологии глубинной, динамичной, всеобъемлющей. Он решил написать книгу без всякой словесной казёнщины, чтобы она была понятна любому чтецу из любого народа, чтобы она ласкала слух и проникала в душу.

   И чтобы её легко было заметить в серой лавине чтива, захлестнувшего книжный мир. И чтобы она не просто рассказывала о казачестве, ибо стандартными рассказами уже забиты уши, а чтобы воспевала этот удивительный, загадочный народ, много раз прославившийся, и ещё больше раз затоптанный и заплёванный, но ни разу не понятый. И почти совсем не изученный, хотя книги о нём, взятые по одной, не поместить ни в каком курене. Именно воспевать! Как воспевают истинных героев. Казачество этого давно заслужило.

    И Сергей решил писать эту книгу в стихах. Работа предстояла огромная, но она не пугала: ведь описывать придётся народ, который он знает изнутри, частицей которого является сам.

     Роман "Казачья вдова"- первая часть поэтической трилогии, был закончен в 1996 году. Второй - "Чугреев курень" - создавался параллельно с ним, но несколько отставал: он заметно контрастирует с первым по многим аспектам, и был риск выйти из тональности, общей для них. И лет семь дозревали они на  одной полке, пугая автора своим титулом. Будто бы всё готово, всё прилажено и напомажено. Но это же дома, а как оно будет на людях? Не заулюлюкает ли толпа заявленные титулы? Ведь романов в стихах во всей России полдюжины не наскребёшь, потому как большое мастерство для них нужно. В больших городах их пишут, и большие люди, и не шахтёрики из всяких тмутараканей, да ещё по два сразу. Боязно. Да, однако, шевелиться нужно.

      Помогла старая подруга, газета. Напечатала из "Вдовы" два больших отрывка. Вскоре встречает Сергея на улице знакомый мужик, берёт его за пуговицу, и читает  наизусть оба куска. А вокуг уже толпа. И стало ясно - "Вдову" пора выводить в свет. Её выпустил в год шолоховского столетия.
И она с налёта победила на региональном конкурсе "Великий вёщенец".
Вскоре вышел и "Курень". Стало известно, что это - две части трилогии. Автору стали звонить, поторапливать.

     Заключительный роман "Перегуд", от заголовка до последей точки, написан после публикации первых двух, с учетом восприятия их читателем. По объёму он равен их сумме, а по содержанию и своему назначению отличается от них в том же соотношении, как главный зал дворца отличается от подъезда и фойе.
Рамки предисловия не позволяют даже кратко охарактеризовать предлагаемую трилогию. Это нужно читать. а читать столь необычное сочинение хочется много-много раз подряд. И самого чтния не замечаешь. Его воспринимаешь всем своим существом, как прекрасную симфонию. Кажется, идёшь рядом со старичком-волшебником, смотришь на окружающий мир, и диву даёшься: как много раньше не видел ты в этом мире, как плохо знаешь людей и самого себя.  Оказывается, ты очень сентиментален, и тебя глубоко волнуют судьбы и чувства других людей, оказывается, ты достаточно умён, чтобы разбираться во всём увиднном. И открываешь для себя, что очень любишь поэзию. Раньше ты не мог знать этого, потому что встречал слишком мало стихов, способных познакомить тебя с поэзией. А теперь это случилось. Эти стихи ты не читаешь, а впитываешь, они льются в тебя сами, как прекрасная песня доселе неведомого певца. Это многовековая песня самой степи, услышанная маленьким пастушком и пропущенная через сердце, превративее звуки в слова, а мелодию - в строфы.

    Пройдёт много времени, пока критики смогут дать полную характеристику этой небывалой поэме. Небывалый здесь не только объём - в ней около двадцати пяти тысяч строк. Ещё ни одно художественное прозведение не содержало такого информационного богатства, органично сочетающегося в ткани поэмы, не имело такого числа искусно переплетающихся сюжетных линий, такого могучего словаря, такой эмоциональной глубины, такого изящества и яркости исполнения и, наконец, такой значимости в историческом, обществено-политическом. социально -психологическом и нравственом аспектах.

    Поэтическая трилогия "Донская суть" Сергея Домашева создана в лучших традициях русской литературы. Но ни в России и нигд кроме никогда не создаваласть такая могучая книга. Она подобна бескрайнему морю, вобравшему в себя множество рек. Сколько разных течений смешалось в нём!.. Мистика и реальность, любовь и ненависть, истинный патриотизм и подлое предательство, многовековая давность и нынешний день - это лишь некоторые тона влшебной картины. А волшебство здесь рождено простотой и силой рассказа.

    Оправившись несколько от пследствий травмы, С. Домашев до самой пенсии работал в шахте взрывником. Его проводили достойно, в звании Ветерана труда. И живёт он поныне близ этой шахты, уже затопленной, в своём домике. Разводит с женою кур, выращивает виноград. Попутно работает над вторым томом свой главной книги "Запах земли", первый том которой уже вышел в свет и получил потрясающую оценку читателей. И не случалось дня, чтобы не вспомнился ему Вещислав. Не удивительно, что первый его сборник открывается стихотворением "Родник", где есть такие строки:
                "...Лишь мечтается мне, старику -
                Побывать бы в степях Вещислава
                И губами прильнуть к роднику.
                Поделиться с ним доброй судьбою,
                Слушать рокот его без конца...
                Был бы здесь и шалаш под вербою
                Мне милее любого дворца".

                Но туда он не едет. Мы о том уже говорили.

                Евгений Рябцев,
                писатель, кандидат филологических наук,
                Член-корреспондент Петровской (Санкт -
                Петербург) Академии Наук и Искусств.