Цепочка зла

       Этот его перехватил прямо на дороге, когда под ясным майским солнышком, ничего тяжкого не ведая, тот шагал себе и шагал за хлебом в магазин. Путь предстоял неблизкий. Это пройди-ка от хутора, расположившегося за деревенькой в лесу через поле, и ещё по деревне навылет, да потом по длинным улицам села к дальнему магазину, где продавали мягкие душистые буханки, выпекаемые на пекарне местного животноводческого племенного хозяйства. А он снова и снова и в зимний холод и осеннюю непогодь мерил и мерил это расстояние и, конечно же, не только из-за хорошего хлеба. В дальнем своем пути через село он с любопытством каждый раз смотрел по сторонам, здоровкался со знакомыми, проверял всё ли дома на месте. И вот деревенский знакомец под ноги… – поджидал, видать, с нуждою… за пустяковым разговором так не суетятся.
      Остановился. За дежурным началом о новостях и сплетнях, а также кого в последнее время хоронили на близком кладбище, сосед этак-то напористо вдруг да и заговорил, что собирается  закрыть свой забор на задах, да вот не на чем привезти ему столбики от леса, где ещё в позапрошлом годе завёз он хлысты для строительства нового дома. И сыны придут, дескать, работниками, и дело подпирает, а вот столбики привезти - целая проблема. Поспрашивал уже знакомцев с тракторами. Ломаются все – недопросишься. Как будто каждому великое дело десятка два столбиков за полкилометра к огороду доставить. «Вот бы ты и привёз… На соляру я дам! - отрезал пути к отказу сосед. – Чего тебе стоит?»
      В деревне всё друг про друга знают. Живут спаянно – этакими знакомцами, что только смерть и разлучает. Знали и эти друг про друга. Много, даже лишнего знали. Один - не то чтобы злорадства ради, а так… это он всегда помнил – сразу как-то оглянулся в то время, когда ему выправили  документы на право строительства в свою очередь его дома не где-нибудь на чужом огороде или в незаконной близости от чьей-то постройки, а в ближнем лесу, где и участков-то под застрой жилья вообще не выдавали… разве что медведям.
      А место было привольное, на пригорке. Внизу река серебрилась. Небо елки подпирали… И было просторно душе смотреть с горы на раскинувшуюся у ног низину. Он это место выбирал долго, а когда присмотрел, так и полюбил сразу. И вот, вытерпев и выдержав все мытарства по оформлению участка под своё строительство, он тогда наткнулся на … непреодолимую преграду, стоившую ему много нервов, бессонных ночей и бездарных дней. Оказалось, что именно на этой поляне среди ёлок и сосен, где он с сыном напару уже определил место, куда дом поставить… куда хлевок, гараж… жительница ближней деревеньки косила листвяное сено для своих овечек. Другое сено овечки не привечали, а это хрупали за милую душу.
        Старушке было за девяносто лет. Была она в прошлом незаметной колхозницей. Муж рано оставил её с единственным сыночком. И под постоянный нудёж по воспитанию патриотизма среди молодёжи, из которого в её голову запало только, что она и труженица тыла войны, и одинокая женщина, но главное, славная простая колхозница, которой в жизни, конечно же, недодали за её неимоверные тяжкие труды… она и уверовала, что все права – её права.
      А тут, прослышав о захвате её лесной полянки за деревней каким-то рочем, она, сухонькая коми бабка, заслуженная пенсионерка, сразу и уверенно поковыляла к председателю сельсовета: «Да вы что делаете? Где же это я буду моим овечкам на зиму сено косить? Да вы подумали ли, как меня, простую колхозницу, всю-то жизнь на государство работавшую, всю-то жизнь от государства ничего не имевшую, одинокую мать, сына воспитавшую, обидели? Никто вам такого права не давал. Я на вас управу найду!»
       На блеянье председателя, тоже вредного вобщем-то мужичка, о том, что для её незабвенных овечек ей выделено два участка от сельсовета и ещё один как ветерану совхоза, что такой-то прорвой сена можно не только овечек – двух коров прокормить, старушка и не оглянулась. Сын, давно сам мужик, работавший снабженцем в местном леспромхозе, тоже позвонил куда надо, а потом и поехал лично в район на зарвавшегося захватчика искать ту самую управу. И председатель сельсовета сдрейфил. Вызвал застройщика и объявил ему коротко, что выделенный ему на строительство дома участок, ему не выделяется…
      И началась весёлая жизнь, мышиная возня, хождение по кабинетам. Сколько потом пришлось обить порогов застройщику, за которыми его терпеливо слушали о несоразмерности пользы использования земли под застройку дома, будущего жилья, или чтобы раз в год там шесть копенок для овечек сена накосить. Слушали, иногда даже с удовольствием, и спокойно отворачивались - не слыша резона и чётко понимая, какой ущерб их благополучию может нанести другая сторона, неугомонная колхозница. Бабка, энергичная бабулька, в грамоте мало понимавшая и имевшая за спиной разве пару классов с коридором в позабытом начале века, свои права знала твёрдо. Где же это видано, чтобы в советском государстве простая колхозница и мать-одиночка да своё не взяла?
