ЭКСПЕРИМЕНТ
“Блажен и свят имеющий участие в вооскресении первом: над ними и смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет.”
“И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное.”
Откр. 20. 6, 15.
ПРОЛОГ
Пер Бунсен откинул своё грузное тело на спинку кресла:
- Но почему именно Земля, Виктор? Всё же праматерь! Вы уверенны в благополучном исходе? Если ваш эксперимент выйдет из под контроля... Да-а... Последствия не предсказуемы! Катастрофа! Нет, катастрофа - это когда есть надежда, - совершеннейший, полный хаос! Тогда ад вам покажется горным курортом! И почему именно этот человек? Чем обусловлен ваш странный выбор? Надеюсь не с завязанными глазами какая-нибудь смазливая лаборанточка ткнула мышкой?
- Мы провели большую серию предварительных экспериментов на планетах, недавно заселённых колонистами! Результаты идентичны. Флуктации не продолжаются и пяти процентов от времени жизни одного местного поколения! Земля, праматерь - как Вы сказали, нужна лишь как эффектная концовка. Дабы окончательно развеять сомнения самых суровых скептиков, - сероглазый брюнет, сидящий напротив Бунсена, побарабанил пальцами по столешнице. Россыпь вопросов министерского чинуши, казалось, не особо его обескуражила. Он кашлянул и добавил. - А человек этот - так судьба его хорошо изучена. Характер, моральные принципы и пределы возможных компромисов со своей совестью. Писатель, поэт. Натура независимая, своевольная и упрямая. Из той волны художников и учёных, которые на рубеже второго и третьего тысячелетий, не знаю уж откуда черпая творческую энергию в период всемирной деградации, смогли сохранить, преобразить и дать новый смысл погибающей культуре нашей цивилизации. Причём сами, хотя в этом ничего странного, так и остались в тени, известными только историкам и культурологам узкой специализации.
Бунсен в упор внимательно разглядывал учёного. Эксперименты, доказывавшие непрерывность эволюци и невозможности влияния на вектор “стрелы времени”, проводились давным-давно. После открытия Тулупова- Балабанцева, позволившего разуму, с помощью своего трансцендентного подсознательного, “ныряя в прошлое”, создавать там материализованые фантомы, человечество, агрессивно расползающееся по всей нашей маленькой вселенной и начинающее терять контроль за периферией своих владений, хотело спать спокойно. Но реальные потверждения безопасности проникновения в космогоническое прошлое “умозрительно” получила только группа Виктора Совина из Института Трансплантации Энграмм Памяти.
Совин, выдержал тяжёлый взгляд министра стабильности, сделал небольшую паузу и откашлявшись продолжил:
- Жизнь этого человека складывалась, если не трагично, то, надо сказать, отнюдь не благополучно. Зная его реакции на происходящее вокруг, мы уверны - он непременно захочет многое в своей, да и не только своей, судьбе поменять. При этом он не является личностью широко известной, брендовой, - как раз наоборот. Так что любые его действия не смогут вызвать сколько-нибудь важных изменений в побочных исторических цепочках. Их просто не заметят! Идеальный вариант.
1
Всё-таки Совин отвёл глаза в сторону.
- Кроме того - он мой далёкий предок... Так что если и произойдёт что непредвиденное - последствия мы заметим мгновенно. Они, так сказать, проявятся налицо... - он нервно хмыкнул. - Будет возможность дать обратный ход. Как видите: риска никакого.
- Ну-да, как это у вас там? Кажется: смертное почти или совсем не влияет на бессмертное?
- Конечное, или ограниченное во времени, влияет на потенциально бесконечное вечно сановящееся узко локальным образом. В частном случае - социальные колебания, вызванные случайными всплесками энергии от экстремумов воли одиночных смертных индивидуумов, являются затухающими, а последовательность спровоцированных ими событий ведёт себя на подобие функционального ряда, сходящегося в некой области, характеризующейся пределами абсолютной величины его переменной, и не может глобально влиять на непрерывное бесконечное эволюционное становление. Резонансные явления способен вызвать только экстремум синхронизации возбуждения пассионарности целых этносов....
- О, ради всего святого! Дорогой гений, помилуйте от ваших теоритических изысков! - замахал руками Бунсен, про себя ворчливо подумав: “Тьфу ты, чёрт, абракададбра какая...” - Когда вы планируте рокировку сознаний?
- Через сто часов. Оборудование подготовлено. Я буду находиться в исследовательскоой капсуле уже завтра.
- Хорошо! Подтверждение Совета Безопасности получите через сорок минут, - Пер Бунсен чуть привстал. - Ведь столько Вам добираться до ИТП?
- Именно... Честь имею!
2
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Духота июньского вечера измучила комнату: дряхлый одёжный шкаф с мутным зеркалом, книжный стелаж без стёкол, однотумбовый школьный письменный стол и тахту, с беспокойно спящим на ней юношей. Наконец он заворочался особенно энергично и резко сел на смятой постели.
Илья Совин не сразу осознал, что окончательно проснулся. Он тупо и ошарашено разглядывал убогую обстановку комнаты, в которой жил четверть века назад, в семнадцатилетнем возрасте. Потом с крайним изумлением стал прислушиваться к собственному организму. Впервые за последние несколько лет он не ощущал при пробуждении ни ломоты в суставах, ни ноющей боли внизу живота, ни желания срочно похмелиться. Хотя голова светлой отнюдь не была. Илья инстинктивно, с удовольствием потянуся и уставился на белую, нежную кожу руки с рельфными мышцами трениированного атлета. Он смутно помнил, когда последний раз делал утреннюю зарядку.
Совин зажмурился, затаил дыхание, через полминуты резко выдохнул и раскрыл глаза. Нет это было не продолжение сна и не галлюцинация. Паника, охватившая рассудок, сорвала Илью с кровати и бросила к зеркалу. С мутноватого стекла смотрел, чем-то знакомый, стриженый “ёжиком”, молодой парень, с гладким, едва знакомым с бритвой подбородком. Совин со страхом, осторожно дотронуся костяшками пальцев до холодной поверхности зеркала. Реальность происходящего была неопровержима. В голове у него помутилось. Он схватился за угол шкафа и тихо то ли от испуга, то ли от шока замычал.
Пришёл в себя Совин, уже сидя на кровати, и попытался осмыслить, что же собственно случилось.
Многие люди любят сказки, чудесные рассказы о сверхъестественном и необъяснимом рассудком. Зачитываются фантастикой и мистикой. Параллельные миры, перемещения взад-вперёд во времени, не говоря уж о “летающих тарелках”, стали привычной областью наших интеллектуальных запросов, потеснив на переферию мистицизм, колдовство и мифологию. Вполне закономерно искать оазис для отдыха усталому путнику, каким является наш бредущий по раскалённым пескам действительности, обожённый горячими ветрами повседневных забот и проблем, жаждущий чудес, истощённый однотонной обыденностью разум. Миражи этих оазисов иногда мерещатся даже нормальным, не злоупотребляющим эйфорантами, людям с развитым воображением. Но дети технотронной цивилизации, привыкшие более доверять научной логике, чем вдохновению и подсознательным чувствам, так уверенные в непроницаемости барьера между материальной реальностью и умозрительной фантазией, мы никогда не допустим полноправного развития шальной мыслишки о том, что чудо может случится именно с нами.
И вот, вопреки всему, такое чудо сваливается вдруг на вашу, раздражённую бытовыми неурядицами голову. Оно неожиданно своей обыденностью, шокирует невозможностью и не укладывается в ограниченное всем жизненным опытом мировосприятие. Тем не менее чудо рядом, перед глазами, вокруг. Оно реально, видится, осязается, пахнет сквозь открытое окно городским зноем, звучит далёкими гудками автомобилей и обычными уличными шорохами. Но ощущение страха, что это безумие подкараулило, на мгновение допустивший расхлябоность, беспечный разум, неизбежно. Вопрос лишь в том - насколько крепки ваши нервы и сильна спосособность ясно, без истерии, мыслить в состоянии шока.
3
Он уверенно чувствовал себя сорокапятилетним, пожившим мужчиной. И его память о двух десятках лет своей непростой судьбы, да и знания никак не могли присниться. Но тело! И место пребывания оного! В чудеса и мистику Илья Совин до сего момента не верил, разводя по две стороны от непроницаемого барьера игру фантазии и жёсткую осязаемость материальнго мира. Однако, вся эта чертовщина являлась фактом непреложным. Возможно, на его месте, большинство людей впало бы, мягко говоря, в панику, но у битого-перебитого жизнью, несколько раз круто менявшего её направление Совина, современника распада такого государства, как Советский Союз, и волшебной перемены всех моральных постулатов на противоположные, почти атрофировалась способность поражаться всякого рода чёртовщине бытия. Крепость нервов в данном случае нипричём - скорее иронично-филосовское отношение к жизни, как таковой. Он ощущал лишь не до конца осознанную тоску и не менее странное желание расхохотаться.
“Снова - здорово! Ну и, любопытно, какое у нас нынче тысячелетие на дворе, - устало хмыкнув подумал Илья. - Очевидно, ещё второе. Но на всякий случай, в данных обстоятельствах, не мешало бы уточнить!”
Он суетливо поискал взглядом что-нибудь из одежды. Со спинки стула, из под жёлтой футболки, гордо высвечивала на мятом подобии джинс кожаная блямба с написью “Верея”. Напялив всё это на своё вновь обретённое молодое тело, Илья уже собрался выйти из комнаты на разведку, но замер на пороге.
Последние годы Совин часто и подолгу копался в архивах памяти и вспоминал свою юность. Жил он тогда недалеко от садового кольца, в старом доме, ещё дореволюционной постройки. Нельзя сказать, что квартира была коммунальной, однако неизвестно, что хуже - жить с соседями или с мачехой, после смерти его отца, снова вышедшей замуж, за престарелого профессора истории, упёртого марксиста-лениниста, причём имеющего взрослую дочь, романтическую стерву тридцати лет, проживающую тут же. Собственно отсюда и взялась громадня четырёхкомнатная квартира, почти в центре столицы. Мачеха тоже была одержимой коммунисткой и историком, да к тому же преподовала оную в той самой школе, где имел несчастье учитья Илья. ( Это потом он случайно узнал, что она была дочерью репресированного в тридцатые годы “врага народа” и ожержимость коммунистической идеей являлась лишь защитной реакциией психики на комплекс вины за отречение от отца.) Помноженные на данный фактор домашние, так сказать, разногласия превратили общение Совина со своими сожителями в дипломотический кошмар. Ни дать не взять, холодная война в миниатюре.
Поэтому в его положении встречаться с домочатцами было совершенно некстати. Телевизора маркисты-ленинисты не имели, обходясь чтением партийной прессы, и для определения временной координаты расчитывать он мог только на содержание ящиков собственного письменного стола.
На столе высилась стопа учебников по элементарной матемаматике, физике, а также задачники и пособия для поступающих в технические ВУЗы. Из середины верхнего из них, второго тома академика Лансберга, наполовину высовывался карманный календарик. Илья жадно вытащил его, даже не обратив внимание на номер заложенной страницы. 1977 год. Именно в том году Илья Совин поступил в институт. Пять первых месяцев были перечёркнты крест на крест.
“Угу - июнь видать! Уже легче! - понял Илья. Он с благодарной улыбкой вспомнил свою извечную, всегда казавшуюся ему смешной, привычку отмечать прожитые дни в календаре. Дневник Совин никогда не вёл, но всегда, только для себя понятными пометками, отмечал более-менее важные фактики. Сначала на полях конспектов лекций, позже черновиков рукописей. - Понять бы теперь какие выпускные экзамены я уже сдал!”
Он выдвинул верхний ящик стола, порылся в нём, но ничего интересного не обнаружил, кроме записной книжки и нескольких любительских фотографий. Фотографии были знакомы, а что за телефоны в книжке - он догадывался. В других ящиках нашлись письменные принадлежности да исписанные и чистые общие тетради. Всё это ровным счётом ничего не давало.
4
Совин тяжело вздохнул и посмотрел в распахнутое окно, на начинающую сгущаться к закату знойную желтизну московского дворика. Резко обернулся на шкаф для одежды.
“Не в этом же тряпье я на улицу ходил, - быстро соображал он. - Помнится, было кое-что поприличнее... Ну-ка, ну-ка... - бормотал Илья, открывая створки гардероба. - О-па! Мой выпускной наряд!”
Он мгновенно хлопнул ладонями с обеих сторон пиджака, строго чёрного костюма, сшитого к выпускному балу, в районе левого нагрудного кармана. Там явно что-то лежало.
Содержимое обрадовало несказанно. Серенький атестат о среднем образовании, выданный 27 июня 1977 года. То что атестат троешный было совершенно наплевать - да с чего бы ему вдруг стать иным - главное всё - он, Илья Совин, свободен.
