Андрейка

Второе лето зовет меня  Кузьма Евсеич к себе, в деревню. -И чего ты паришься в
духоте каменных стен? -писал он. -Приезжай-ка, милок, к нам.  То-то подышишь
свежим воздухом. А какие щуки да окуни ходят в речке!. Поди давненько не хлебал
настоящей ушицы с дымком да с перчиком. А сколько солнца! Что в твоем городе
трубы да газы. В кои веки проглянет солнышко по-настоящему да и то после дождика в четверг. Тетка Дуня-вдруг переходил он -уж как будет рада1 Заждались,
ой заждались! "- и вновь возвращаясь к рыбалке, описывал свои любимые места  с
таким упоением, так подробно и красочно, что лучше тех  мест и правда нет.
Ох, хитер мужик! Я знал и раньше его неистребимую  любовь к земле. И признаться
меня тоже тянуло  махнуть в деревню, но , увы, мы не всегда вольны в своих
желаниях, иной раз  обстоятельства  складываются иначе, чем хотелось бы.
Письмо давнего соседа взволновало меня. И я решил. Хватит оттягивать. Пора
навестить стариков. Беру отпуск на недельку и вперед. Нужно быть все-таки благодарным. Тетка Дуня- жена Кузьмы Евсеича, можно сказать спасла меня от смерти. Однажды  весной я жестоко простудился и заболел воспаление легких.
Целый месяц с материнской нежностью ухаживала она за мной, десятилетним парнишкой, лечила какими-то травами и бог знает еще чем и все-таки выходила.
Поставила на ноги. Наши избы разделял жиденький плетень. Мать моя  сутками
была на работе и поэтому я рос, представленный самому себе. Детей у тетки Дуни не было-Бог не дал- говорила она и вся нежность ее выплескивалась на меня....
Деревня  встретила меня  ясным августовским днем, вкусными запахами поспевающей
пшеницы и солнечными бликами на реке. Слабо тек ветер. Лишь белое, молодое
облачко, издали напоминающее охапку  мыльной  пены. висело над синим горизонтом.
Я шел тропой  по берегу реки, она была действительно красива. Вода отсвечивала
зеленым от росшего на другом берегу сосняка и струилась девственно чиста и прозрачна. Невдалеке голоногая ребятня с визгом и смехом плескалась в  воде.
Встретила меня тетка Дуня  с радостным изумлением. Засуетилась, заахала старая
добрая женщина. - Да ты ли  это, Алешенька? А мы уж не чаяли тебя увидеть"
Ее глаза полны  нескрываемого любопытства и счастья. " Ты побудь маненько  один,
я скоренько, скоренько  сбегаю за Евсеичем. Вот радость-то!"- всплескивает она
руками и торопится за порог. Спустя некоторое время мы сидим за столом.
Тетка Дуня неугомонно суетится вокруг  стола, подвигая снедь и подливая  в
стаканы. Я уже сыт по горло, но она потчует без конца. "Закуси-ка это. Ешь, ешь
не стесняйся, не купленное  -свое" -говорит она и глаза ее светятся мягкой улыбкой. Наговорившись и наевшись до сыта, мы с Евсеичем выходим во двор.
Кузнец еще могуч и силен. Его лицо и вся фигура так и дышат богатырской силой.
Только затылок и виски будто припорошены снежком. Он садится на крашеные ступеньки крыльца и с наслаждением дымит махоркой. Еще двадцатилетним парнем
в коротких передышках между  атаками под Сталинградом, он научился курить и
с тех пор не изменил своей привычке. " нашли как-то в немецком блиндаже  сигареты- вспоминает Кузьма Евсеич- с голодухи закурили. С харчом туго тогда было. И с куревом несладко. И ей богу чуть не стошнило. До того вонючие.
Нет, милок, наша махорка , куда как крепка! До пяток достает!"--говорит он
и задумчиво смотрит на красивый, вишневый закат. И словно спохватившись, резко
встает и извиняющим тоном, предлагает; "Забалакал я тебя. Ты устал. Лезь на сеновал. Третьего дня привез  свежее сено."- Я поднимаюсь по скрипучей  лесенке
и падаю  в запахи. Я не знаю лучше истинного наслаждения, как повалятся  на сене
после дальней дороги, когда тело расслаблено, ноги гудят, а голова кружится от легкого опьянения. Душа и тело отдыхают. Река отсвечивает  красным и кажется вот-вот  загорит.