     И поставила ведь старая на своём. Важные чиновники, побросав неотложные дела, приезжали на место, чтобы воочию бабку в её гневе выслушать, а потом на лесной участок припереться, ровно бы оттого, что они там побывали, у них в головах как раз верное решение и возникало. И твердили один за другим, как тот предсельсовета, не о целесообразности использования земли, а о том, что дом на лесной полянке строить запрещают. Это после того, как все бумаги на участок под строительство были выправлены…
      Застройщик не за ради принципа – просто не видел, почему бы он, тоже гражданин своей страны, на полюбившемся участке не мог осуществить свою мечту? В той же Прибалтике (слышал откуда-то) дом строят по рекомендациям архитекторов, и он у них гармонично вписывается в окружающую природу, и потому прибалты себя культурными хозяевами почитают, свысока поглядывая на всю остальную Россию, где жильё строят на отводимых чинушами сотках впритык к уже существующим старым да покосившимся заборам соседних домов. Здесь, не в Прибалтике, его и архитектор раздражённо отшивал, и предсельсовета своё решение о выделении участка отменил, и в земотделе глаза опускали, отказываясь помочь ему добиться законного преодоления маразма. Всех доняла знающая себе цену колхозница. Да только отказаться от своей мечты мужичок не мог. Терпеливо прошел выпавшую ему голгофу.
      Нашёл у судьи положение, что при наличии забора на выделенной и отведённой по документам гражданину земле участок этот считается за ним практически закреплённым.
       Когда, не таясь, пришёл на поляну забор городить, увидел, что участок мелкими елочками и кустарником зарос. Взялся расчищать… с душой. Развёл костры, куда кидал корчуемое на поляне, а пока горело, занялся столбики под будущий забор ставить. И тут на дымы, что поднялись в небо, прилетела фурия… жена сына старушки, её невестка. «Ты чего это здесь хозяйничаешь? – заорала с ходу. - Раскомандовался… Откуда ты взялся такой? Понаехали тут всякие…» - а дальше всё больше матерными глаголами… да с повторами.
       Вы пробовали женщину перекричать, если она взбесилась? Поначалу мужик отворачивался да, словно не слыша ничего, делал своё дело. Подносил охапками, совал лапье хвойное в огонь.  Нагибался, подбирал новые охапки… Старухина невестка под такую безответность ещё больше взъярилась. Подскакивать начала, в лицо заглядывать – неинтересно ей было в спину кричать: «Мы тут испокон веку живём, а тебе всё равно не дадим дом поставить. Откуда ты такой взялся?.. Ишь, место он расчищает… Давай, давай! Сенокос наш шире будет…»
      И чем-то всё-таки достал мужика бабий непрекращающийся стервозный крик: «Это я то понаехал? Я откуда взялся?.. Да я родился тут – это ты замуж из другого села прикатила. Прикатила, да и права тут мне качать… да я тебе… Нет, не ударю,- затормозил себя, заметался, шаря руками по воздуху, - нельзя женщину бить. А вот вицей…- догадался вдруг, - да по жопе… это я … сейчас…» Бормоча  себе под нос, мужик нагнулся к тоненькой ёлочке, с которой до этого все ветки-лапки счистил топором. Ухватился голыми руками за колючее, рванул раз, другой. Корни елочки подались не сразу. Переступил ногами, дёрнул в дурной силе, да разогнулся с молодым деревцем в руке…- а наседающей на него бабоньки и след простыл. Даже головой потряс, покрутил… «Только что стояла рядом, злой слюной брызгала, а вот и поляна открытая настежь, и метров до её края немало…- удивился, - это как же надо бежать, чтобы такой-то тушистой женщине скрыться в момент?  А нет человека… растворилась в воздухе. Чудеса!»
      И прошло ещё сколько-то времени, и уже мужик поставил забор, охвативший отведённую ему поляну строго по колышкам землеустроителей. Пришла другая весна, чтобы побудить хоть что-то на участке делать… а уверенности в том, что отведённая земля его, и её не отберут назад, не было. Как же тут дом поднимать? Вот и в сельсовет вызывают снова. Снова председатель уже не уговаривает, а раздраженно каркает, чтобы выбросил свою блажь из головы и что ему отведут другой участок.