“Гуляй рванина от рубля и выше! - на том радость Ильи скисла лопнувшим воздушным шариком. Он без всякой надежды обшарил все карманы праздничного костюма, нашёл ключи от квартиры и наскрёб восемьдесят копеек. Даже сигарет не было. - Ах, ты физкультурник грёбаный! Ведь всё равно через месяц закуришь! Но ключи в парадной одёжке - это не вчера ли выпускной бал случился? То-то я дрых до самого заката...Тогда сегодня 28. Надо незаметно выбраться отседова на улицу и купить газету!”
Он достал из шкафа вполне приличные брюки, синюю рубашку, переоделся и осторожно выглянул в громадную, какие бывают только в старых домах, прихожую. На кухне ухнула дверца холодильника и больно стукнулся о плиту полный чайник. Илья на ципочках подкрался к вешалке, цапнул свои - а чьи же ещё - споптанные кроссовки и старательно, с помощью ключа, бесшумно закрыл за собой входную дверь. Обувался он уже на лестнице.
2
Как уже говорилось, жил тогда Совин почти в центре, а конкретно, посередине отрезка прямой между Савёловским вокзалом и метро Новослободская, в одном из тихих переулков, в конце семидесятых обречённо пытавшихся сохранить имидж старой Москвы. Логично рассудив, что газету проще всего купить у метро, он быстро - Совин почуствовал все преимущества молодости - почти бегом долетел до Новослободской. Купив свежую “Комсомолку”, убедился - да 28 июня 1977 года. Рядом же, в табачном киоске, купил “Дымок” - о сколько же он не видел этих дешёвых сигарет! Жадно закурил.
“Ну, и что дальше? - уже спокойно и трезво размышлял Илья. - Вернулся в своё прошлое, в свою, совсем даже не золотую, юность! Как - это второй вопрос. Вспышка, там, на солнце. Бермудский треугольнк стал ромбом и случайно наехал на мою зазевавшуюся особу, или НЛО шмякнулось недалече... Без разницы. Что дальше? Может обратно шарахнет? Когда? На это надеятся - пропадёшь на хрен! Вспоминать свою жиизнь и попробовать её повторить с максимальным приближением? - Илья сильно затянулся, и ещё непривыкший к такому обращению организм содрогнулся от резкого кашля. - Чёрт! ... Может он ещё и косеет после первой!? Нет, на это я вроде всегда был крепок... - прокашлявшись он вернулся к прежней скучной мысли. - С приближением, значит!? Вот фигушки! Чего я там хорошого видел? Хим-дым ВУЗ? Почтовый ящик, который мне здоровье искалечил? Бизнес грёбаный, все нервы выматавший, отнявший последние силы? Или женщина, которая, как оказалось...!? А ведь я тогда, то есть сейчас, уже кандидат в мастера спорта по боксу! Почему в Институт Физкультуры не поступал? Ах да - мачеха, заботливая наша, Роза Герасимовна! А в литературный сам побоялся - как же - военной кафедры-то нема! Чмо ты был, милый мальчик Илюша! И заслужил, то что имел в сорок! Нет, теперь только с максимальным удалением!”
5
Совин с удивлением обнаружил, что увлечённо беседуя сам с собой, незаметно вернулся назад и, миновав свой тихий переулок, быстро приближаетсся к Зуевскому парку. Вдруг его осенило. Он вошёл в телефонную будку, достал записную книжку и набрал номер одного из самых близких своих друзей среди однокласников - Сашки Забралова. После третьего гудка сам Сашка снял трубку:
- Да.
- Привет, Саня! Это Илья.
- Здорово! Что - только проснулся?
- Да нет, я вот уже полчаса по улицам шатаюсь!
- Голову после вчерашнего бала проветриваешь? Ты ж вроде почти не пил! И под утро сразу с Люськой свалили по тихому! Как...
- Сам-то как? - резко перебил его Илья. Про Люсю Орлову, свою первую любовь, он вспомнил только сейчас. - Как головка - бо-бо?
- Бо-бо, бо-бо! - послышался не-то слабый стон, не-то шумный вздох. - Но ты знаешь, денежки не все тю-тю!
- Кстати, о денежке. Ты у нас богатенький Буратино, не мог бы мне отдолжить чуток?
- Ну, могу, конечно. Сколько тебе - чирика хватит?
- Не-е! Я серьёзно хочу в кабалу залезть! Полтинник на месячишко можешь? - в трубке зашевелилась разинувшая рот тишина. Совин тоже затаил дыхание. Это был чистый экспромт. План, занять у богатого Сашки денег, месячишко покалымить на шабашке, или, на крайний случай, устроиться на один из столичных химических заводов - Шинный или “Каучук”, например, где за месяц можно было заработать несколько сотен, у него дозрел уже в тот момент, когда он подходил к телефонной будке. Благо многое он умел. А потом в армию, да поскорее! Пока нет Афгана.
- Случилось что? - наконец послышался сашкин голос.
- Да! Но об этом - при встрече! Так можешь?
- Надо у бати спросить, у меня только тридцатник. Подожди минутку.
Минутка растянулась раз в десять. Наконец трубка закашлялась:
- Сова, слышь!
- Да!
- О`кей! Полтинник до августа! Годится?
- В самый раз! Спасибо! Ты сейчас можешь? Я буду у входа в Зуескиий парк.
- О`кей! - повторил Сашка. - Через двадцать минут! Жди!
- О`кей, жду! - в тон ответил Совин.
3
В жаркие дни летнего солнцестояния, даже на московских широтах, вечер понятие весьма растяжимое. Но зной был уже заметно разбавлен свежестью близких сумерек, и лишь разогретый за день асфальт ещё злобно дышал под ногами пешеходов дневным горячечным перегаром. Совин неспеша перешёл Вадковский переулок и, войдя в парк, устроился в тени, на ближайшей скамейке. В ожидании Сашки он решил было просмотреть купленную газету, развернул её, но мысль об однокласнице Людке Орловой, возникавшая в голове назойливо и упрямо, словно привязавшаяся потерянная собачёнка, постоянно отвлекала его внимание.
Она появилась в их элитарной школе, куда стекались дети всяческих партийных шишек, “толстых” инженеров и прочих известных деятелей, озабоченных будущим своих отпрысков, в девятом классе. В строгом смысле слова, красавицей Людмила не была , но в её облике, своеобразии лица, приветливом взгляде огромных карих глаз и манерах, провялялось нечто такое необъяснимое, но притягательное, что подавляющее большинство мальчишек с переменным успехом пытались завоевать её благосклонность. В конце ХХ века сказали бы гораздо проще - она была черезвычайно сексапильна. Но в те годы считалось, что секс - он же разврат - в стране окончательно развитого отсутствует.
6
И такое высказывание сочли бы, по меньшей мере, пошлостью. А поклонники? Да и то сказать - было на кого из них обратить внимание. Дети отнюдь не простых родителей, воспитанные в очень благопололучных семьях, готовящихся поступать в самые престижные ВУЗы - от “Плешки” до МИМО.
Многие за ней пытались тогда ухаживать и всерьёз. Но не Илья Совин. Измочаленный домашними проблемами, постоянно занятый тренировками, уставший от сборов и соревнований - только боёв за красивые глаза ему и не хватало, да ещё под бдительным оком дорогой “матушки” Розы Герасимовны, с патологическим, можно сказать, сладострастным любопытством, беспардонно сующей свой чуткий нос во все личные, а особенно интимные проблемы людей, по неисповедимым причинам вынужденных терпеть общение с её “облико морале”.
Но глубинные причины наших взаимоотношений находятся не в поле эмпирики, а в области подсознания. Так два магнита ищут друг друга через лист картона, и если в нём находится разрыв, и они натыкаются на него одновременно, сомкнутся к полному обоюдному удовольствию. И назвать сближение Ильи и Людмилы делом случая за год до окончания школы, на летних сборах спортивного общества “Трудовые резервы”, нельзя никак.
Илья был боксёр, Людмила прыгунья в высоту. Лагерь “олимпийских надежд” распологался километрах в десяти от города, воспетого Венедиктом Ерофеевым, теперь знаменитых Петушков, на берегу Клязьмы. Жили в в небольших домиках на три комнаты, в которых утрамбовывалось до семи будующих чемпионов. Язык не поворачивается назвать эти хлипкие постройки, впритык стоящие посреди лесной поляны, котеджами. Небольшая столовая по вечерам преобразовывалась либо в кинозал, либо в дискотеку. Сотня молодых, здоровых и сильных молодых людей бок о бок на маленькой полянке. Какая же тут, к лешему, случайность? Нет, предопределённость события в точке пересечения судеб, скорректированных волями двух родственных, ищющих близости душ, в месте разрыва, разлома, прожога картона пространства-времени - реализованная вероятность.
Илья сейчас, со смешаным чуством стыда, иронии и тоскливого сочуствия, вспоминал свои неумелые, до идиотизма трогательно-наивные ухаживания в то лето. Да и осень и весь последний учебный год - тоже. И тут только до него дошло - впервые он осмелился поцеловать эту, уже вполне созревшую девушку, как раз на утро, после выпускного бала. А точнее - это она его поцеловала на рассвете, у своего подъезда. То есть, именно сегодня.
“Ну, ты и пеньтюх, Совин! - его буквально с головы до пят затопило воющее чуство самоуничижения. Потом сжалось в комок и застыло холодным комом в области солнечного сплетения. Знакомое чуство для боксёра, пропустившего прямой встречный. - А интересно - со многими она в ту зиму трахалась, посмеиваясь на до мной, убогим, - вилось-то вокруг кобелей!” - сейчас он был безжалостен к себе, словно это его бывшая жена наставила ему ветвистые рога.
Мысли стали как бы плавиться, образы расплывались. Сквозь густую тёмнозелёную листву июньского парка засквозило колким январским ветром. Он видел перед собой то самое, страшное, сверкающее отражённым электричеством, черное зеркало больничного окна, с чьей-то серой безжизненной маской в правом нижнем углу, за которым рассыпалась, гасла падающими белоснежными беспомощными снежинками на грязном асфальте его прежняя жизнь, любовь и вера в смысл бессмертного томления собственной униженной, больной души.
Где-то вдали, за бетонным забором клиники, на шипящем под колёсами машин проспекте, только полчаса назад признавшаяся ему в четырёхллетней неверности жена, ловила такси, чтобы ехать к любовнику. А он стоял по другую сторону громадного толстого оконного стекла, желая умереть под наркозом, во время предстоящей операции, на которую он теперь непременно даст своё согласие. Тогда кто-то жёстко положил руку ему на плечо и сказал...
- Ну чего такое стряслось, Сова? - перед Ильёй стоял Забралов.
7
4
- Что такое стряслось, Сова, если ты на ночь глядя требуешь у безработного полтинник? - семнадцатилетний Сашка стоял пред ним, как призрак из прошлого. Илья с трудом приходил в себя, медленно осознавая новую реальность более чем четвертьвековой давности. Последний раз они встетились за несколько лет до болезни Совина, случайно, в метро. Поговорили несколько минут о житейской чепухе и разбежались в противоположные стороны, обречённо заполнять этой чепухой своё кратковременное бытиё на планете Земля. Тогда, в вагоне поезда, Совин его едва узнал. Респектабельный и обрюзгший, с заметным животиком, в дорогом фирменном костюме. Он ещё подумал - “Каким ветром занесло тебя, мой преуспевающий друг, в городскую подземку - “Мерс” сломался или в пробке застрял?” Теперь всё было наоборот - перед ним стоял именно тот Забралов, каким он навсегда врезался в его память - долговязый неуклюжий юноша с неуверенной улыбкой, пытающийся придать своему курносому лицу солидное выражение.
- Ты сядь! Принёс? Давай! - Илья, отгоняя некстати нахлынувшее умиление при взгляде на две протянутых фиолетовых двадцатипятирублёвки, засунул их в задний карман брюк, поколебавшись, достал сигареты и под недоумённым взглядом Сашки закурил. - Ничего страшного не случилось... Я просто решил слегка изменить предначертанную мне мудрой матушкой Розой судьбу. Не буду я поступать в этом году!
- То есть как!? Ты чо - охренел!?... Загребут же в армию! - Забралов не просто сел - он плюхнулся на скамейку рядом с Ильёй. - Или ты так шутишь, после бала случайно, в потоке мирской суеты?
- Я не шучу! Я серьёзен, как Штирлиц! - Илья помолчал. Он боялся, что не сможет долго имитировать свою подзабытую манеру речи. Решил подбавить цинизма и юношеской бравады. - А в армии, Забор, (Совин наконец вспомнил школьное прозвище приятеля), лучше служить смолоду и в мирное время. А пока думаю на шабашку махнуть. Заработаю, получу некоторую независимость к своему восемнадцатилетию, определюсь с выбором.
- Какой, к чертям собачьим, выбор! Нет, мать твою, - он выбирать что-то собирается в этой стране! Да за тебя уже давно всё решили - стукнет восемнадцать и ать-два! И как ты Розе эти выкрутасы свои объяснишь? Она ж тебя живьём слопает!