. Кто-то вприпрыжку сбегает к воде. Ведро глухо шлепается и тонет. Все это я вижу  в щель между досок. Я незаметно погружаюсь в сон и вдруг
сквозь липкую полудрему слышу чистый , слабый звук. Пока что я не могу понять,
что это такое. Звук повторяется, но более сильный. я приподнимаюсь на локте  и
заостряю слух. Да это же  скрипка! Откуда она  взялась? Кто играет? В тишине
теплого вечера эти звуки, эта музыка, как наваждение. Негромко она льется свободно, пронизывает все мое  существо и плывет , плывет сквозь густеющие сумерки над деревней. Отдельные гаммы мелодии похожи на шепот речных волн.
 Другие -напоминают  веселый звон кос и торопливое постукивание серебряных
молоточков. И мне казалось, что эта отличная импровизация  деревенского вечера
рождается прямо на моих глазах. Протяни руку и заденешь в этой  музыке невидимые, но всюду проникающие звуки. Но вот умолкли, растаяли последние переливы и стало так тихо, что было слышно как плеснулась  в реке большая рыбина. Утром я проснулся поздно. Солнце стояло высоко и палило вовсю. Наскоро
позавтракав, я отправился в кузницу. Кто из деревенских мужиков не любит  бывать в кузнице, покалякать о житье-бытье, сделать немудрящую вещицу для домашнего хозяйства и покуривая  поглядывать на веселое пламя в горне.
"Как спалось, отдыхалось?- заботливо басит Кузьма Евсеич. "Я было надумал тебя разбудить да старая воспротивилась, Пущай-говорит- поспит, успеете еще..."
Входит мальчик. Ему лет десять- двенадцать. Штанишки закатаны до колен, а синей
рубашке расползлись влажные, потемневшие пятна, с утра искупался. Мокрые темные волосы прилипли ко лбу. Серые глаза чуточку грустноваты, будто потеряли что-то.
" А, Андрейка!-весело смеется кузнец. " Поди музыку нашу захотел послушать?--
"Ага!- мальчик неловко и смущаясь, улыбнулся. Кузьма Евсеич  наклонился и
ожесточенно загремел железом. Выбрал поковку. Заскочил на минуту . загорелый
 в майке и брюках, молодой тракторист. " Дядь Кузьма штырь выпрями! -с хода бросил он. -Черт, Борька  согнул его вчера, а мне  после обеда комбайн тянуть
на Волчью падь!" и выскользнул за дверь. Поворошив кочергой исходящий жаром уголь, кузнец нажал на кнопку. Электродвигатель прекратил свое  пение. Пламя
в горне упало. Кузьма Евсеич цепким движением выхватил клещами поковку, повернул
ее с боку на бок с пристуком, чтобы слетела окалина и быстро положил на наковальню. Молотобоец. жилистый парень, приготовился бить. Кузнец слегка кивнул
головой и мгновенно выбросил молоток на край наковальни.  Дзи-нь! - звук был
неожидан и певуч. И пошло. Брызнул алый веер искр. Ах, что эта была за работа!
В этой дробной  перекличке молотка и кувалды мне почудилась влюбленность,
согласованность, стройность и задор. Дзи-нь, бух!  Дзи-нь. бух! Маленький молоток, словно клевал огненно- рыжую поковку-динь и следом падало тяжелое бух.
Кузнец вскидывал свои густые брови, словно показывал, ударь -здесь, бей- тут,
раз, еще раз. И молотобоец старался. Недаром говорят- куй железо -пока горячо.
Я взглянул на мальчика, Глаза его горели таким удивительным. радостным сиянием,
что я понял, он был весь во власти музыки металла. Вскоре поковка приобрела форму детали. Сделав на ней маленькую поправку молотком, кузнец сбросил ее на  земляной пол.  -Мать -то , как Андрейка? -спросил Кузьма Евсеич. " Да все так же, дядь Кузьма" " Не полегчало , значит. Ну ничего . не вешай носа. Мы  с твоей  матерью еще барыню-боярыню попляшем на твоей  свадьбе!" "Дядь Кузьма, я
ишо завтра приду, можно? " приходи , милок, завсегда приходи" -сует Кузьма  Евсеич руку в карман  и мы выходим на улицу. Вечером за час до заката солнца,
мы поднялись на лодке  по течению вверх к Глубокому омуту. Привязав посудину за
торчащую из воды корягу, мы разматываем снасти. Признаться, я рыбак некудышный,
но не показываю вида, искоса поглядываю на манипуляции старого рыбака и делаю -
так, как он. Но разве кузнеца проведешь. А между тем  Евсеич уже вытянул двух окуней средней величины. Мой же поплавок стоит, не шелохнувшись. В чем дело?