      А вот и новая, которая уже по счёту жалоба на него. Дескать, он на незаконно огороженном участке, чтобы нельзя было косить старой женщине, разбросал комья земли… И опять его взялись отчитывать за злодейство да упрямство. Он же никакую землю не разбрасывал. Откуда он её в лесу возьмёт? И только потом выяснилось, что землю вывернули вездесущие кроты. Вот, оказывается, почему прятали глаза стыдившие его председатель с заместителем. Эти-то сразу смекнули, откуда на лужку земля, да только как же было им не использовать очередной повод, чтобы лишний раз одёрнуть мужика, они тоже считали, хоть и родившегося здесь в селе, но русского, а значит, чужого. И конечно, не приветствуется такое по закону, и никто об этом открыто не говорит - нельзя, но тлеет местечковое превосходство аборигенов в душе, а пресловутая ленинская национальная политика всегда поднимала национальные меньшинства над русскими. Как же, большого брата много - нацменьшинства надо оберегать и лелеять. А меньшинства и привыкли в автономиях да и по стране быть на первом месте, обязательно у власти, да и лелеять себя.
      Но это слабые сдаются, а иные только крепче от противодействия становятся. Отыскал мужик управу на гонителей, выправил бумаги уже на заготовку льготного леса, да и свалил его, и вывез на участок. Это же нормально: трудно, а мужик всё равно своё возьмёт. Вот уже и срубы на участке стоят. А следом и стены дома под крышу помочане поднять помогли.
      Кто не строил себе жилья, тот полчеловека, так в деревенской жизни считается. Мужик в безденежные девяностые строился, да не один он такой. И всё бы ничего, но неугомонная старуха с сыном, сложа руки, не сидели. Все их помыслы были направлены на то, чтобы если уж не отнять у него землю в лесу, им не принадлежащую, так хоть по-любому нагадить.
       Многое изменилось, когда на участке поднялся дом. Из земельного отдела теперь приезжали уговаривать старуху, чтобы согласилась принять в её пользование большой и лучший, и ближе к её дому четвёртый участок. Но упрямая старуха не брала, уже имея перебор земли, требовала вернуть никогда не принадлежавший ей по документам  участок. Пробовал мужик сам договориться с сыном. Честно признался тому, что понравился уголок земли, что он на нём будет жить – ведь дороже же это каких-то шести копёнок сена. Сын и не выслушал. Наговорил много лишнего в ответ, сорвался на крик… А потом вдруг признался, что ему эта земля даром не нужна. Наследство колхоза, огород возле дома матери-колхозницы - сорок соток. Да у него трёхкомнатная квартира от леспромхоза, да четыре сенокосных участка, которых ему не выкосить… Так ведь мать зудит, покоя не даёт…- ну и может, он, русский, всё-таки откажется от участка?
       Так и пошло дальше. Дом строился, поляна приобретала жилой вид, и где-то копилась ненависть. Вдосталь хватало земли старушке в её пережившей своё столетие веке. И овечек она давно не держала - не могла: того сена с листиками уже не требовалось… Сын же, отойдя от крестьянства в своёй постоянно командировочной снабженческой суете, и слышать ни о какой скотине не хотел. Но вот как-то на улице села повстречал сын обидчика, и взыграло у него сердце.  Заругался, закричал, схватился комьями земли из-под ног швырять. И кричал несусветное, и не за что было другого ругать, но тянулась и вилась цепочка зла, то ли принося облегчение в крике, то ли суша и выстужая душу…
      А вот вдруг да и перехватил того самого обидчика на улице по нужде. Уже давно не было матери. За делами – жизнь ведь не остановить – давно надоело брюзжание жены, если та вспоминала забытую песню о «злом» русском. Много чести думать о пустяках. А вот столбики на ограду привезти сегодня никого и не нашел, так пусть же этот … привезёт.
      Если бы следовать цепочке зла в ответ, разве мало вынес, выдержал незаслуженного… то достаточно было отвернуться и молча уйти. И не надо соляры, и денег не надо – подумаешь, полкилометра пути да полчаса работы. Очень уж въелась подлая мода кусошничать, рвать деньгу с соседа, которому надо позарез или огород вспахать, или дров подвести, или какая другая нужда. Обидчик просто опустил голову, ничего не пообещал, а внутри зажал решение: «Вот схожу за хлебом и привезу ему эти столбики и пусть… Пусть его сыновья забудут его зло".