- А я ничего объяснять не собираюсь! Поступал, да срезался... на сочинении! Она поверит! Втемяшила себе в башку, что я чистый технарь и к гуманитарным наукам неспособен. В октябре отпразную день варенья - и под осенний призыв! - Совин злобно отшвырнул наполовину выкуренную сигарету. Нарастающее чуство киношности происходящего вызывало раздражение. И планы его, в общем-то, дурацкие и не очень продуманные - сплошная импровизация. И говорил он как-то напряжённо, неестественным языком, наигрывая юношескую браваду. Ему каждую минуту казалось - вот-вот и Сашка раскусит, что он - это не совсем он. Над головой насмешливо, как почудилось Илье, зашелестели потревоженные ветром листья.
- Как же ты уедешь шабашить, если придётся делать вид, что сдаёшь экзамены? Готовитья ведь надо! - хмуро задал противный вопрос Забралов.
- Что-нибудь придумаю! - морщась ответил Илья. А что он мог придумать? Сбежать из дома? - дикая глупость! Друзей, родственников и знакомых, у которых бы он мог временно пожить, якобы готовясь к экзаменам в спокойной обстановке, не было. Завод в данной ситуации тоже не выплясывался - жёсткий график отсутствия вне дома вызовет у мачехи обоснованные подозрения, и, зная её пароноидальную до подлости натуру, Совин ни капли не сомневался, что она установит за ним слежку. Он опустил голову и начал внимательно изучать добела истёртые носки собственных кроссовок. - На сборы я уеду! Вроде как! Там и подготовка, оттуда и на экзамены!
8
- А где собираешся халтурить?
- Да есть места... - на самом деле, вся надежда Совина была на своих гипотетических друзей, из уже прожитого будующего, которые в данный конкретный момент и не подозревали о его существовании. Ещё предстояло найти предлог для знакомства, выработать правильную линию поведения, чтобы на несколько лет раньше войти в свою старую компанию искателей приключений на колхозных стройках и сплавах древесины по уральским рекам. Но нельзя же об этом сказать Забралову.
- Ну-ну! Чудишь ты, Илюха! - произнёс Сашка с некоторой, неумело скрываемой обидой. Потом, как всегда неожиданно, встрепенулся, словно обрадовался чему. - Слышь, Сова, а может по пиву? На Масловке? Давай!
- Далеко, да и дорого там! - ответил Совин, вспоминая, что кружка пива в пивбаре конца семидесятых была на четверть дороже, чем в простой пивной. И лениво добавил, боясь ляпнуть что-нибудь из ряда вон, - Может где поближе?
- Это на “Стрелке” что ли!? В этой гадюшнице!? - Илья совсем забыл - из какой семьи его друг. Что отец его журналист-международник, и сам он несколько лет прожил в Канаде. - Брось! Я угощаю!
- Если угощаешь, так давай лучше портвейна купим! - Совину вдруг страшно захотелось, спустя два десятка лет, выпить из горла бутылку какого-нибудь дешёвого портвейна, типа “Агдам”. Он даже почуствовал во рту нечто, вроде приторной сладости. И плевать ему сейчас было на отвисшую сашкину челюсть и вытращенные на него глаза.
- Ты ж...Даже вчера, только шампань пил!
“Ага, дар речи вернулся”, - усмехнулся мысленно Илья. - Ну так что?
- Да-а... - растерянно протянул интеллигентный юноша. - Ну если ты хочешь... А где?
- Давай сначала купим! Там разберёмся! - Совин поднялся и, взяв приятеля за локоть, повлёк его в сторону, где он предпологал местонахождение ближайшего винного магазина.
5
Они нахально устроились в густых кустах, прямо на родимом школьном дворе. Илья наслаждался. Красными отблесками заходящего солнца на окнах, гибгким, пружинистым и тренированным телом, сбросившим, вероятно, не без помощи алкоголя, тревожное напряжение последних часов. Впервые, с момента его пребывания в своём прошлом, он мог поразмышлять о случившемся спокойно и философично. Мог бы, если бы не назойливое щебетание собутыльника - примитивная пародия на взрослое остроумие.
Однако, неосторожно было со стороны Совина пить портвейн в компании с семнадцатилетним пацаном, в такую жару. Выпив второй стакан (в те годы найти посуду в Москве проблемы не составляло - автоматы газированной воды повсеместно радовали утомлённый демократией глаз Ильи) Забралов серьёзно попыл. С одной стороны, это облегчило Совину общение и притворство - сильно захмелевший Сашка, ничего кроме своей персоны не замечая, скороговоркой нёс какую-то белиберду. С другой - его потом пришлось, со всей осторожностью, вести до дому, стараясь не попасться на глаза излишне сознательным советским пенсионерам.
“Лишь бы на ментов не напороться!” - шептал про себя, словно заклинание, Илья.
Но у самого Забраловского подъезда их уже поджидали, покуривая и посмеиваясь, два стража порядка.
9
- Писец подкрался незаметно, приплыли! - Илья мгновенно понял, что бесполезно резко сворачивать в сторону или судорожно приводить Сашку в себя, путём встряхивания. Он просто застыл на месте, как вкопанный, ожидая реакции доблестной советской милиции на появление нарушителей общественного порядка, оскорбивших человеческое достоинство какого-нибудь старого большевика или чопорной старушки. Реакция не заставила себя ждать - их вежливо, с всем соблюдением социалистической законности, что называется, повязали.
Совину повезло больше, его, как почти трезвого, и за барьер не посадили. Забралов же, отсидев в загончике полчаса, вместе с ожидающим машину медвытрезвителя мертвецки пьяным пожилым мужиком, начал громко икать, и его решили, от греха, увести в туалет проблеваться.
Составлявший протокол молоденький лейтенант даже от скуки завёл с Ильёй по-ментовски шутливый разговор:
- Что ж ты, Илья Ильич, приятеля своего так напоил? Сам-то, как огурец, а он уж минут двадцать унитаз пугает, - откуда-то из глубины коридора периодически доносилось устрашающее тех, кто не понимает, звериное рычание. - Сколь же вы осилили, орлы?
- Ерунда! Бутылку “Агдама”. Это после бессонной ночи - вчера выпускной вечер был.
- Похмелились, значит! - лейтенант оторвался от протокола и подарил Совину веселый, с долей издёвки, взгляд. - И что же мне с вами теперь делать, выпускники? Ладно диктуй свой телефон! Позвоню родителям - пусть они со своими алкашатами возятся! Давай, давай, не мнись! И не заливай, что сирота казанская!
Вот это уже был удар ниже пояса. Совин лучше бы в вытрезвиловку поехал! Сообщать пока некуда, а пятнадцатирублёвый штраф он как-нибудь осилит.
“Слава Богу, хоть деньги сообразил спрятать!” - с облегчением подумл он. - То-то Роза обрадовалась бы: и заначку пасынка поимела и повод для допроса с пристрастием!” - действительно, перед тем как тащить домой Забралова, имеющий богатый горечью жизненный опыт Илья Ильич, не поленился засунуть занятые деньги в носок. Однако для вытрезвителя такая мера предосторожности была бесполезна. К тому же он вспомнил про Забралова, обречённо вздохнул и ... понял, что напрочь забыл нынешний номер своего домашнего телефона. Надо было как-то выкручиваться.
К счастью в этот момент привели проблевавшегося, вполне протрезвевшего, иссиня-бледного Сашку, и всё лейтенантская весёлость переключилось на новый экземпляр:
- Смотри-ка - живой! Ну-ка, герой, присядь десять раз! - менты, задержавшие юношей, дружно заржали. - Чего стоишь - присядай! А то ожиматься заставлю!
Сашка затравлено глянул в сторону Совина. Тот прикрыл веки и чуть кивнул головой. Потом тихо сказал:
- Сань, они не ради хохмы, а только хотят посмотреть насколько ты в порядке. Метода у них такая.
Забралов ещё секунду постоял, потупясь в пол, потом стал медленно присядать.
Менты хором считали:
- Раз, два, три,... девять, десять! - раздались издевательские аплодисменты.
- Ну вот - всё путём! А ты боялась...- и лейтенант снова повернулся к Илье. - А ты откуда про эту методу знаешь? Что не впервой у нас?
- Да нет, до сих пор не бывал! - мысленно скривился в злой усмешке сорокалетний Совин. - Не сложно догадаться! - а про себя добавил - “Знали б вы, макаки застойные, где я побывал, не ржали сейчас, как дебилы!”
- Догадливый! Ну ладно говори телефон! И ты свой!
Оба телефона промямлил испуганный Сашка.
10
6
Совин, проживший последние два десятилетия в типовой московской малогабаритке, чуствовал себя неуютно и потерянно в непривычно просторной, метров на тридцать квадратных, с высоченными потолками и двумя окнами, самой большой из четырёх комнат дома буржуйской планировки. А тут ещё матушка Роза Герасимовна! Нет, она не скандалила, её садизм был более изощрённым, утончённым и приносил товарищу Розе чуство глубокого удолетворения. Экзекуторша сидела напротив него, за круглым столом, стоящим посреди казавшегося пустым пространства, на котором возвышалась солидная кипа ощетинвшихся многочисленными закладками сборников афоризмов и цитат великих умов нашей цивилизации, среди коих, что впрочем и естественно - они ж самые умные, добрую половину представляли борцы за справедивость, свободу и демократию, и хорошо поставленным голосом преподавателя со стажем, зачитывала вслух мудрые мысли в похвалу трезвости.
Пытка афористическим словом продолжалась второй час, когда, израсходовав запасы озарений о вреде пьянства, не только класиков Марксизма-Ленинизма, но и всех прогрессивных мыслителей, вплоть до социалистов-утопистов, матушка обратилась к античным философам:
- А вот ещё Питтак*: “Не предаваться пьянству и кутежу, чтобы ... не изобличить себя таким, каков есть, а не таким, каким кажется.”
Ну какой, спрашивается, чёрт укусил Илью за язык? Молчал бы себе и молчал, глядишь и Роза, усталая и довольная, с чувством выполненного долга, минут через десять - пятнадцать, отправила бы вразумлённого и покаявшегося грешника читать “Задачи союза молодёжи”. Так нет!
- Однако безграмотный перевод! Что это за - ”каким кажется”? Должно быть - каким хочешь казаться! Это во-первых! А во-вторых: такое сказал политик рабовладельческого государства, для которого притворство было неотъемлимой частью профессиональной деятельности, к тому же десятилетие властвовавший в Мителене -- на острове, где изговлялось вина больше, чем в любом другом античном государстве... А Омар Хайям, между прочим, тоже не глупый человек, был несколько иного мнения:
“Я у вина, что ива у ручья.
Поит мой корень пенная струя.
Так Бог судил. О чём-нибудь Он думал.
И брось я пить - Его подвёл бы я.”
Совин быстро пожалел о своих “несвоевременных мыслях”. После минутной немой сцены, вызванной остолбенением Розы Герасимовны, заглотившей одним вдохом слишком большую дозу воздуха, когда её глаза, и так-то навыкате, казалось, на время совсем отделившиеся от побагравевшего раздувшегося лица, вернулись на место, он понял, что такое настоящий театр абсурда. Ионеско близко не стоял.
Пантомиму сменяла опера. Оперу - пошлое комедианство.
- Лёня! - наконец исчерпав собственные ресурсы, на невозмутимо сидящего пасынка, завопила матушка Роза. И сорвалась на визг. - скорей сюда, ты посмотри, что этот негодяй надо мной вытворяет!
Влетел готовый к “драке” розин муж, Леонид Петрович - довольно крупный, лысый мужчина, насколько помнил Илья, уже разменявший седьмой десяток к данному моменту.
_______
* Питтак - древнегреческий мыслитель и государстенный деятель(649 - 579 гг. до н. э.) Первым ввёл статью в “уголовное право”, трактующую стояние опьянения, как отягощающее обстоятельство в составе преступления.
11
“А потом приехал поручик Ржевский, и тут такое началось!” - с тоской вспомнил Совин концовку анекдота.
- Что тут происходит,Роза?
- Этот сутенёр надо мной изголяется! - застонала мачеха и театрально схватилась за левую грудь.
Слова сутенёр и холуй были любимыми оскорблениями Розы Герасимовны. Может она не совем понимала их точное значение, может они каким-то образом возбуждали её извращённое коммунистическим половым аскетизмом фантазию, потому как употребляла совершенно не месту. Или во гневе просто теряла способность подбирать нужные выражения. Двадцать лет назад Илья обидеся бы и промолчал, не зная, как реагировать на подобные несуразицы, но не в нынешнем своём синтезированном состоянии. Он слишком много лет содрогался и впадал в меланхолию, случайно вспомнив кое-что из скандального репертуара незабвенной Розы.
- В стране окончательно победившего социализма не может быть проституции, поэтому такой профессии - сутёнёр, кстати, как и профессиональнй революционер, давно не существут, - выдал он и про себя, чуствуя, что входит в раж, добавил, уже поясничая - ”Следи за базаром, матушка! А то так разнесу по кочкам, вообще дар речи потеряешь!”
- Да как ты можешь!... Как только язык твой поганый поворачивается! ... Ставить в один ряд?! - Роза захлёбывалась негодованием.
- Ты, это, выбирай сравнения! - поддакнул муж. - А то, знаешь!...
