Моя Ахматова

                125 лет со дня рождения               
 
               


      Подумать только! Она ещё жила, а я уже жила. Она писала свои последние стихи.  А я – первые детские.  Мы пересеклись во времени, но не пересеклись в пространстве. Я была ребёнком, она – великим русским поэтом.

      Она ушла из жизни так и не признанной нашим советским государством. Её творчество ещё долго не входило в школьную программу. Её имя не упоминалось свободно в разговорах. Книгу Ахматовой нельзя было купить в магазине. Тогда, когда мы были студентами, трудно было осознать, что Ахматова жила ещё совсем недавно. В юности и десять лет – это уже история.  «Вечер», «Чётки», акмеисты, серебряный век… потом легендарный и недоступный «Реквием» -  всё это было почти так же далеко, как Пушкин и Лермонтов. В семидесятые, изредка находя её стихи в журналах, мы, филологи, перепечатывали их на машинке, делая максимальную закладку страниц под копирку – пять экземпляров. И даже на филфаке её поэзия – как, впрочем, и любая другая – интересовала немногих.  Перепечатывали и Цветаеву, Мандельштама, Пастернака…  Но Цветаева для меня всегда была – поэтесса. Ахматова  - поэт.


      «Ни дня без строчки!» - был такой негласный девиз среди советских писателей. Наверное, находились такие, у кого это получалось, было принципом работы.  Я никогда не могла понять, как это – выдавать строчки «на гора», как уголь. И очень обрадовалась, прочитав рассуждения Ахматовой на эту тему. Она говорила:
«Я  считаю,  что  стихи (в особенности лирика) не должны литься, как   вода  по  водопроводу,  и  быть  ежедневным  занятием  поэта. Действительно, с 1925 года по 1935 я писала немного, но такие же антракты были у моих современников». (Пастернака и Мандельштама) . Но молчание иногда бывает красноречивее слов.

    
      В разные годы в разных городах я вспоминала её стихи. Звала их на помощь, чувствовала их поддержку, благодаря им понимала, что  недопустимо  сломаться в  жизни. Красивые недостижимой  простотой, а позже -  даже суровостью классического стиля, своим высшим смыслом они не раз помогали мне, ахматовские стихи. И когда в жизни случалось такое, что «я на правую руку надела перчатку с левой руки»,  они снова были со мной, как моё второе «я».

     Приезжая в  Одессу, я спускалась к морю на какой-нибудь из станций Большого Фонтана. В прибрежном ресторане вновь -  почти через сто лет -  «свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду», а солнце падало за горизонт, и вечер окутывал печалью побережье. И  я опять вспоминала её, утонченную и единственную, появившуюся на свет в этом чудном городе у моря.



      Нам уже трудно представить ту далёкую жизнь, когда в метрике  ребёнка записывали: место рождения – Российская империя. В 1890-м, когда девочке был год, семья Анны Горенко переехала в Царское Село, где и прошли  её детство и юность, где она училась в Мариинской гимназии. Но каждое лето Анна проводила под Севастополем:
      «Я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы, бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень».
     Но первые воспоминания детства были – царскосельские: «зелёное, сырое великолепие парков… ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло потом в «Царскосельскую оду».
     Ахматова вспоминала, что училась читать по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, она научилась говорить по-французски. В Петербурге будущая поэтесса застала «краешек эпохи», в которой жил Пушкин; при этом запомнился ей и Петербург «дотрамвайный, лошадиный, конный, коночный, грохочущий и скрежещущий, завешанный с ног до головы вывесками». Как писал  Н. Струве, «последняя великая представительница великой русской дворянской культуры, Ахматова в себя всю эту культуру вобрала и претворила в музыку».


 

     Ей, ближайшей родственнице троих «врагов народа», нищей и вечно бездомной одинокой женщине удалось сделать это в непростую эпоху, когда «звёзды смерти стояли над нами». Они стояли  во время  революции – особенно над головой тех, кто не вписывался в новую действительность, как эта утонченная, избалованная вниманием друзей поэтесса, которая, тем не менее, не покинула Родину. Эти звёзды стояли в годы репрессий и  во время войны –  над осаждённым Ленинградом и над тыловым далёким Ташкентом, переполненным эвакуированными и ранеными. Они сверкали над головой заклейменной властью  «полумонахини, полублудницы»  и всю дальнейшую жизнь – постановлением ЦК, запретом  публикаций, неизданием книг и официальным непризнанием, отсутствием работы и широкой читательской аудитории, да и мало ли, чем ещё… Но работу поэта может остановить только смерть.
     «…Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя со временем, с новой жизнью моего народа… Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных,» - напишет она в 1965-м.

