О странностях любви. А. Блок

Александр Блок – великий русский поэт, мистик и символист, жил на перекрёстке трёх профессорских семей и в роковых временах трёх революций.
Вот это всё вплелось в его натальную карту образами умной силы, нездешнего мира, русской природы, страсти, театра и редкого литературного таланта писать стихи «без швов».
Вся странность любви Блока в том, что он ни с кем не соединялся. А, точнее, не смешивался. Он был строго индивидуален.
Конечно, приносил ей жертвы – в любви без этого нельзя, но оставался «сам по себе».
А соединялся он только с тонкими мирами, слышал, визионёрствовал  и жил в предощущениях, которые знал заранее.
Его внутреннее устройство – невероятно сложное.
Блок – настоящая большая симфония. Малер своего рода.
И вся любовь его – сплошная метафизика.
То, что там носились поэтические образы Прекрасной Дамы и Незнакомки – чистая случайность.
Не случайность, что там «носился» Петербург. И предвосхищалось видение Великой Женственности, о которой он потом напишет:  «Был в щите Твой лик нерукотворный
 Светел навсегда». Великая «соловьёвская» идея.
А Петербург был одной из упоительных его «любовей», потому что он всех, кому доверял, водил с собой «за Петербургом» по «своим путям» и мечтал о завещанном даре «встреч».
Ведь только те, кто на Пути, могут рассчитывать на Встречу.
А прекрасные женщины, которым он посвящал стихи, и так стали бессмертными музами, - литературная живопись, переживательная и наполненная соком разнообразных касаний, образовывала ткань жизни. Без влаги никак нельзя … крепко поцеловать.
Истинная жизнь Блока была не в них. Его амплуа – рыцарь-монах.
Потому что, повторюсь,  он был и перекрёсток, и фонарь. И аптека. И музыка революции.
Музыка революции была его предпоследней любовью.  Предчувствовал и хотел. Так он писал «Двенадцать»:
«Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —
   В кондовую,
   В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!»
…
«...И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...»

«Двенадцать» - грандиозная поэма, переворот сознания, которая отразила тектонический разлом мира. И он в этом ужасе участвовал и был рад (или страдал?) свидетельствовать об этом.
Вот как раз, работая секретарём в ЧК по делам Временного Правительства, он, хоть и не принимал участия в «казнить-помиловать», но прикасался к судьбам людей, стоящих «на краю». И там никакой музыки революции не было, а стоял скрежет зубовный от страха и боли.
И даже, когда разорили его дом в Шахматово, он сказал, что «так и надо нам».
Но сердцу без любви трудно выжить. Особенно в голоде и разрухе. 
Оскудение любви – последняя стадия, когда отпускаются уздцы жизни.
Последняя его любовь, а, может, самая главная…: «О, Русь моя! жена моя! До боли НАМ ясен долгий ПУТЬ». «Нам», то есть «мы», а мы, значит, ВМЕСТЕ, а не он и она сами по себе. Русь - его настоящая жена. Это не поэтический образ. В стихах такого порядка и градуса поэт обнажается до сердцевины. Ведь сказанное-то - пророчество.
Такая негасимая любовь – всегда небесная и потому недовоплощённая.
Т.е. она нуждается только в энергиях духа. И это творческие энергии.
И она не призрак, не сон, а реальное видение Всадника, спешащего освободить Деву от драконового плена бескорыстно.  То есть никаких наград.
Вопрос странности такой любви – по ту сторону любви, в выходе за всякую «двойственность», в которой соединение возможно и необходимо. А тут – невозможно и не нужно.
Это нерешаемая задача. Этот слышать незвучащее и видеть невидимое.
Но Блок всегда занимался только такими задачами. Слышал незвучащее, видел невидимое, различал дальний и ближний светы, не путал пространства, посетил мир в минуты роковые и ощущал Родину как Судьбу и созревание любви. 
Татьяна Осинцева
Вместо послесловия
«Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм.

Три раза преклониться долу,
Семь - осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом.

Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.

И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счет,
Потом переслюнить купоны,
Пузатый отворив комод,

И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне...
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.»
А.БЛОК