- Что я знаю? Что сутёнёр - люмпен-пролетарий, а профессиональный революционер - освобождённый партийный боец! Так и тот и другой - дети своего времени. Ныне время другое, и дети соответственно...- Совин откровенно издевался и получал от этого громадное удовольствие. Ведь он столько раз представлял себе подобные сцены умозрительно.
- Наглец неблагодарный! Да люди за то, чтоб ты мог сейчас так жить, кровь свою проливали! - Леонид Петрович Сергеев, сын чекиста, растрелянного белогвардейцами в гражданскую, когда злился, не аккуратно брызгал слюной на оппонента.
- И чужой пролили немерено! Ну хватит митинговать! - Илья брезгливо загородился ладонью, резко встал из-за стола и подошёл вплотную к сыну героя-большевика. - Я в чём виноват? Что Сашка напился, и когда я его провожал домой, нас задержала милиция? Ко мне какие претензии? - и в упор жёстко посмотрел профессору в глаза. Потом перевёл взгляд на вновь остолбеневшую, широко открывшую рот матчеху. - Понятно! Значит претензий нет! Всего хорошего! - и он вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Вслед ему из комнаты приглушённо звучали розины стоны и монотонное бормотание её мужа.
7
Совин зашёл в свою комнату, плотно закрыл дверь, попутно подумав, что надо обязательно врезать замок - а то ведь даже щеколды нет, распахнул окно, сел на широченный, в добрую половину письменного стола, деревянный подоконник и закурил.
Перед ним тихо дышал шелестом тополиных обрезанных крон, едва освещаемый окнами соседних домов, погружающийся в душную июньскую ночь, старый московкский дворик.
Всё время с того момента, когда Совин, в сопровождении Розы Герасимовны, покинул отделение милиции и, словно побитая собачёнка, поплёлся за гневно вышагивающей мачехой, чувство внутреннего беспокойства, предощущения неотвратимо приближающихся крупных заморочек и тоскливое недовольство собой мешали ему адекватно оценить развитие событий в своей полузабытой молодости.
11
“Нет ничего странного в моей параноидальной нервозности и комплексах, - успокаивал он себя. - Французы, как-то, называют это состояние одним словом. Тьфу, чёрт - без году неделя, а уже начинаю забывать моднючий лексикон романтиков гласности. Ну, Бог с ним, с лексиконом! Понять бы, что дальше делать! - он поискал глазами пепельницу, грусно усмехнулся и вышвырнул окурок в окно. - Мама, мама, что мы будем делать? Мама, мама, как мы будем жить? Кин-дза-дза, твою мать! ...Всё! Хватит сопли жевать, Совин!”
Он слез с подоконика, сел к письменному столу, вырвал из наполовину заполненной какими-то уравнениями общей тетради чистый лист и, по появившейся у него после сорока привычке, начал записывать:
“I. Что мы имеем.
1. 1977 год. Своё прежнее молодое тело кандидата в мастера спорта по боксу.
2. Информацию об ожидаемом будущем.
3. Сорокапятилетний жизненный опыт.
3. 50 рублей.
“Это в плюсе. - Совин поморщился. - А что в минусе?”
4. Трудности с адаптациией в социалистическом обществе.
5.Неуверенность в том, что информация о будущем достоверна при сложившихся обстоятельствах.
6. Недостаток конкретных данных об изрядно подзабытом текущем моменте.
7. Туманные финансовые перспективы.
“Понятно - словом, до хрена, и несколько больше! - он отложил ручку в сторону. Подпёр подбородок рукой. - А чего б ты, милый, хотел? ...Да, чего мы хотим?” - и снова начал писать:
II. Что хотим.
1. Попробовать не наступать на те же грабли.
2. Изменить свою судьбу к чёртовой...
Совин внезапно отбросил несчастную ручку, словно она обожгла пальцы, не дописав предложения.
“А вот здесь, Нострадамус, поаккуратней! Куда ты её хочешь изменить? - он порывисто вскочил, схватил и нервно скомкал листок с записями. Стиснув его в кулаке, стал яростными шагами мерить комнату по диагонали. - Нет, - надо же, наконец, уразуметь происходящее! Этого быть не может - но я не сплю и не чувствую себя сумасшедшим! А как должен реагировать нормальный человек на такие вот сатанинские фортели? Впадать с транс или безумие? Психовать и как резанный вопить - “Пустите меня назад!” Рвать на себе волосы и заламывать руки! Что-то не тянет!...Да и куда назад-то? Кто там ждёт меня, кроме хирурга с громадным скальпелем. А ведь на завтра назначена операция! Какое, к дьяволу, - завтра! Ты теперь где и, вообще, - кто?... Стоп!”
Совин резко затормозил, замерев посреди комнаты. - А может операция уже вовсю идёт и я под наркозом? Бог его знает - что там с мозгами творится! Или я умер, и душа моя скитается по вселенной в поисках пристанища? ... А говоришь,что не крези! Однако если мы - безумцы - начнём здраво рассуждать, то без грёбанной мистики и фантастики, в этой чертовщине, хрен чего поймёшь!”
Он подошёл к окну. Достал мятую пачку “Дымка”, пошевелил в ней пальцем, однако нащупав всего две сигареты, с сожалением сунул обратно в карман. Илья чувствовал - кто или что бы он ни был, - но этой ночью поспать не получится.
“Всё правильно, если я под наркозом - то засыпать во сне - это уже распущенность, суперобломовщина - слишком даже для твоего знаменитого двойного тёзки, Илья Ильич! А душа, может, и совсем никогда не спит - она “обязана трудится” - пчёлка наша неугомонная. Да бессмертная ко всему прочему, - в оконном стекле отразилась кривая улыбка раздражённого человека. - Ну а если без мистики?
12
Ну не верю я, блин, в преславутую “машину времени”и азимовский “звиздец вечности”! Прошлое, как ни крути, неотвратимо и незыблимо. Так что - может параллельные миры? Угу - полный “бредберизм”! Параллельный-то - параллельный, но что-то уж больно он совпадает с моим прошлым-предыдущим. Или у них там так в “зазеркальи” принято - ствол один, а потом, как веточки, - листики дыбом и в разные стороны! Привили деревцу новый череночек - вот те и пожалуста - мир новый - незнакомый и хреновый! Рехнуться можно! Мичуринцы из преисподни! “Мы наш, мы новый мир построим” - кто был ослом, стал депутат! А как насчёт разрушить? Может тот старый мир, уже и не существует? Растаял бесследно? Пропал ни за грош этот лучший из миров! Или всё-таки записанный на кассету пылится где-нибудь в тёмном углу небесной видеотеки?”А ведь я в том распрекрасном, между прочим, худо-бедно дотянул до сорока с гаком. В этом возьму вот и сдохну через пару лет! На шабашку он собрался! А там уже шлакоблок в засаде, киллер твердокаменный! Заказали тебя, потому как знаешь слишком много, - Совин сплюнул в раскрытое окно. - И что мне со всеми этими знаниями, спрашивается, делать? Глобой прикинуться? Кассандру вспомни, пророк фигов! Никто тебе здесь не поверит, расскажи ты о Горбачёве и Ельцыне, о перестройке и шоковой терапии, о распаде Союза и даже о скорой смерти Леонида Ильича. Брежнев, для них, - это вечное, как Ленин в мавзолее! Ничего-то ты здесь никому не объяснишь, не докажешь. И ни хрена не изменишь - ни вокруг, ни в своей жизни! А надо ли? Хотя бы в своей? Попытка - не пытка? Но психушка тебя, ясновидящего, точно приголубит!”
Илья всё-таки закурил предпоследнюю сигарету. В доме напротив одно за другим гасли окна. Город погружался в привычную ночную дремоту периода развитого застоя. Лишь изредко чёрную тишину двора тревожили быстрые шаги припозднившегося пешехода. Совину показалось, что плотный заоконный мрак скозь глаза, уши, ноздри упорно пытается заползти внутрь его черепа. Ему стало грустно.
- Зараза! Ведь до самого утра теперь сигарет не купишь! - устало проворчал вполголоса Илья. Уныло задумался. - “У каждой демократии есть свои плюсы. Ночные магазины, к примеру,” - но больше, почему-то, никакие плюсы на ум не пришли.
И он поймал себя на мысли, что не очень-то помнит последние пять, а может и десять лет собственной жизни, а нынешнее своё положение воспринимает довольно спокойно, даже с интересом, потому как давно занимался “разбором полётов” молодого Ильи Совина и фантазировал свою возможную судьбу в различных вариантах. Теперь Илья Ильич попробовал сосредоточиться и, вывернув прошлые размышления наизнанку, проанализировать реальные обстоятельства и свой жизненый выбор в обратном порядке - от больничной койки и докуда хватит душевных сил.
8
На самой заре третьего тысячелетия бывший военный инженер, хотя и отнюдь не бездарный, но несмотря на несколько изданных сборников стихов и рассказов, почти никому не известный литератор Илья Совин, пожинал плоды своей бурной молодости и верного служения отечеству, в хирургическом отделении одной из не самых плохих московских больниц. После более чем двухнедельного обследования, местные эскулапы упорно настаивали на хирургическом вторжении в его искарёженный на многолетних полевых испытаних организм “универсального лейтенанта-инженера”. А в простоте - дипломированного подопытного кролика, для отработки эксплуатации и тактики применения новинок чудо-средств спасательной техники от ВПК.
13
Однако, причины, по которым он к сорока пяти годам докатился до жизни такой, лежали несколько глубже его молодеческого удальства и гипертрофированного чувства ответственности за порученную работу. Заманчиво, как это сейчас стало модно, упрощённо всё свалить на варварское отношение отечественной оборонки к своим верным солдатам. А если солдатик ещё и не оловянный - то на отношение жёстко-прагматическое и неприязненное. Конечно, крепкая рука силовых ведомств, на то они и силовые, в интересах государства, ипользовала такие нестандартные экземпляры, имеющие глупость дорожить собственным мнением, по полной программе, выжимая их как губку, чтобы потом выбросить отработанный расходный материал в мусорное ведро бытовых проблем. Но по большому счёту - не в этом главное.
Кардинальная проблема, с которой сталкивается сколько-нибудь выбиващийся из общей массы человек, словно мина с часовым механизмом, заложена в нём самом ещё в материнской утробе. И далеко не каждому дано угадать тот проводок, перекусив который, можно остановить запрограммированный взрыв. И не все способны наступить на горло собственной песне. Что тут поделаешь - рождённый летать ползает плохо - супротив природы не попрёшь.
В самом начале студенческой жизни Илье Совину, можно сказать, фортуна улыбалась. Не частое сочетание: хороший спортсмен, эрудированный, интеллигетный, обладающий быстрым умом и длинной памятью - он с первого же семестра стал заметной личностью в своём Хим-Дым институте. Победитель социалистического соревнования в учёбе - подобное сейчас вызывает саркастическую усмешку - в те годы это звучало гордо. Председатель спорткомитета своего факультета - тоже плюс для будущей карьеры. Да вот только врождённая наивность и патолгическая доверчивость, вкупе с идеалистическими представлениями о жизни, и доведённым до абсурда многолетней домашней муштрой, почти инстинктивным уважением к старшим, сыграли в его дальнейшей судьбе роль двойного агента.
Хотя как посмотреть. Может и к счастью он совершил, по тем понятиям, невообразимую глупость, именно из-за своего детского уважения к коммунистам, отказавшись от предложения вступить в их казавшиеся сплочёнными ряды. Аргумент был для декана, оказавшего восемнадцатилетнему пацану такое неслыханное доверие, подозрителен, мягко говоря. Что за чушь - он, видете ли, пока не готов! Нет, точно к лучшему - вышибли бы нестандартнго идеалиста Илюшу из партии со временем, как пить дать! А так - ну что страшного - загублена на корню карьера нечаянно подавшего надежды комсомольского вожака. Да хрен бы с ней, с красной икрой, - не очень-то и хотелось! Огурцом солёным обойдёмся.
Другая счастливая участь поджидала везунчика за дверями аудиторий. Именно Совин, из почти полутора сотен учащихся на факультете, угодил в число десяти избранников на закрытый спецкурс. Вопрос с его местом службы, после обретения диплома, был практически снят, и когда, спустя пять лет, гордо восседавший в комиссии по распределению моложавый подполковник, с бензольными кольцами на петлицах, стал лениво расхваливать Совину преимущества его будующей работы, он лишь уныло и покорно кивал головой.
14
9
Совин лежал в своём обретённом прошлом, поверх одеяла, не раздевшись, и думал, почти свирепо усмехаясь в темноту комнаты:
“Если всё останется как есть, и мне здесь жить-поживать, то неужели, через тридцать лет, я буду также вот лыбиться в больничной палате, оглядываясь на свою судьбу максималиста и прожектёра неудачника. Со смешком вспоминать, как нервничал первые полгода службы, что ничего тяжелее готовальни поднимать не приходится. Нет, не повторный брак Орлихи, в течении двух лет игравшей с потенциальным генералом в кошки-мышки, и не желание освободится, от тирании матушки Розы, сменившей после моего совершенолетия руководящую и направляющую роль, на роль яростного обличителя порочности и всеведающего оракула, стало причиной той дикости - согласия на перевод в отряд испытателей новой военной техники. Но основное - заела меня тоска! Душно тогда было! От кульманов и “ящиковских” курилок уже подташнивало! Ну конечно - тут романтика! Командировки во все концы Евразии! ...А конец оказался один - операционный стол!”