У него опять клюнуло. Поразительно, то ли рыба любит его, то ли он знает секреты. Заметив на моем лице растерянность и волнение, кузнец хитренько улыбается. " Глыбь-то, глыбь прибавь!- почти приказывает он и не спеша, обстоятельно начинает рассказывать о повадках здешней рыбы и нравах реки.
Внезапно, как стон , доносится звук. Кузнец умолкает и вслушивается. А мелодия,
разрастаясь, плывет похожая на осенний печальный  вечер." Андрейка играет"-
говорит кузнец. " Мать у него больно плоха"  И то- изработалась, не двужильная,
поди. Всю жизнь в колхозе. Да на тяжелых работах. Это сейчас легче стало.
Автоматика и механика, почитай кругом. Раньше ведь сутками не вылазили с фермы.
Молодежи той поры  не знает . И дай бог не знать. Война -она ни кому  добра не приносит. Горе да страдания  выше головы"  Кузнец замолчал, старательно насаживая червя на крючок. А музыка росла , ширилась, набирала силу. В ней
зазвенела, пока что единственная  радостная нотка. Так иногда бывает, сквозь
облажные, моросящие дождем, тучи вдруг проглянет тонкий  лучик солнца, скользнет по траве и потухнет, чтобы  через минуту- другую вспыхнуть  в другом месте, но уже более мощным, играющим потоком. " Андрейка, видно , пойдет по
музыкантской  линии--говорит кузнец, доставая  газету для самокрутки.
" Подожди, а как же, рука!"--говорю я   " У мальчика на руке  нету трех пальцев!
"Ведь ... и я не договариваю. Евсеич  сурово смотрит на меня, словно я плету невесть что. " Ну и что из того, что нет пальцев!" -возмущается кузнец.
"У Маресьева ног не было, однакож летал и бил фашистов, дай бог каждому!"
"Так то летчик . Война --возражаю я.  "Редкая натура и вопрос стоял быть нам или не быть. Кузьма Евсеич гордо вскидывает голову. " Оно, конечно, милок, так
Сравнения никакого. Но все равно, что Маресьев, что Андрейка  одного роду-племени, русского !"-добавляет он миролюбиво. " Охота пуще неволи не нами
сказано да нами делается. Вот и весь сказ!" Уже в сумерках мы причаливаем
к задам огородов и довольные удачным уловом, не торопясь поднимаемся по тропе.
Не проходим и десяток метров, как натыкаемся на неподвижную фигуру.
" Андрейка, ты?- удивленно восклицает кузнец. " Пошто сидишь, не идешь домой?"
Так неохота еще, мамке вроде полегчало и она уснула. Будить жалко!"
Мы садимся рядом с ним на теплую траву. Вечер так хорош, что не хочется думать,
что кому -то больно и плохо. Что не везде стоит такая убаюкивающая тишина.
Сорвалась с неба и покатилась серебряной горошиной  звезда. Мы молча провожаем ее глазами. " Андрей, а у тебя неплохо получается . Кто тебя научил?- спрашиваю
я. " Никто, я сам- односложно и будто нехотя выдыхает мальчик. " Но скрипка- это тонкий инструмент. Это не гармошка--спорю я.  " Фи!- вдруг загорается Андрей. "Вон, Толька Берсенев как играет на гармошке. Даже у тети Маруси на
свадьбе играл. " Он выпрямляется, расстегивает воротничок  рубашки и неопределенно машет рукой.  " Здесь песни да музыка на каждом шагу. Река шумит- музыка, лес качается и шумит - музыка, петухи поют- музыка и вы дядь Кузьма
тоже музыка!" " Ну!"- удивляется Кузьма Евсеич,--я как в нее попал.?
" А в кузне-то. Ее тут ой, сколько. От кореньев до облаков"- заключает Андрейка.
" Собирай только"  " Да, это верно, милок !- соглашается кузнец и чиркает спичкой. Через три дня , рано утром провожает меня Кузьма Евсеич до большака.
Мы идем прохладной тропинкой меж высоких хлебов. На другом конце поля стоит
комбайн. Выпавшая роса хрустально сверкает на листьях подорожника, на усиках
склонившейся пшеницы.  Последние часы в своей жизни  стоят  безмолвные поля,
последний раз они пьют чистую влагу. И мне почему-то думается, что это звуки
Андрейкиной  скрипки прилетели сюда, прилегли отдохнуть да так и остались лежать светлыми каплями росы.  Я не знаю , будет ли мальчик музыкантом
(дай-то бог), но я  верю в то , что до глубокой  старости, он сохранит в своем
сердце любовь к земле, к ее певучей  душе.