       Лидия Чуковская вспоминала: «Сквозь  все невзгоды, выпавшие на долю народа, и все беды собственной судьбы, исполняла она свое предназначение - предназначение поэта.
       С 46-го года имя ее и ее работа преданы громогласному поруганию. Юношам в ВУЗах и школьникам в школах преподносят высокую любовную лирику  Анны  Ахматовой  как полупохабные откровенности распутной бабенки. И сквозь  все  это она продолжает работать! Не чудо ли это? Чудо вдохновения и воли?
       На  Западе  кому-то  и  зачем-то  сначала нужно было утверждать, что, в отличие  от  ближайших  друзей,  Ахматова,  оставшись  в  России,  хоть  и не замолчала  совсем,  но была подвержена припадкам полного онемения. А так как Ахматова  хоть  и  провела  "под  крылом у гибели" большую часть своей жизни (зрелость  и  старость),  работа в ее лаборатории никогда, вопреки всему, не прекращалась,  -  то разговоры о  ее  мнимом бесплодии ранили и оскорбляли ее. Ведь  это она, Ахматова, а ни кто другой, написала - в тридцатые:

     Водою пахнет резеда
     И яблоком любовь.
     Но мы узнали навсегда,
     Что кровью пахнет только кровь...

     Ведь  это  она в пору Отечественной войны, когда пол-России занято было неприятелем, сказала:

     Не страшно под пулями мертвыми лечь,
     Не горько остаться без крова, -
     И мы сохраним тебя, русская речь,
     Великое русское слово.

     Ведь  это  ее  стихи о любви, о разлуке, о разрывах и встречах питали и питают русских читателей и русскую литературу».



     Но почему-то для того, чтобы осознать это, потребовалось чуть ли не полвека. Музеи,  памятники – всё это появилось  только в двухтысячные годы двадцать первого века. В Фонтанном доме в Cанкт-Петербурге открылась музей-квартира Ахматовой. То есть музей -  её… А квартира – она вынуждена была там жить вместе с новой семьёй своего бывшего гражданского мужа Николая Пунина. Дома своего так и не было. Скромная, нет, бедная комната… бусы, привезённые Гумилёвым из Африки, шаль – вот и вся роскошь. Как могло это быть, что она выходила на общую кухню, ставила на плиту какие-то чайники – представить  невозможно. А ведь было!
 
     В Санкт-Петербурге нa нaбережнoй Рoбеспьерa 18 декабря 2006 гoда был устaнoвлен памятник. Местo, где он мог бы стоять, названо Ахматовой в пoэме «Реквием»: «я была с моим народом»,  «здесь, где стoялa я тристa чaсoв, и где для меня не oткрыли зaсoв». Речь идёт о здaнии питерскoй тюрьмы «Кресты», где содержался арестованный Лев Гумилев, сын Анны Ахмaтoвoй. Бронзовое изваяние представляет собой одухoтвoренную, хрупкую фигуру женщины. Она одна против грубого страшного мира, и всё равно – победительница, не склонившая гордую голову, не обнажившая своё страдание.
     Автобиографическая поэма «Реквием» (1935-1940гг. ) впервые была опубликована в Мюнхене в 1963 году ещё при жизни Ахматовой. А на родине, в СССР – в 1987-м.
Есть сегодня в Петербурге ещё три памятника Анне Андреевне; есть памятник – по мотивам рисунка Модильяни – в Москве на Большой Ордынке; есть памятники в Бежецке и в Одессе… Её память увековечена, потому что это нужно людям. Так должно было случиться. Рано или поздно.