Если сорокапятилетний усталый мужчина в застиранной больничной пижаме, как ни породоксально это выглядит, ещё накануне, по писательской привычке и дабы отвлечся от тягостных, даром что пустопорожних дум о насущном, пытался, анализируя свои поступки, найти причинно-следственные связи неудавшейся жизни, то он же, чудесным образом, на тридцатник помолодевший, в джинсах с лейблом “Верея” и футболке от ткацкой фабрики “Заря”, теперь, из своего прошлого, искал эти связи прагматично и целеустремлённо, упорно буравя мыслью затвердевшие пласты памяти о пережитом будующем.
К политике Совин относился индиферентно, комсомольским лидерам - насмешливо, кухонным митингам предпочитал обсуждение футбольных матчей под хорошую выпивку. Однако, никогда и близко к десидентам не стоял. Если и занимали его глобальные вопросы бытия, то лежали они в областях метафизики и эстетики. Но доверительные разговоры на такие темы, можно было вести, не показавшись сдвинутым и смешным, лишь с парой из своих друзей. А с государственной системой он ни спорить, ни раскланиваться не собирался. Просто принял правила игры, которые ему предложили и, понимая что она проходит на чужом поле, действовал от обороны. Вот только слишком мягкий человек был Илья для защитного варианта, и опытные нападающие прекрасно это использовали. Во всех сферах физического бытия - от службы до личной жизни. В первой - игры закончились несчастным случаем на полигоне и комисованием по инвалидности, в последней - унижением и душевным кризисом, сопровождавшимся серией таких мощнейших запоев, из которых мало кто и здоровый-то выныривает при этой жизни.
Илья Совин вынырнул. Прямо в объятия третьей своей любимой женщины, миловидной провинцилочки из глубинки, незаметной девочки с манерами монашки. Спустя десять лет именно она будет ловить такси в зимних сумерках, за окнами больницы, только что подтвердив его подозрения о многолетней своей интимной связи с другим мужчиной.
Подозрения.... Скорей это было его подсознательное чувство нарастающего отчуждения между ним и женой, возникшего несколько лет назад. Попытка понять, что происходит в его семейной жизни, и толкнула Совина написать злополученный рассказ на эту вечно животрепещущую тему. Когда Илью, как это всегда бывает с хронически больными, но безалаберными людьми, внезапно госпитализировали, жена, разбирая его бумаги, рукопись нашла, внимательно прочитала и, не будь полной дурой, сделала выводы. Объяснение не заставило себя ждать. Момент не подходящий? Так Совин наотрез отказывался от операции - и сколько потом продлится этот неподходящий момент сосуществования с инвалидом подозреваемой в измене молодой женщины, в атмосфере обоюдного вранья, притворства и нервозности?
15
Илья вспомнил строки из своего рассказа: “Иногда радует, что не боги, и далеко не всё можем простить. Оправдать - отнюдь не значит простить. Но, наверное, очень сильный человек в состоянии простить многое, даже измену. Однако, к несчастию, никогда не способен забыть унижения своей бессмертной души.”
“Неудачные, вообще-то, строчки. Сыровато! На “простить-непростить” я в тот момент явно зациклился! - он рывком сел на кровати. Спустил босые ноги на пол. Поколебавшись несколько секунд, одним движением переместил тело на стул у письменного стола. Включил лампу и достал из ящика чистую общую тетрадь.
Писать по-старинке шариковой ручкой было непривычно - скорость воспроизведения сильно отставала от скорости мысли. Но до появления первых персоналок лет пять, а сейчас даже пишущей машинки “Москва” у Совина не предвиделось в обозримом времени. Но подчерк. В молодости Илья писал медленно, почти чертёжным шрифтом, все буквы в словах стояли отдельно. После многолетнего стенографирования лекций и конспектирования трудов вождей мирового проллетариата, подчерк его стал угловатым, неразборчивым и нервным, похожим на подчерк врача китайца, выписавшего рецепт на латыни. Сейчас кисть помолодевшего Совина пыталась вспомнить свою прежнюю манеру излагать мысли на бумаге, однако скорость изложения никак не устраивала Совина постаревшего. Получалось в результате компромиса “отцов и детей” нечто неподражаемое. Но Илья сопел и выводил в тетради замысловатую вязь слов и знаков препинания.
“Вечность души, уже сама по себе, подразумевает трагичность человеческих страстей, в частности, преходящей любви между мужчиной и женщиной. Если допустить, что человек, ну хоть бы душа его, действительно божье подобие, то и все человеческие эмоции: страсть, тоска, страх, гнев и ревность; все его ощущения: счастье, обида, боль и прочие - подобны эмоциям и ощущениям Бога. Смешно! Правильно, что смешно! Человек не подобие божье, а пародия на Него, всемилостивейшего. И мироздание, очевидно, никакое не здание, а просто комната смеха в райском парке культуры и отдыха небожителей. Не даром лопочут физики про кривизну пространства! Все зеркала здесь кривые!”
- Эк тебя повело, философ! - пробормотал, он хмурясь. Философ отодвинул тетрадь и точно также, как в былые годы, надавил на левую бровь - левшой был боксёр Совин - колпачком авторучки. - Хотел ведь тот рассказ воссстановить! А надо тебе это? Вспомни ещё то стихотворение... - неожиданно для себя, он схватил тетрадь, перевернул разом несколько листов и стал торопясь записывать:
Когда мерцала угасая жизнь,
И тьма мне разум тихо накрывала,
Стонала ты в объятиях чужих
И ноги за чужой спиной сплетала.
Что было там ещё...? Брезгливой мысли слизь
Я смою, соскоблю и спиртом изничтожу!
Уймись, моя фантазия, уймись! -
Измены все, как двойники, похожи!
Довольно клясть служителей небес,
И дьявол врядли мелочиться станет.
Какой-то мелкий похотливый бес
Сплясал от скуки непристойный танец.
“Вот именно: как двойники - ни больше, хотя и не меньше. Однако стоит ли это тривиальное людское дерьмо размазывать на десяток страниц посредственной прозой!” - Илья оскалился. Потом зевнул и откинулся на спинку стула - запал охотника за призраками будущего угас, и наступила ватная аппатичная расслабленность. Он медлительно, словно во сне, перебрался на тахту, закиннул руки за голову и невидящим взглядом уставился на жёлтый, от тусклого света непотушенной настольной лампы, потолок.
16
10
Если это был сон, то нечто новаторское, авангардное в грёзотворчестве Морфея, который до сей поры относился к Илье Совину вполне по-божески. Не снил ему ни кошмаров с вурдалаками, ни многомерных периодических систем. Не звучали в снах Ильи и оратории с контатами о трагической неразделённой любви к Отечеству. Сны были разными: с захватывающими приключениями, иногда эротические, однако всегда в традиционной манере, когда спящий ощущает себя действующим лицом и главным героем. То ли увлёкся племянник Танатаса в поисках новых художественных форм, то ли и не сон это был вовсе, а некая медитация совинского разума, пережившего путешествие во времени, но уж очень в необычном ракусе всё виделось Илье той ночью.
Он как бы снаружи, отгороженный прозрачным непроходимым барьером - нет это было не стекло, а что-то наподобие силового поля из фантастических романов, - внимательно следил за событиями в маленьком курортном городке на черноморском побережьи. Это было нечто среднее между театром марионеток и аквариумом с рыбками. Смотреть - пожалуйста, влиять на пороисходящее - чёрта-с два! Но не это было главное в новаторстве неугомонного грёзотворца. Совин видел там будто фрагмент своей несбывшейся мечты, так и не состоявшейся поездки в Крым, и притом видел двумя парами глаз - одна из которых, находясь на обычном месте, хмуро взирала изподлобья, другая, неизвестно как оказавшись на левой стороне груди, испуганно вращала глазными яблоками.
А в “аквариуме” шла обычная курортная жизнь начала восьмидесятых годов второго тысячелетия. Южное небо спешно зажигало звёзды, со стороны министерского дома отдыха порывы ветра доносили мелодию модной песенки про синий-синий иней на проводах, пары и небольшие компании отдыхающих совершали по набережной вечерний променад.
Упорно не хотелось верить Совину ни одной паре своих очей, что долговязый похмельный субьект непонятного возраста, в мятых джинсах и застиранной клетчатой рубашке, завязанной на пузе узлом и закатанными выше локтей рукавами, отрешённо, лениво, но целеустремлённо двигающийся в сторону местного бара, именно и есть его “лирический герой”. “Alter ego, мать твою!” - прогрезил смачный плевок в сторону Илья. Но что тут сделаешь - сон! Или наваждение. Сыну Никты - Гипну покорялись даже Боги.
Тем временем Alter ego остановился на небольшом пятачке, в ста метрах от питейного заведения, угрюмо посмотрел себе под ноги, медленно поднял голову и задумчиво обвёл взглядом окружающее пространство. Засунул руку в нагрудный карман рубашки, вытащил и раздвинул веером несколько разноцветных купюр, хмыкнул и направился в сторону ещё работающего на набережной буфета.
Склонился к окошку, купил бутылку красного сухого вина и также неторопясь двинулся на опустевший пляж дома отдыха. Там он присел на лежак, одним тренированным ударом по донышку выбил из бутылки пробку и сделал несколько обстоятельных глотков. Потом лёг на спину, закинул руки за голову, бездумно уставился на южные звёзды.
Илья в Крыму никогда не был. Много раз собирался - и с компанией и сам по себе - да не сложилось. Уральские и Сибирские реки - Кама , Ангара, дельта Волги, озёра Карелии - все те суровые красоты и пейзажи писательский глаз запомнил с точностью, до мелкой дрожи подсознания. Но откуда ему знать, как выглядит черноморский берег ночью и какие чувства возникают у одинокого “дикаря” под шум прибоя и далёкие звуки музыки, доносящиеся с танцплощадок. Нет, он по-прежнему не отождествлял себя с ллежащим на пляже, но всё возникающее в его голове и теле Совин обнаружил и в себе самом. Можно было бы назвать эту связь телепатическоой, однако странно считать за таковую синхронизацию мышления с призраком из мира не сбывшихся фантазий. А по-сути, и не возникло ничего в той голове, кроме чувства опустошённости и на удивление полнейшего отсутствия эмоциий и желаний. Но может быть призракам сие характерно.
17
Невдалеке послышались неразборчивые реплики молодых людей - видимо остроты, нетрезвый смех и гулкий перезвон полных бутылок. Компания их пяти теней, двух мужских и трёх женских, устраивалась продолжить банкет метрах в двадцати от одиночки.
Сознание Совина всё никак не отваживалось индфицировать призрак, хотя Илья уже был убеждён, что призрак именно его, и если у человека есть эфирное тело, глубоко плюющее на законы материального мира и шатающееся по временам и простраствам, как Бог на душу положит, - то это оно и есть - измученное обыденной бредятиной реальности, задёрганное подавленной совинской неврастенией, уставшее от его постоянных взбрыкиваний, диких поступков и ничего, кроме ироничного самоудотволетворения, не приносящих творческих потуг, наконец решившее воплотить, хотя бы в иллюзии, неосторожно обещанное ему некогда разомлевшим разумом. Всё-таки, скрепя сердце и зажмурив грудные глаза, он, можно считать, дал добро:
- Ладно, парень, называй себя Ильёй, раз тебе надо как-то называться! Но только невздумай все свои предстоящие закидоны, свалить на меня!
Пляжный пикник набирал обороты. Голоса звучали гораздо громче, смех вульгарней. Иногда раздавались девичьи кокетливо-негодующие покрикивания и повизгивания. Потом вся компания разделась и побежала купаться. Тот, которого теперь именовали Ильёй, снисходительно посмеиваясь, неспеша попивал из горлышка своей быстро пустеющей бутылки кисловатое вино.
Идилия на пляже закончилась также внезапно, как наступает южная ночь. Четверо молодых парней, судя по всему из местной шпаны, бесшумно вынырнули из мрака прямо у лежаков, на которых лежала одежда подгулявшех и беззаботно плескающися в прибрежных волнах приезжих лохов. Аборигены не церемонились. Пока двое шарили по карманам и сумкам, не забывая вытряхивать обувь и не брезгуя прощупыванием носков, самый щуплый из четвёрки, но видимо главный шпан, опорожнял одну из бутылок и глядя в сторону невозмутимо лежащего Ильи, что-то шептал бойцовскго вида парню - даже с двадцати метров видать - первому драчуну на деревне.
Драчун покивал головой и отвязной походкой, болтая полусогнутыми в локтях, слегка разведёнными в стороны клешнями, направился в сторону очередной жертвы. Наблюдающий происходящее из-за барьера, первородный Илья напрягся всем восемнадцатилетним телом кадидата в мастера, и рассудком сорокапятилетнего инвалида. Сделать он ничего не мог, оставалось надеятся, что герой его лирический, которому в начале восьмидесятых, должно было быть двадцать с небольшим, не только стихи писал и водку пьянствовал, но и находился в той боевой форме, как старлей Совин в те годы.
