Жидовка гл. 4. по А. И. Куприну

4

Из-за укрытия мгновенно,
На Мойшин этот резкий зов,
Как пава, как всегда степенно,
Ведь и её был этот кров.

Вплывает женщина в таверну,
Прилавка сзади находясь,
Она затмила зала скверну,
Такой не видел, отродясь.

Хотя платок большой и серый
Укутал голову её,
Кашинцев стал мгновенно белый,
Лишь только глянув на неё.

Невидимая будто сила
Толкнула просто его в грудь,
И чья-то вдруг рука схватила,
И сжала, не дала вздохнуть.

Не только никогда не видел
Такой сияющей красы,
Как будто Бог его обидел,
Не дав познать её азы.

Такого путник наш блаженства
Не допускал и в мыслях сам,
Что девы с женским совершенством,
Подстать еврейской сей мадам.

Всегда бывало ему прежде
В картинах видеть дев таких,
И он в уверенной надежде
Считал, нет в жизни просто их.

Что лиц, таких, как на картинах,
В натуре просто в жизни нет,
Что это вымысел в их жилах,
Фантазий, домыслов лишь след.

Тем с большим врач наш удивленьем
Нашёл здесь редкий сей бриллиант,
Как этот факт, сам без сомненья
Вписался в этот сущий смрад?

- А это кто? – И с удивленьем
Невольно вырвался вопрос,
И в то же время с восхищеньем,
Хотя не смел совать свой нос.

- Вот эта, -- «проглотил», жидовка,
Он слово вымолвить не мог:
-- Кто это? И её ль готовка? -
Едва врач вымолвил свой слог.
   
Главой небрежно обернувшись
На недостойный сей предмет,
Он, даже и не поперхнувшись,
Мгновенно выпалил ответ.

- Так, пане, это – моя жинка;
- Но, как красива же она!
Она – неписана картинка,
Так это, говоришь, жена?

- Наверно, пан с меня смеётся? -
Он с укоризной дал ответ:
- Неплохо ей со мной живётся,
Коль бедной родилась на свет.

Обыкновенная еврейка,
И больше нет в ней ничего,
Она совсем не чародейка,
Ей дела не ни до кого.

А разве пан не видел женщин?
Красавиц много в городах,
Их там нисколько и не меньше,
И в разных там они годах.

Он молвил по-еврейски быстро
И обернулся вдруг к жене;
Её лицо вдруг стало «чисто»,
Таких не видел и во сне.

И только слабая улыбка
Блеснула множеством зубов,
Их ряд был бел и ровен шибко;
А сколько ж ей сейчас годов?

Готовы к поцелую губы,
Лицо румяно и нежно,
Блестят чудесно её зубы,
В глазах, как что-то зажжено.

Пытался подыскать сравненье:
В глазах её – лазурь морей,
Не мог он есть, и впечатленье
Его терзало всё сильней.

Её власа, как тёмны волны,
Слегка блестели янтарём,
А груди Этли – в меру полны,
Ей быть покоренной царём.

И шея стройная с головкой,
Божественный изгиб плеча,
А брови – ниточкою тонкой;
Ресниц пушистых ряд – в глаза.

Гибка, стройна её фигура,
И вся цветёт, как светлый май,
Проснулась в нём мужчин натура,
Казалось, врач попал, как в рай.

- Позвольте, пан, спросить Вас просто,
Вы холостой или женат? –
Вопрос был вкрадчив, задан остро,
Но прозвенел он, как набат.

- Нет – холостой, ну что ж такого?
- Да только так себе спросил…
- Не было выбора другого,
Никто мне сердце не пронзил.

Женитьба – это дело сложно,
Должна ж понравится жена,
Всё делать надо осторожно,
Чтоб не случилась вдруг война.

Но мне теперь ещё не поздно,
Не так уж я сейчас и стар;
- Совет я дал бы пану, можно?
Заночевать, коль пан устал.

Но Вы не беспокойтесь, пане,
Здесь у меня хорош ночлег,
Здесь многи знатные дворяне
Бросают свой холодный бег.

И банька чудная в почёте,
И даже… Больше Вам скажу,
Вы, как мужчина без заботы,
Я Вам и женщину найду.

- Но нет, милейший, мне в дорогу,
Мне надо прибыть к сроку в полк,
Я занят очень, слава Богу,
Я не такой голодный волк.

Но мысль взбалмошная блеснула,
Взглянув украдкой на жену,
А Этля будто не смекнула,
О чём всё шеф ведёт войну.

Она безропотно глядела
В запорошённое окно,
А тело Этли будто пело
Чрез всё одетое сукно.

В минуту стало ему стыдно
За похотли;ву(ю) слабину,
За красоту её обидно,
Другой бы клюнул наяву.

- Оставьте Вы меня в покое!
Был очень резок его тон,
Он с шефом был готов и к бою,
Ему сказал он даже: «Вон!»

Он понимал всё с полуслова
Не только по его словам,
Его всем видом - всё готово,
Свою жену отдать чтоб Вам.

Но он не мог и рассердиться,
Сидел объятый, весь в тепле,
Пред ним красавица кружится,
Он дань отдал её еде.

Всё, после длительной дороги,
Где холод, голод взяли в плен,
Уюта перейдя пороги
И даже среди грязных стен.

К тому ж и выпитая водка:
Кружилась сладко голова,
Его держала совесть кротко,
Чтоб не «качать» свои права.

Горела на лице и кожа,
Сидеть хотел не шевелясь,
От сытости теплела рожа,
А к шефу вкралась неприязнь.

Всё время созерцать хотелось
Его красавицу жену;
А на уме всегда вертелось:
Я ненавижу всю войну.

Он гнал всё время эти мысли:
Что скоро ему снова в путь,
Но всё равно, они всё грызли:
Тебе с дороги – не свернуть.