     Она сама зарабатывала себе на хлеб. Оставался единственный доступный вариант работы: переводы. В них она была так же гениальна, как и в собственном творчестве. Хотя заниматься тем и другим одновременно практически невозможно. Невозможного не было. Переводила из индийской, китайской, западноевропейской поэзии. В 1962 году закончила  «Поэму без героя», которую писала двадцать два года. В 1964-м вышел сборник «Бег времени». В этом же году Ахматовой была присуждена международная поэтическая премия в Италии – «Этна-Таормина». И никогда литературные заслуги Ахматовой не были отмечены на родине. Оксфордский университет присвоил ей почётную степень доктора университета. На следующий год она побывала в Англии, а на обратном пути посетила Париж, где была полвека назад, молодая, полная надежд. Та, что «с детства была крылатой». Крылья были подрезаны. Жизнь в промежутке между двумя Парижами была страшной. Настолько, что однажды, когда  она шла по улице, какая-то старушка вложила ей в руку монету: «Возьми, дочка…» Каким же было её лицо, какое горе стояло в её глазах, и где был хоть кто-нибудь, чтобы протянуть руку помощи?..



     В восьмидесятые годы, работая в Душанбе, я была знакома с русской поэтессой Марианной Петровной Фофановой. Писала о ней очерк, и  вдруг оказалось, что в её биографии есть такой факт, как  - пусть краткое! – послевоенное ленинградское знакомство с Анной Андреевной Ахматовой. Как это произошло? Какая она была? Каково это – разговаривать с самой Ахматовой?
     Волею  судьбы оказавшись в августе 1946 года в разрушенном, растерзанном  Ленинграде, молодая  Марианна, уже сочинявшая стихи, решилась на довольно дерзкий поступок. Зная, что Ахматова вернулась из эвакуации, выпросила-вымолила  у знакомых писателей её адрес. Зачем тебе, говорили  ей, она никого не принимает, кроме близких друзей, она потрясена трагедией Ленинграда, да и вообще… как ты себе это представляешь?  Но одна только мысль  - сейчас или никогда -  эта мысль и заставила её забыть страх, отринуть робость, пренебречь правилами хорошего тона  и, оставив друзей во дворе, взлететь по лестнице старого питерского дома и, секунду помедлив, всё-таки  нажать кнопку звонка.

     Дверь открыла женщина в длинном халате. Она выглядела величественно, наверное, в любой одежде. Это была суть её натуры. Неспешная, чуждая всякой суеты. Так много повидавшая, ко всякого рода посещениям привыкшая, Анна Андреевна не удивилась. Пригласила провинциальную девушку в свою бедную комнату. И они читали стихи, каждая – свои. Так благодаря бесшабашной молодой отваге Марианне было даровано судьбой это невероятное знакомство.  Потом кто-то пришел ( имён и лиц она тогда не знала); было  запланировано  посещение могилы Блока, и гостью взяли с собой. Седой мужчина спросил её: «Ваша как фамилия?» «Фофанова». И он заговорил о том, как смыкаются поколения в жизни и в литературе  - вот вы, молодая, вот Ахматова, а вон там похоронен поэт Константин Фофанов…


     Многое забывается  за длинную жизнь. Но самое драгоценное – остаётся. Мы все знаем об этом, знала и Марианна, летевшая сквозь дождь по страшным улицам послевоенного Ленинграда, унося  спрятанную в самом сердце эту встречу. Этот самый яркий подарок судьбы.
     Почему я вспоминаю об этом сегодня?  Давно уже нет на свете поэтессы Марианны Фофановой, а город, где она рассказала мне эту историю, давно столица другой страны, так же, как и Ташкент, где томилась, болела в эвакуации Анна Андреевна... Там, так же как в Москве и Петербурге, живут совсем другой жизнью следующие поколения.  Но есть память, и надо осознать, что драгоценна каждая её деталь, из которых, как из кусочков мозаики, складывается образ поэта, образ эпохи. Вот где оно, настоящее богатство! И если мы не будем передавать эту память друг другу, ниточка, связующая поколения, оборвётся, и тогда – беда. Именно этого хотят силы, которые во все времена пытаются уничтожить империю духа -  Россию, её язык, её могучую культуру.

     Анна Ахматова: «… Мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!»


                Марина  НЕКРАСОВА,

                член Союза писателей СССР.


Рецензии