Экспроприатор приблизился к не сдвинувшемуся с налёженного места Илье и процедил, подражая блатным:
- Слышь, фраер, мани гони по-бырому!
Илья, длинным глотком допил вино, как бы нехотя, повернул голову в направлении ублюдка, переферийным зрением отметив неуклюжие и беспомощные позы куротников, испуганно замерших по-колено в пене полосы прибоя, и лениво ответил:
- А нет бабок. Мимо, фраерок!
- Чего!? Борзый очень!? Встань сюда, пидер гнойный! - наиганно заистерил фраерок.
Илья чуть склонил голову вбок, грустно посмотрел на жилистую фигуру местного Брус Ли. Начал медленно подниматься и, ещё не полностью распрямившись, выстрелил кулаком в паховую область нависшей над ним фигуры. Небрежно подсёк скорчившееся тело ногой и неторопливо двинулся к остальным, оцепеневшим от неожиданности, “королям песчаных карьеров”.
18
- Заройте этого урода! - прошипел главарь побросавшим обчищенные шмотки отморозкам.
У левого, сухопарого лохматого мальчёнки, в руке блеснуло лезвие ножа. Правый, - здоровяк на фоне остальных, но тоже не супертяж, хотя и сделал робкий шаг навстречу приближающемуся Илье, но, по-всему видно, особой радости от предстоящего столкновения не испытывал.
Совины, и на пляже и за барьером, были совершенно спокойны. Это было уже не предчуствие опасности, ожидание схватки, но иное состояние, когда разум, психика и тело, окунувшись в экстремальную ситуацию, действуют синхронно, на уровне отточенных профессиональной подготовкой врождённых инстиктов мужчины-воина.
Робкий здоровяк был накаутирован походя. Нож лохматого, выбитый ударом ноги, описав в воздухе широкую дугу, погасил свой хищный блеск в песке под лежаками. Ударом той же ноги в левую сторону груди, следом за ножиком, был отправлен и его хозяин. Главарь судорожно схватил первую попавшуюся бутылку и врезал ей об угол лежака. На его счастье бутылка оказалась полной и, глухо стукнув по деревянной доске, осталась цела. Помог бы пораниться пареньку розочкой разозлённый Илья - к бабке не ходи. А так горе-экспроприатор отделался парой сломанных рёбер да порцией мокрого песка во рту.
Четвёрка низложенных прибрежных королей, не стала далее испытывать милосердие свалившегося им на голову “Ильи Муромца” и ковыляя ретировалась в даль, поскуливая матом. Протрезвевшие лохи, застенчиво вылезшие из моря, проходя мимо Ильи, буркнули нечто вроде - спасибо Вам, и начали понуро разбрирать свои пожитки, изредко обмениваясь тихими репликами.
Илья нагнулся, подобрал не разбитую главным бандюком бутылку местной мадеры, отнёс её компании и не сказав ни слова поплёлся к выходу с пляжа. Он успел отойти метров на десять, когда краем уха уловил торопливый, с оттенком насмешки, женский шопот. Шустро зашуршала мелкая галька дорожки и за его спиной низкий девичий голос осторожно окликнул:
- Эй!
Илья сделал ещё один шаг, остановился и посмотрел назад через плечо. Худенькая девчушка, с мокрыми, коротко постриженными волосами, стояла перед ним кокетливо потупясь.
- Извините нас! Мы... должны поблагодарить! Как Вас зовут? - она выжидательно подняла на Совина глаза.
- Илья, - пляжный супермен смотрел на девицу изучающе. Но во мраке не только оценить внешность, но даже определить цвет волос, к тому же мокрых, было затруднительно. Тем не менее, голос звучал приятно.
- Шура! Илья, может вы присоединитесь к нам? - она на мгновение замялась. - Ребятам очень неловко... Вы не думайте - они не трусы! Просто всё так неожиданно произошло! У нас и вина ещё много осталось...
- Я ничего такого не думаю... А подобное всегда неожиданно, - Совин слегка усмехнулся. - Вино говорите... Ну почему бы и не присоединиться, коли приглашают!
Девушка сразу облегчённо заулыбалась, схватила его за руку и потянула к уже успевшей разобраться со шмотками компании.
19
11
Совин то ли проснулся, то ли очнулся - в смысле - перестал грезить. Из раскрытого окна тянуло свежим московским днём. Тускло-жёлтый свет непогашенной лампы, смешанный с бледным полумраком зачинающегося рассвета, нагонял тоску и неосознанное беспокойство.
Он протянул руку и, двумя пальцами зацепив заношенный до блеска кожаный ремешок, стянул со стола наручные часы. Было только пять утра. Ничего удивительного. Последние годы стареющий Илья Ильич спал плохо, не более четырёх часов в сутки, и окончательно просыпался примерно в это самое время. Нервная система не помолодела. А может и помолодела, но вот психика осталась той же - истрёпаной и болезненно-настороженной.
Совин встал, подошёл к окну, попутно выключив намозолившую глаз лампу, и опёрся руками на подоконник. Сломав три спички - привык, всё-таки, к зажигалкам, наконец прикурил последнюю стигарету. Тяжко вздохнул. Ночные приключения родимого эфирного прототипа никак не выходили у него из головы. Крепко запал этот сюр в сознание Ильи.
“Чепуха! Ну приснилась давняя мечта - что странного? - Совин сплюнул в окно. - Только вот приснилась ли? Не видел я таких снов никогда! Не те ощущения. Что за хренотень со мной происходит? То в прошлое мозги зашвырнуло, то глаза неизвестно где выросли! Хорошо ещё что не на пенисе! Хотя, какие наши годы, тяперича-то! Да и “сон” оборвался, как сериал на рекламной паузе... Однако жрать молодому телу охота!”
Он, стараясь не шуметь, выбрался на кухню, спёр из холодильника кусок какой-то полукопчёной колбасы, отрезал толстый ломоть от батона и никем незамеченнный покинул квартиру. С ветерком на улице было свежо. Илья свернул под арку и оказался во дворе, под окнами собственной комнаты. Огляделся, выбрал лавочку в густых кустах, уселся на неё и принялся старательнло жевать хлеб с колбасой. Голова по-прежнему была тупой, а настроение, ежели не паршивым, то смятённым - уж точно.
“Но пора, чёрт побери, начинать суетиться! Финансовые проблемы должны быть решены до августа, а то и впрямь поступать в Хим-Дым придётся, - Илья улыбнулся - два телефона его память выдала без труда, несмотря на то, что по тем номерам он лет десять календарных не звонил. Номера были его бывших или, точнее, будующих однокурсников, уже отслуживших в армии и поступивших в институт с ПО (подготовительного отделения). - Но ведь они после сдачи своих вступительно-выпускных экзаменов в обязательном порядке стройотряды пополнят. Толик, кажется, КАМАЗ воздвигать, а Костя... А вот Константин-то мне и нужен! Это он, каким-то кренделем, отвертелся от барщины и с друзьями махнул в Астрахань бахчу собирать. Я когда с ним скорешился? А, только на втором курсе! Правильно - перед тем как он наш институт бросил и стал подпольным сен сеем. Ну да - арбузные бабки кончились - а ему тогда уже двадцать восемь было. На стипуху жить стыдно! Западло! А мне-то - тем более! Позвонить и сказать: ”Привет Костя! Я твой будующий лучший друг и сен пай. Учитель, возьми меня с собой арбузы собирать! - Совин чуть не поперхнулся последним куском колбасы. - Но позвонить надо - в Москве он или нет. Вдруг уже уехал?”
Он потёр ладони, стряхивая с них хлебные крошки, поднялся со скамейки и медленно побрёл дворами в сторону Савёловского вокзала, расчитывая стрельнуть курева у ранних пассажиров. По пути складывался план дальнейших действий.
“Если Костя ещё не уехал, то навязаться в его команду, в принципе, не так сложно. Нужно только оказаться с ним рядом в подходящем месте и в соответствующий момент. Давненько мы не пили пивка с хрустящим картофелем! Чипсы, твою - это ж надо! - он хмыкнул. - Надо будет следить за базаром, а то расслабившись ляпнешь для конценсума плюрализм какой электорату! Так - счас куревом разживёмся, звоним и вперёд к его берлоге - посмотрим какие у Сен сея нынче намерения. Врядли он долго усидит дома.”
20
12
На телефонный звонок Ильи ответил заспанный женский голос, и сказав что Костя ещё спит, девушка попросила позвонить через час. Лишь повесив трубку Илья сообразил, что разговаривал с Надей Трофимовой, в той, уже прожитой жизни, своим единственным другом женского пола.
Константин снимал комнату, недалеко от метро Бауманская, рядом со своим будущим институтом. К восьми часам Илья занял наблюдательный пункт под его окнами, метрах в десяти - пятнаддати от дверей подъезда. Лавина настальгических чуств обрушилась на Илью Ильича в знакомом до последнего кустика дворике. Он не бывал здесь почти двадцать лет - с тех самых пор, как, характерное для национального самосознания, трагическое стечение обстоятельств привело к дурацкой аварии на полигоне, после которой его швыряло из одной клиники в другую, пока не выбросилио на обочину нового уже времени, словно невписавшийся в поворот современной трассы гоночный автораритет. Да, прошла по касательной историческому виражу линия судьбы Ильи Совина.
Пока доктора собирали по кусочкам его организм, сращивали, снова ломали, и опять сращивали косточки и вправляли хрящики, пока он демобилизовывался и проходил медкомиссии, Константин уехал на малую родину, в районный городок, на самой периферии Московской области, где пользуясь открывшимися с переменами возможностями, официально открыл спортивный клуб восточных боевых искусств. С таким уже успехом он мог бы открыть частное сыскное агенство или художественную мастерскую - черезвычайно разносторонне-одарённыым человеком был его старший друг Костя Ратников. Кем он был до института, так и осталось не до конца понятным Совину. Служба Ратникова в армии по времени пересекалась с Пражскими событиями 68-го. Урывками, в сильном подпитии, он говорил что-то о дисбате, амнистии и комиссовании. О последущем десятилетии ни одним словом. Только вот владел комиссованный по состоянию здоровья Костя пресловутыми боевыми искусствами, очень уж виртуозно. Да и двумя - тремя иностранными языками не хило.
Вот с таким человеком свела тогда судьба Илью, затюканого догмами коммунистической морали мальчишку, с цепи сорвавшегося, долго приручаемого, но так не выдрессированного щенка, как выяснилось волчьих кровей. О, сколько же воспоминаний было связано у него с этим двором и угловой комнатой за выцвевшей занавеской в окне третьего этажа! Совин даже посвятил этой комнате одно из своих стихотворений. Он прикрыл глаза и попробовал вспомнить. Первые строки ускользали, но концовка, все-таки, проявилась, и он прошептал, слегка шевеля губами:
И знакомый близится подъезд
Спрятанный в углу пятиэтажки.
На планете нет теплее мест -
Скоро будет водка в чайной чашке.
Там не станут походя жалеть,
А настроят медленно гитару
И споют - “Иметь иль не иметь”
И про “Машу, рядом с самоваром”.
Илья открыл глаза и тотчас обругал себя за минутную расслабленность. Ещё мгновение и быстро удаляющаяся спина Кости Ратникова исчезла бы за углом дома. Совин вскочил и почти бегом последовал за будущим другом. Сомнений, куда он направляется, не возникало - в каждой руке Константина в такт шагам раскачивалось по пузатой трёхлитровой банке.
20
13
Классика! Чтобы русский мужик - будь он хоть трижды сен сей, хоть десятый дан-передан - пошёл за разливным пивом и так вот просто ждал отстоя пены!
Подвал с пивными автоматами - короче ПНИ (пивная напротив института) - только что открылся. Жаждущих было не очень много - не сезон. У студентов каникулы. Но кружки расхватали мгновенно. Костя и Илья тоже зацепили по две и заняли очередь в размен. Наконец, получив свои двугривенные, по пакетику картошки и максимально наполнив имеющиеся ёмкости, пристроились рядом, в углу зала, вплотную к трём суровым личностям, по деловому озабоченно собирающихся отметить начало трудового дня.
Пока Совин, обуреваемый противоречивыми чувствами - от спирающей дыхание ностальгической радости до ноющего под ложечкой стыда за своё вынужденное актёрство, лихорадочно соображал, как бы заговорить со своим соседом, и косился на знакомый, ещё без следа морщин, полупрофиль римлянина, - все приготовленные заранее фразы казались неуместными и натянутыми, Ратников, похрустев картошкой и сделав хороший глоток пива, обратился к нему сам:
- Боксёр? - задал он неожиданный вопрос.
- Да... А собственно откуда?... - преодолевая непрошенные урызения совести, сыграл удивление Илья.
- Не надо быть ни Конан Дойлом, ни братями Вайнерами, чтобы догадаться, - Константин усмехнулся в мокрые от пивной пены усы. - Движения, друг мой, движения! Кулачки без мозолей, значит не карате. А на бровях характерные шрамы.
