Лешка-паркым

               


  Затон еще до революции, изначально, был русской рабочей окраиной, обслуживающей Бельское речное пароходство. Поэтому те немногие Фердоусы, Фангаты, Фархады, Филюзы, Фаимы и т. д. сразу же обретали новое имя – Федя-татарин (или кучерявый, или еще чего), а все остальные – Лешка.   
    Лешка-паркым ничем особенным не выделялся в среде своих собратьев – алкашей, коих в Затоне было немало, ну разве что мелковат был и совсем плохо говорил по-русски.
    Прозвище свое он получил следующим образом: По вечерам мужики играли в "шубу" или били "козла" во дворе, а Лешка - паркым обычно сидел рядом на скамейке и, в зависимости от принятого на грудь спиртного, либо пытался что-то сообщить окружающим, либо просто таращил глаза, не в силах воспроизвести какие-либо звуки. Мужиков это немного раздражало, но его терпели, как некий необходимый и вполне безобидный довесок к вечернему времяпрепровождению. Без него явно чего-то недоставало и, когда однажды Лешка припозднился, кто-то из игравших  спросил его: - "Ты чо так долго?" На что он долго хлопал глазами, пребывая в замешательстве, и, наконец, выдал: "Супругом - паркым – картошкам - курдым" (ходил с женой в парк, посмотреть, как растет их картофель). Поскольку Лешек в Затоне было даже больше чем Федек, вот и стали его стали звать Лешкой – паркым – супругом – картошкам, потом Лешкой-паркым-супругом, и, наконец, просто Лешкой-паркым.
    Также, как и все его собутыльники, Лешка-паркым работал то дворником в ЖЭУ, то сторожем в магазине или разнорабочим на стройке, но нигде подолгу не задерживался:  два-три месяца, и "гуляй Вася".
   Так же, как и все его собутыльники, Лешка - паркым имел свою "голубую мечту" - найти такую работу, чтобы ничего не делать, а деньги получать. Такая работа была, но, попасть туда можно было только имея хоть какое-нибудь образование и "волосатую руку"  в (выражаясь по-современному) « соответствующих структурах». Увы, ни того, ни другого у него не было.
  Так же, как и все его собутыльники, Лешка - паркым понимал всю несбыточность своей  мечты и полную "безнадегу" своего существования. И, тем ни менее, в глубине пропитых душ его «однополчан», все же тлела робкая надежда, что где-то на белом свете есть такая работа, где работает конвейер, на котором колбасу спиртом протирают.
  Вот так увлекательно и дальше протекала бы его жизнь (под девизом - "как ни бьемся, к вечеру напьемся"), если бы  не его Величество Случай.
    Замечено было, что, с некоторых пор, Лешка - паркым  стал подсаживаться на скамейку к игрокам абсолютно трезвый, одетый во все чистое, как он одевался только, когда устраивался на очередную работу - волосы подстрижены, глазки умные, взор просветленный.
   Когда же он выдал дочку замуж, справив свадьбу в городском ресторане и вставил жене искусственный глаз (взамен выбитого им же ранее), его зауважали, стали интересоваться, где он работает; на что Лешка - паркым честно отвечал: - "Переправам-шкиперым-ишлим". Теперь было понятно, что Лешка - паркым вышел на Клондайк.
    Такие золотоносные жилы всегда были в городе, но нужно было иметь обостренный нюх или фантастическое везение, чтобы выйти на них.
   Например, на углу гастронома, что около "Детского мира", круглый год в любую погоду и без выходных торговал мороженым дядя Федя. Ходили слухи, что он подпольный миллионер. Как дядя
Федя умудрялся делать деньги на мороженом - это загадка, торговал он всегда весело, сдачу отдавал, как правило, всю  до копейки и даже мог одарить плачущего ребенка бесплатной порцией в хрустящем стаканчике.
   С Каменной переправой  никакой интриги не было; из-за отсутствия отдельного моста через  Белую, трасса Самара – Челябинск проходила через наш город. Чтобы выехать из города, необходимо было пересечь  Уфимку  по мосту в  Шакше, с потерей нескольких часов на ж. д. переезде, либо на пароме у Каменной переправы. Большая очередь, вечная нехватка времени, ограничения по тоннажу и габаритам - обеспечивали неиссякаемый источник левых доходов.
    Видимо опасаясь не донести до дому ежедневный навар, а возле дома не сболтнуть лишнего, Лешка–паркым  наглухо завязал с питием.
   Так он проработал года полтора, и все было бы хорошо, если бы не людская зависть. Как-то жена по секрету похвасталась соседке, что Лешка – паркым приобрел  молодым кооперативную квартиру в городе, обставил ее мебелью  и помог приобрести почти новый «Жигуль».
   Эта новость мгновенно облетела весь Затон и, конечно же, нашлись завистники. Каким-то образом они повлияли на Госплан, Совмин, Обком и ЦК и давно уже заглохшее строительство моста через Белую, что по Челябинскому тракту, неожиданно ускорилось. За считанные месяцы были установлены пролеты, положен асфальт и состоялось торжественное открытие моста. Правда, этой же ночью он рухнул, но быстро и без лишнего шума был восстановлен. Лешка – паркым снова запил.
   Он вернулся к своим друзьям – завсегдатаям кафе «Затонское», что находилось под забором сзади каждого гастронома. Здесь они пили, иногда закусывали, спали, обсуждали мировые проблемы и справляли нужду – сервис по высшему разряду, можно было даже не застегивать ширинку –  никому до этого нет дела. Милиция их не беспокоила – взять с них было нечего, а возить в городской вытрезвитель себе дороже, только бензин жечь да машину пачкать.
   Потянулись беспросветные дни. Как в песне поется:

                Увяли розы, промчались грезы
                И над землею день угрюмый встает
                Уходят годы, но нет исхода
                И мать старушка слезы горькие льет

   Говорят: снаряд дважды в одну и ту же воронку не падает. Однако это утверждение противоречит теории вероятности и вот вам  неопровержимый пример; Лешке – паркым вновь выпал Джек-пот.
   Бывали дни, когда  у всех его  собратьев по разуму полностью заканчивались деньги, занять их было не у кого, а из дома тащить на продажу нечего – вот тогда  друзья мылись, скоблились, чистились, стриглись и ехали в город сдавать кровь. На станции переливания крови таких  типов обычно  не принимали, но они знали, как и к кому подойти. Сдаешь 300 мл крови, получаешь червонец, как за 200 мл и гуляешь с чувством исполненного патриотического долга. Кроме этого иногда давались талоны на красное вино, которые также обменивались (в пользу «ерша») на деньги за пол цены в ближайшем кафе.   
   И вот, в один из таких вояжей, именно Лешке – паркым было предложено съездить в Дему, в институт вакцины и сыворотки им. Мечникова (если конечно он желает подзаработать). Оказалось, что у нашего героя какая-то очень редкая группа крови, поэтому его сразу же приняли на работу.
   С той поры Лешка – паркым стал исчезать на полмесяца и объявлялся стриженный наголо, кругленький, розовенький, как поросеночек, чистенький и при деньгах. Затонская братия теперь души в нем не чаяла, а под забором ближайшего гастронома стал действовать на постоянной основе дискуссионный клуб – кафе. Лешка – паркым в дебатах не участвовал, мирно спал здесь же. Его будили, когда приходило время принять на грудь, или когда нужно было спонсировать гонца за сывороткой единения душ.
   Если, кто бы то ни было интересовался, чем занимается Лешка – паркым в институте, тот делал испуганные глаза, давил из себя: -  «подписька давал!», и многозначительно тыкал указательном пальцем в небо. Но то, что в Затоне объявлено тайной – таковой уже не является; вскоре все до мельчайших подробностей знали, как трудится наш герой на научном поприще.
   В первых числах каждого месяца, Лешка – паркым прибывал в институт в самом непотребном виде, с расстегнутой ширинкой, благоухая не самыми лучшим «букетом». Здесь его раздевали догола, мыли, сбривали всю растительность (где бы она ни произрастала); затем снова мыли, с применением каких - то спец растворов, выдавали одежду больничного типа и помещали в отдельную палату с санузлом и ванной комнатой.
   Теперь Лешку – паркым начинали восстанавливать – ставили капельницу, промывали желудок, давали таблетки и т. д. При этом ежедневно брали на анализы кровь, мочу и прочие выделения. Еду приносили в палату, кормили три раза в день как в лучших ресторанах (правда Лешка – паркым в них не бывал, но все же…), да еще полдник, да еще на ночь стакан гранатового сока с соленым печеньем.
    Первую неделю наш друг только ел и спал, потом начинал томиться, выручал телевизор и трех - программный приемник. Была, говорят, и библиотека, но Лешка – паркым печатную продукцию не жаловал.
    На исходе второй недели он сдавал 200 мл своей драгоценной крови, еще пару дней отлеживался; затем получал свою пропаренную, простиранную и проглаженную одежду, расписывался в ведомости на зарплату и отбывал в свои родные пенаты.
   Зарплата его составляла 350 рублей! По тем временам, это была зарплата сварщика – потолочника или профессора – заведующего кафедрой (при условии, что последний  дополнительно руководит на полставки НИРом и еще ведет аспирантов).
   Так счастливо прошли лето, зима и весна, а в начале лета следующего лета Лешка – паркым замерз. Было тепло, и друзья оставили его в кафе почивать, полагая, что он проспится и пойдет домой. Но ночью случились заморозки, а Лешка – паркым не проснулся и к утру окоченел.
    Похоже, вновь его подвела людская зависть, против которой нет защиты. Помнится особенно разорялся «шпион Нуждин» – махровый антисоветчик. Замечено было, как он неоднократно дежурил возле кафе и, завидев редкого прохожего, раздражался гневной тирадой в адрес советской власти, которая потакает таким вот засранцам, а тем, кто пашет с утра до вечера – «фигу с маслом». Правда, пахарь «шпион Нуждин» был тот еще, но о нем как ни будь в следующий раз.
   Хоронили Лешку – паркым на затонском кладбище, которое давно уже было закрыто, но для отдельных граждан делали исключение. По этому случаю собралось человек пятьдесят старушек. Траурные марши Шопена играл местный духовой оркестр. Высокий тон печали задавала труба Толика Сипайлова (в то время одного из лучших трубачей города), ей вторил, рыдая кларнет Лешки Журавлева (саксофониста и постоянного напарника Сипайлова). Гроб с телом покойного несли на полотенцах по очереди местные алкаши. Всех согревала мысль, что вдова выкатила на поминки два ящика спиртного.
   На кладбище гроб установили на две табуретки, Лешка – паркым лежал чистенький и умытый, старушки всхлипывали, - «Как живой!». Один из колдырей произнес речь о том, каким добрым и отзывчивым был усопший и какую невосполнимую утрату понесла советская наука в лице безвременно покинувшего нас. Затем мулла пропел душевную молитву, оркестр грянул реквием Моцарта, старушки заплакали.
   На поминках в заводской столовой мужики пили не чокаясь, как и подобает моменту, и наминали блины с медом запивая их компотом. Бабушки тоже замахнули (да не по разу), постепенно оживились, стали громко сплетничать, а  затем затянули - «Вот ктой – то с горочки спустился…»  Была бы музыка – может, и сплясали бы.      
               

апрель 2014 г.