Юмореска фантазийная

НАЧАЛО

Тебя оставив у парадной,
До дома добегаю быстрым шагом:
Успеть бы, по частям себя не растрясти…
Не спится - с боку на бок.
Мысли острые, как гвозди в простыне.
Есть чай, но воду перекрыли бдительные службы.
Изнемогаю жаждой, за окном как из ведра.
По эту сторону стекла хохочут злые скоморохи,
Да шныряют молча черти по углам.
Но страх остался где-то в прошлом,
Грудь легка, уже совсем не ранят
Гвозди …
Я твердо знаю: ты придешь с рассветом. Войдешь босая и на цыпочках, посмотришь в пол, глазами сосчитаешь все осколки: один, два, три,…, пятнадцать,…, девятнадцать,…двадцать пять – одного нет, самого маленького. Сперва ты растеряна, даже беспокойна. Потом чувствуешь, как назойливо зудит ступня – она  не давала тебе уснуть до самого рассвета.

Ты снимаешь с ноги белую полоску липкой ткани, и мы увлеченно принимаемся за «ночного возмутителя». Он же, ничуть не противясь, буквально выпрыгивает мне на ладонь. Теперь я сообразил, что он нарочно «подставился». А штука вот в чем: каждое утро осколки принимают уникальные, никогда не повторяющиеся очертания и оттенки. Все, кроме одного – вот этого самого Коротыша. Он всегда маленький, бледный, чуть продолговатый, ну, может быть, временами чуть длиннее и острее обычного. Из осколков всегда выходит великолепный, неповторимый витраж. Под нашими пальцами они мгновенно прижимаются друг к другу сколами. Все, кроме одного.
Витраж в течение всего дня радует нас волшебным светом, а поутру история повторяется. Коротыш же, как правило, остается лежать на подоконнике. Но сегодня всё иначе: на нас глядит не бледный Коротыш, а кристалл густо-алого цвета. Его невозможно описать словами. Он манит и завораживает. Алый он лишь на первый взгляд, но нужно лишь на мгновение задержать на нем внимание, чтобы ожили ВСЕ цвета и воплощения ОГНЯ…  Тут живет гневный, надменный, разжигающий немую досаду огонь не взятой великим воителем столицы. Здесь  спокойный, медленный, мягкий огонь очага. В нем и мирный огонь Древней Эллады, и скорбный Вечный огонь на памятном мемориале…Горящее сердце Данко, невиданная Богами дерзость Прометея, пламя заката, тишь зори, свечи в храмах, окурки под каблуками, спасительные маяки и жадные до плоти красные точки армейских световых прицелов… И живо всё, как жив на стенах ЦОЙ, и силуэт с лопатой подбрасывает неустанно в топку вещей кочегарки, и Время тут уже  становится совсем прозрачным, теряет всяческую власть…

Мы понимали, что вчерашний Коротыш сегодня найдет своё место. Хотя, скорее, все прочие части этого светового пазла гармонично расположатся вокруг него, стоит слегка коснуться граней. А еще мы знали, что это последний витраж. Он навсегда займет свое место в оконной раме.
Нам было немного грустно и тоскливо от  того, что спустя мгновение будет положен конец игре в свет, - одной из наших любимейших забав. Хотя нет, это было не то чтобы грустью или печалью, это было нечто сродни тому, что чувствует альпинист, находясь в двух уступах от своей такой любимой и родной, но доселе недостижимой вершины…

Мы медлили, как медлят дети перед тем как заглянуть под ёлку в Новый Год…

Вдруг ракурс меняется. Мы в Таврическом саду у памятника Есенину. Мы играем в прыжки в высоту. Я безумно ревную тебя к нему. Но вот какая штука: я ревную не к Есенину-поэту и даже не к Есенину-мужчине, а к Есенину-памятнику(!!!). Мне до тошноты неприятно даже мельком пробегать взглядом  по этому ненавистному белоснежному профилю. Одной рукой ты небрежно, безо всякого энтузиазма держишь мне планку высоты. Ты целиком поглощена тем, что у тебя в другой руке. Это книга – сборник стихов «Белоснежного профиля». Но нет, это не избранные произведения, не патриотические слоги о крестьянах, избушках и рощах, это, и где ты только умудрилась откопать, это любовная лирика Великого Русского гения пера (целая книга!) – limited edition, редкое коллекционное издание. И посему на тебя я тоже не особенно гляжу. Я всё прыгаю и прыгаю. Ты всецело увлечена, и планка сползла чуть ли не до колен. Мне наскучило – это слишком просто. Попросить бы тебя поднять чуть выше… Но для этого мне нужно заговорить с тобой, и некоторое время придется смотреть туда, где одна Ты и двое Его: с одного боку его утонченная, преисполненная любви к слабому полу бумажная душа, а с другого – вполне осязаемый, осепительно-белый, не менее утонченный, мечтательный профиль. И вот я достаю из кармана ежедневник ( как он там уместился неясно ), и, не прерывая прыжков, на полном ходу излагаю свою просьбу в письменном виде:
Душа моя, держи мою планку обеими руками и значительно выше.
Упрись плечами, если нужно, теменем и даже кончиками пальцев.
Встань, наконец, на цыпочки,
Не нужно только каблуков.
Но в апогее, пожалуйста, не дай мне рухнуть,
И не предлагай, проникнувшись сочувствием,
Присесть на постамент передохнуть!
Выплеснув свои претензии на бумагу и поставив решительную точку, я вдруг осознаю себя спящим. Ну, конечно же! Как я раньше-то не сообразил?! Это всё объясняет: и ежедневник, и мою ревность к памятнику. Меня мгновенно накрывает волна тихой радости. Я очень чисто и пристально смотрю вокруг, причем не кругом, а именно ВОКРУГ – я вижу всю картину целиком. Там ты ( ты светишься), и памятник, и лето, и гордо несущие свои прически и усы хипстеры, и цветы, и дети, и фрисби, и полицейские фуражки…  Внимание цепляется за крону огромной осины, меня влечет куда-то в эту зелень. Я понимаю, что вот-вот проснусь.

Открыв глаза, я смотрю на часы: без четверти полдень. Первая мысль – проспал. Но что проспал-то? Уж третий месяц как безработный…  И вдруг – бумс – твой спортивный комуфляж, оставленный тут накануне. Обещал принести к одиннадцати, ты очень просила. Одним рывком вскакиваю с постели прямиком в кроссовки, остальное уже на мне – уснул одетым, хватаю пакет с вещами и на ходу сую под мышку собрание сочинений Великого Русского Поэта, по слухам пьяницы и дебошира.

КОНЕЦ