- Специалист? - Совин ещё не решил, как обращаться к Ратникову - на ты или на вы. Но надо же было как-то поддержать беседу.
- Да так - маленько... Инструктором по рукопашной служил...когда-то, - Константин ещё отхлебнул пива. Никто, даже случайный попутчик в поезде южного направления, так не распологает к задушевному разговору, как незнакомец в дешёвой пивной. - Учишься здесь или только поступать собрался?
- Думаю! В смысле: поступать или не поступать!
- To be or not to be? - наверное более обращаясь к себе, саркастически произнёс Ратников.
- That’t not question!* - потупившись ответил Илья. И, понимая, что долго объясняться с Костей по англицки не сможет, перешёл на родной язык. - Проблема иного рода.
- Альтернатива? Образование или спорт? Что есть шанс в каком-нибудь СКА отслужить?
- Да нет, дело в другом! - Совин забыл - как это - не притворяясь, по-юношески, откровенничать с первым встречным. Тем более - ему приходилось постоянно отгонять устойчивое, навязчивое ощущение, что Ратников, близкий друг и всё-то про него знает. Но решился. - Трудности финансовые, так сказать...
- Х-х! У кого ж их нет? Ты москвич.Из обеспеченной семьи. Кажется, не плохо эрудирован... - Ратников насмешливо оглядел Илью. - Какие особенные финансовые трудности могут быть в таком нежном возрасте!
“Чего б такое соврать? Не выкладывать же сразу всю подноготную! - лихорадочно думал Илья Ильич. - Это потом, уже после двух или трёх лет нашей дружбы, два увлечённых фантастикой чудака будут за бутылочкой портвешка мечтать о путешествии на машине времени, да и то, ассоцируя оное с интерьером французких кабачков времён кардинала Ришелье и старым “Бургундским”. Знали б тогда - какая кислятина!”
__________
* - Не в этом вопрос! (англ.)
21
Совин залпом осушил первую из своих кружек, и началась вдохновенная импровизация:
- Мой нежный возраст и семья здесь нипричём! Просто обстоятельства складываются так, что в скором времени мне придётся жить в этом возрасте от неё отдельно, и если даже я поступлю в этом году, нужно будет как-то питаться и во что-то одеваться. Стипендии - не хватит, как пить дать!
- Ну, будешь подрабатывать! Дворником, сторожем, почтальоном - делов!
- Угу! Не я первый - не я последний! Утром метлой помахал, потом лекции с семинарами, рванул на тренировку, а ночью чертить, чертить, чертить...
- Боишься, что разбегутся солнечные зайчики от солнечного мальчика?
- Не надо быть ни потомком Нострадамуса, ни Кассандры! - Совин, повернулся к Константину и невесело засмеялся. - Ты не хуже Шерлока с Ватсоном меня просчитал. А я, вот хочешь, твоё недавнее прошлое, настоящее и чуток будущего эскизно набросаю? Со всем уважением и тактом!
- Ну-ка попробуй, потомок!
- Сейчас! Дай руку! Нет я не херовый мант, не цыган привокзальный! - Илья зажал между своими ладонями протянутую костину и плотно закрыл глаза. Через несколько секунд открыл и глядя на Ратникова в упор, стараясь не улыбаться, как можно более обыденным тоном, стал вещать. - Ты служил в армии за границей. Были там какие-то серьёзные заморочки. Приехал в Москву из области поступать в институт. Отучился на ПО. Сейчас собираешься на зароботки. Вероятно на юг. Вероятно бригадиром.
- Так... - растерянно протянул Константин.
- Хочу заверить - к знаменитой дедукции это никакого отношения не имеет!
- Так ты колдун, хочешь заверить? - Константин тщетно пытался скрыть за иронией смущение, смешанное с азартом.
- Ну куда нам! - Илья криво усмехнулся. - Но, ведь помнишь, как у старика Уильяма: “Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”.
- Константин! - Ратников протянул руку. - Тороплюсь представиться, пока ты меня не смутил окончательно.
- Илья!
Они обменялись рукопожатиями и сосредоточено приступили к поглощению вторых кружек, соображая как вести себя дальше. Когда пиво было допито, Константин сказал:
- Слушай, Илья, как ты навереяка понял, я тут живу недалеко - почему бы нам не продолжить разговор у меня? Если, конечно, нет дел неотложных.
- С удовольствием! - скрадывая энтузиазм, ответил Совин, и они вышли на улицу.
14
Илья Ильич был слегка разочарован. Не совпадали его нынешние впечатления о той знакомо-незнакомой комнате, куда привёл его Ратников, с романтическими воспоминаниями из иного времени, которые он переодически доставал из ларцов своей памяти, словно недобитый буржуй тускнеющее фамильное серебро. Да и Надежда при встрече выглядела неуловимо не такой, чем он её помнил. Однако, списав всё на погрешности поэтизации прошлого стареющим и ностальгирующим рассудком, Совин решил принимать действительнось по факту и постараться ничем не выдать своих неуместных чуств.
В принципе, помимо субьетивных безотчётных ощущений, всё было так, как встарь: и неказистая обстановка, и старый диван, массивный стол у окна, с купленной по дороге бутылкой “Варны”, гитара на стене, над Костиной акварелью, и даже серый трёхтомник Гегеля, на малюсенькой книжной полочке.
22
Как встарь разливали вино по лафетникам, запивали пивом, закусывали тонко, по-ресторанному нарезанной колбасой, как всегда в доме не оказалось хлеба. Потом, как и всегда, Ратников долго настраивал гитару, пел песни Галича, Визбора, позже и Вертинского.
Разговор, вот только, никак не складывался. Тот вдохновенный лепет двух дилетантов о нейтринной природе мышления, занимавший Константина с Ильёй всю дорогу от пивзала и оборвавшийся за дверью его квартиры, так и не возродился. То ли слегка раздражённая девушка Надя была тому причиной, то ли вновь затронутая Совиным, более прозаическая шабашная тема перебила философичный настрой, но о паронормальных и метафизических заскоках человеческого разума не было больше сказано ни слова. Зато Совин получил конкретное предложение отправиться с ратниковской командой в Астраханскую область, только не на сбор арбузов, а на какое-то непонятное строительство.
Но возможно, Илья Ильич и сам не желал продолжения наивных филосовствований на абстрактные темы - слишком многое вспыло на поверхность тёмной воды омута его памяти, взбаламученной песнями Константина. Так или иначе - желаемое было достигнуто; знакомство завязалось - “рыбаки увидели друг друга”, а поездка на заработки стала близкой и объективной реальностью.
Позже, уже дома, с облегчением восприняв презрительное молчание родственников и равнодушно кухонное имбарго, жуя булку с ливерной колбасой и запивая столовым вином - запасся предусмотрительно - он пытался понять, что так насторожило его во всём поведении Константина и Надежды, особенно после его восторга от предстоящей авантюры.
“А что такого странного, - ну расходится мыслимое, да ещё и давно минувшее, с действительностью! Бредни фантастов насчёт влияния сдучайных вмешательств в прошлое на окружающуюся жизнь - это всё биллетристика! И может мне, вообще, всё приснилось? - он допил вино, спрятал пустую бутлку в шкаф и плюхнулся на тахту. - Приснилось? Х-х... Или сейчас сплю и грежу мир и себя в нём, как хочу? Да жизнь плоховато удалась, почему б не придумать другую? Таланты демиуржьи неизрасходованные поэксплуатировать в удовольствие...Под наркозом...”
Выпиое в течении дня взяло своё. Совин перевернулся на бок, по-детски засунул ладошку под голову и действительно заснул.
15
Барьера не было. Глаз одна пара - на традиционном человеческом месте. Илья шёл по ночному южному посёлку, и ему казалось, что солоноватый вкус прощального Шурочкиного поцелуя всё ещё ощущается во рту. Он давно уже легко относился к подобным мимолётным встречам с приятными общительными девочками, тем более курортным. Одна напасть - они всегда в осадке оставляли тёмную, густую, мазохистки-самоуничижающую насмешку заматеревшего мужика, над первым трогательно-глупым чувством, так тривиально-равнодушно раздавленым женской туфелькой.
В который раз он доказывал себе, что нет для него ничего унизительного в том, даже не предательстве, а просто пренебрежении, которым Люсьен обдала прибывшего в десятидневное увольнение сержанта срочной службы. Да, он наверно выглядел и смешным, и растерянным, и “хуже татарина”, когда пил чай с ней и еиным предупредительно-ехидным хахалем, тщетно пытаясь укрыться за нелепо торчащим из трёхлитровой банки - вот именно, большой мутной банки - огромным букетом, с таким старанием выбираемых им цветов.
“Илья Ильич, натяжка это! Писатель хренов! - ворчал во сне Совин, выдернув ладонь из под затёкшего уха. - Ну вылетел я от них, как ошпаренный - и сразу вот так - взрослый, совершенно штатский по натуре человек, “к тому ж поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою” - решил свою жизнь искаверкать? Военная академия? Сто дней до дембеля ещё! “Был тот человек авантюрист...” Ну-ну!..”
23
Илья Совин шёл по ночному южному посёлку и пытался проанализировать последние факты. Убийство отдыхавшего здесь генерала западной группы войск наделало треска.
“Шок местной конторы понятен. Полный столбняк, - размышлял Илья. - Генералу нанесли несколько ножевых ранений. Но причина смерти - удар тупым тяжёлым предметом по голове. Нападавших было четверо. Заказняки так не исполняют. Даже в целях маскировки под грабёж. А не моя ли четвёрка “песчаных королей” постаралась? Дело-то было вечером - почти ночью - на набережной, у входа на санаторный пляж. Если уж тебя, Совин, откомандировали сюда разобраться, так нечего рефлесксию в черепушке толочь - давай, капитан, служи Советскому Союзу!”
Совин давно заметил всё возрастающую агрессивную озлобленность местного населения, странную для обычно сонного курортного посёлка. Да и отдыхающие, которые, казалось бы, должны быть беззаботными и расслабленными, вели себя, мягко говоря, несдержанно. Только позавчера он был не только свидетелем, но и невольным участником побоища между местной шпаной и группой молодых парней из дома отдыха, которые потом оказались курсантами Саратовского Военнного Училища. Перед его глазами в колеблющемся желеподобном воздухе проявились те секунды неожиданно разразившейся баталии.
Он видел отставшего от группы молодых людей, чтобы прикурить у него, белобрысого паренька, внезапно оказавшегося окружённым пятью аборигенами с палками в руках. На его крики уже неслись ушедшие значительно вперёд товарищи. У которых, между прочим, тоже руки почему-то оказались не пустыми. Но изувечили бы парнишку - точняк - не вмешайся капитан в ту же секунду. Потом всё смешалось: звери, люди и палок стук, и мат, и стон - словом, по Лермонтову.
Местные испарились почти мгновенно, когда услышали пронзительный милицейский свист. Курсанты, вместе с Ильёй едва успели перемахнуть через каменный забор и затаиться среди весьма колючих кустов и кипарисов территории дома отдыха. Там и познакомиись. Одобрительно похлопывая Совина по спине, подвыпившие парни жали ему руки и обещали всяческую помощь, ежели чего. Объяснили, что найти их можно каждый вечер в баре под крепостью.
Илья Совин брёл по ночному курортному посёлку вдоль невысоких заборов, сложенных из разнокалиберных камней, в необычайно ярком лунном свете кажущихся рыхлыми. Неподалёку громко хлопнула ставня. Он остановился, собираясь закурить. Долго шарил по карманам - сигарет не было. Боже, как хотелось курить!
Илья открыл глаза, сел на смятой постели. Очень хотелось курить. Он поднялся, достал из кармана штанов сигареты и спички, босиком подошёл к окну и распахнул захлопнутую ветром раму. Присел боком на широкий подоконник, прикурил. Сон, осколком какого-то иного мира, ритмично, в такт ударам сердца, мерцал в его памяти.
“”Спать и видеть сны...Вот в чём вопрос”... - он кисло усмехнулся в мутно-сизое, предутреннее московское небо. - Что, интересно, мешает нам сделать лучшие сновидения реальностью? Подкорректировав предварительно! Цель ясна, причинно-следственные связи наперёд известны, пусть в общих чертах. Не повторяй ошибок и действуй! А то окажешься, в одно распрекрасное для хирурга утро, перед дверями его операционной!
Вот, выпал я когда-то, в некотором демократическом царстве, в некотором рыночном государстве, х-х, из системы социальной - и что? Боролся? Ни черта! С “зелённым червяком” боролся! Существовал... А спрашивается - на хрена? Видел ведь сны разные! И складывал их куда-то - запазуху подсознания...И правильно тебя, амёба инфантильная, жена бросила! Мужиком надо было оставаться, а не “пробуждать жалость к павшим”, душинку свою недоношенную наизнанку выворачивая на бумажке!...”
24
Злобным вихревым порывом понеслись в сознании Совина ошмётки тоскливых воспоминаний о своём будущем. Вспышка света на полигоне - госпиталь, зелёнохалатые медики, многоглазые лампы над головой - брезгливая потная лысина начальника, подписывавшего рапорт об отставке - потуги и страдания неудачливого комерсанта - ГКЧП, танки на улицах и дрожащие руки Ясина в телевизоре - запойное густое пьянство, одиночество, изо дня в день мутное небо над бетонными коробками домов в своём окне - Илья Ильич “челнок” с баулами на вокзалах - скромная провинциалочка и поздняя любовь, как соломинка - второй путч, танки на мосту и чёрное пятно на белом доме - первая книга, надежды, первый компьютер - чёрное больничное окно - мрак.
Илья Ильич безжизненно посмотрел в равнодушную темноту под окном. Непроизвольно, его подбородок, ставший вдруг неуправляемым, стал медленно задираться, и Совин беззвучно, но как самому казалось, пронзительно, по мужичьи завыл. Потом с размаху рухнул на тахту, лицом в подушку, и стиснул кисти замком за черепом.
16
Сводчатая полутёмная пещера лучшего местного бара была в два ряда заставлена длинными столами и деревяными восьмиместными скамьями при них. Свободных мест видно не было. Совин приостановился на широких каменных ступенях у входа, оценивая обстановку и ища взглядом своих позавчерашних знакомых. Он увидел их в середине правого ряда, за одним столом с пляжными лохами, среди которых была и Шурочка. И ребята вели себя довольно раскованно, как будто были между собой не один час знакомы.
Не успел он сообразить, насколько устраивает его это неожиданное сочетание, как заметивший Илью, недавно спасённый им от туземцев блондин что-то ликующе завопил и призывно замахал ему рукой, локтём оставшейся толкая в бок соседа. Вся сборная команда повернула головы на Совина и приветливо и пьяно загалдела. Делать было нечего, и он неспеша, с умеренным достоинством, направился к ним. Мужики послушно, словно на привычное место, пропустили его к Шуре.
- Уже и с нашими мушкетёрами оказывается знаком! - усмехаясь шепнула она Илье, когда тот уселся. - Не ты ли тот герой, что разогнал толпу местных ганнибалов, напавших с шампурами на бедного Володьку?
- Он, он! - услышав её слова, радостно отозвался раскрасневшийся от выпитого Володька. - Не Илюха, обгладывали бы сейчас мои копчёные косточки детёныши папуасов! Постой! Мужики, как же мы сразу не въехали? Ведь это про Илью нам сейчас расказывали! Конечно, это он спас прекрасных принцесс и очистил прибрежные воды от полчищ кровожадных пиратов!
Все опять шумно зарадовались и наперебой потянулись пожать руку герою. Шурочка поцеловала его в щёку. Парень, сидевший напротив, звавшийся Серёгой, и самый старший по возрасту среди курсантов, внимательно, но как-то хмуро, посмотрел на Совина и налил ему до краёв бокал мятного ликёра.
Потом суматоха приутихла, и начался обычный застольный разговор в баре южного курорта, состоящий в основном из ни к чему не обязывающих, совершенно неправдоподобных баек и случаев из собственной жизни. Однако Илья внимательно прислушивался, так как сегодня уклон был явно антиукраинский и притом весьма злобный.
Вспомнили и про убийство генерала, о котором судачил весь посёлок. Тут уж уши Совина совершенно одеревенели и он, просеивая хмельную болтовню, от ненужной националистической шелухи и нелепых домыслов распалённого курсантского воображения, по крохам набирал иформацию.
25
Перед самым закрытием питейного заведения взяли ещё вина и направились, видимо проторенной дорожкой, на пляж, для продолжения банкета.
“Естественно, теперь-то сам Бог велел, - с ними бесстрашный Илья Муромец, чёрт побери! - думал по пути капитан Совин. - Но почему такая озлобленность неуёмная на местных? Хохлы, конечно, не подарки - “не съем, так понадкусываю” - однако что-то явно сдвинулось не туда в народном сознании!”
Мягкий прибой, устав за день от назойливых купальщиков, нехотя перебирал мелкие крымские камешки, думая о своём, черноморском. Окружающие залив скалы утонули в ночном мраке. Да и чёрное небо настолько сливалось с чёрным морем, что их вполне можно было бы считать одной природы, если бы не темпераментная россыпь южных звёзд, бесследно исчезающая за угадываемым горизонтом.
Расположились на тех же стелажах, что и вчера. Видимо и каждый предыдущий раз. Випили по пластмассовому стаканчику сухого вина. К удивлению Ильи, то ли это ночное море нашептало, но разговор вдруг зашёл о поэзии. Правда, несколько в странном ключе, где сарказма, на грани насмешки, было черезчур. Да, может, так только показалось до сих пор пишущему стихи Совину. Но он угрюмо молчал, мучился и терпел, пока славные, в принципе, ребята непририкаемым тоном извергали глупости и пошлости. У Совина было полное ощущение, что его самого, просто шутя, облила грязью проехавшая мимо машина с весёлой компашкой. Однако, когда полноватая блондинка - девушка Таня привела, причём наизусть, строки Пастернака:
Любимая - жуть! Когда любит поэт,
Влюбляется Бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых.
Глаза ему тонны тумана слезят.
Он застлан. Он кажется мамонтом.
Он вышел из моды. Он знает - нельзя.
Прошли времена - и безграмотно.
- как образец старческого маразма, он беспардонно перебил её насмешлвую декламацию громким хохотом:
- Пастернаку не было и тридцати, когда он это написал, - давясь смехом сказал Илья.
Окружающее веселье сразу как-то сжалось и лохи с курсантами, снова не озаботясь о своих шмотках, помчались плескаться. На берегу остались только Илья и та самая девица. Она была бы вульгарна, но модная короткая стрижка, подчёркивая красоту восточных скул, придавала кукольному лицу некоторую пикантность. Кажущиеся масленными, в текучем лунном свете, глаза с очевидной откровенностью разглядывали Совина.
- Почему ты так разозлился, Илья? - одновременно раздражённо-кокетливо-обиженно спросила девушка, присаживаясь на лежак рядом с Совиным. - Ты что - увлекаешься поэзией?
- Чудно! Увлекаются красивыми дамами, Танечка! Поэзию либо понимают, либо нет. Или любят, или не любят! - он закурил. Сделал несколько глубоких затяжек, посмотрел на море. - Но уважать чужое творчество, тем более тех, кто пытается, как писал Есенин, “кровью чуств ласкать чужие души”... - он опять сделал паузу, подбирая наиболе мягкое и вместе с тем точное выражение. - Это и самоуважение тоже. А ты что - эти строки специально заучила - по случаю щегольнуть?
- А ты хам или просто плохо воспитан? - она дерзко, с прищуром, посмотрела на Совина.
- Хам! А воспитан я хорошо, - не моргнув глазом ответил Совин, отвернулся от Татьяны и вновь уставился в направлении моря, отыскивая взглядом Шурочку.
26
Не найдя её среди резво плещущейся братии, он посмотрел чуть в сторону и заметил две гловы над поверхностью воды, метрах в двадцати от основной группы. Они тихо покачивались в такт волнам, почти вплотную друг к другу. Совин не сразу сообразил, что там происходит. Потом комок гадливости неуправляемо пополз вверх по пищеводу, и лишь судорожный глоток ликёра прямо из горлышка продавил его назад.
Окинув его насмешливым взглядом сидящая рядом змеюка процедила:
- Заметил наконец-то! Вот так-то, ценитель чужих чуств!
Илья уже взял себя вруки, но ярость, разогретая выпитым за вечер, ещё сильней запульсировала по всему телу.
- Слушай! Ты всё равно не купаешься! Пойдём погуляем где-нибудь! - сказал он, в упор посмотрев на свою соседку, и быть может товарища по неприятной ситуации.
- Пойдём, - ответила Татьяна спокойно, словно давно ждала этого предложения.
Он взял её почти грубо, на скамейке, под кипарисами парка знаменитого санатория, игнорируя едкий свет фонаря над своим затылком. Но видимо девушка Таня осталась довольна содеянным над собой. Она пытаясь быть ласковой, тёрлась щекой о его плечо и, как большинство оттягивающихся на югах мещаночек, жаловалась на своего негодяя мужа, с которым давно решила развестись. Песня была знакома, и Совин воспринимал эту исповедь также равнодушно, как и ритмичный шум дальнего прибоя. Выплеснув в сексуальном порыве свою ярость, он сейчас спокойно разбирал по характерным признакам полученную за день информацию.
Но опять отвлёкся недоумённостью вороса, неизменно мучившего его последние дни:
“Какой однако дикий излом сознания, мировозрения и морали, в одном отдельно взятом посёлке! Или уже не одном? Середина, какое там, - начало восьмидесятых! Вот она трещина в идеологическом граните - теперь заливай о свободах и правах, нагревай и долби, наяривай про нашу отечественную ущербность...”
Вспыхнул яркий свет, и на дорожку, перед их скамейкой два официанта, почему-то одетые в смокинги, выкатили столик с явствами. Один из официантов, с лицом какого-то члена политбюро, достал из блестящего ведёрка со льдом бутылку шампанского и начал её открывать. Но вместо того, чтобы разлить вино по бокалам, направил горло бутылки в грудь Совину... Но это уже была не бутылка, а портативный гранатомёт “Муха”...
17
Илью разбудил грохот грозы. Ливень захлёстывал в комнату, через распахнутое окно. Сверкнуло, и спустя секунду снова затрещал короткой атоматной очередью, громовой разряд. Он вскочил и торопливо затворил рамы. Потянулся. Вспомнилось, что в те годы, каждое утро бегал не менее пяти километров по улицам и потом хорошо разминался в школьном дворе. Усмехнулся, но стал отжиматься. Шутя сделав полсотни отжиманий, весело крякнул и по десятку раз присел на каждой ноге.
Оделся и, насвистывая нечто вроде “прощания славянки”, почапал умываться. Пока плевала по стёклам последними сгустками ливня утихающая гроза, собрал все необходимые вещи в свою дорожную сумку. Достал из гардероба спортивную куртку, положил во внутренний карман паспорт и деньги. Подумал и добавил к ним приписное свидетельство военкомата.
В половине девятого вышел из дома и позвонил с улицы Ратникову. Трубку снял Константин.
- Алло, - вопреки ожиданиям, не сонным отнюдь голосом отозвался он.
- Привет, это Илья! Не рано?
27
- А, Илюша! Лёгок на помине! - может быть даже обрадованно сказал Ратников и со скрытым смыслом добавил. - Не, в самый, что ни на есть, раз! Я вот тут Надежду домой провожаю... А ты чем собираешься заниматься?
- Да вроде ничем... Если, конечно, нет интересных предложений.
- Так давай, подруливай! Предложения будут в процессе...
- Через полчаса буду!
- Годится!
Как же хорошо городское утро после грозы! Ещё пасмурно, но в туманную перспективу переулков, сквозь низкое лиловое марево неба, упрямо пробиваются снопы солнечных лучей. Если у тебя хорошее настроение, так и всё вокруг радует глаз: и темнозелёная, вымытая ливнем листва, и аромат азона, и даже особенно чистый грохот трамвая на соседней улице, убегающего по сверкающим - непременно серебристо сверкающим - рельсам.
Не совсем ясно, что так обрадовало Совина - предстоящая встреча со старым новым другом или неуклонная реализация своих планов, но всю недолгую дорогу от подъезда до подъезда воодушевление его не покидало.
Ратников был уже в одиночестве. На столе стояли две чашки с остатками кофе и тарелка с недоеденным овсяным печеньем.
- Проходи, сейчас я это уберу! Или ты кофе хочешь? - Константин хитро улыбаясь взглянул на Илью.
Кофе Совин хотел, но почему-то быстро ответил:
- Нет, нет, спасибо!
- А то смотри... Так что ты решил? - вопрос прозвучал резковато и неожиданно.
- Насчёт... Астрахани? - Совин удивился таким скорым оборотом дела и тем, что с этого начался разговор.
- А на счёт чего же ещё! Её родимой! Ты извини, что я так с места в карьер, но сейчас мои архаровцы звонить будут - надо же им сказать про количество билетов.
- Я еду! А когда? - заторопился Совин.
- Завтра с Павелецкого! - ответил Костя. - Есть проблемы?
- Никаких! Нищему собраться...
- Ну и прекрасно! Время и место сбора я тебе сообщу. Давай свой телефон!
- Кость... - напрягся Илья. - Телефон я тебе конечно дам, только не надо туда звонить. Во-первых - могут не подозвать; во-вторых... Ну, словом, я сказал, что еду на сборы...
- Так! - нахмурился Ратников. - А тебя разыскивать с собаками родители не будут?
- Не будут! - насколько мог убедительно уверил Совин. - И не родители они мне вовсе! Мачеха и её муж! У нас давно холодная война - я просто не хочу, чтоб о моих заработках они что-нибудь пронюхали.
- Ну тогда другой коленкор! - Костя расправил морщины на лбу. - А знаешь - давай-ка ты дуй за вещами! Сегодня у меня на раскладушке переночуешь - может завтра утром уще ехать надо! Как?
- Это запросто! А вещи у меня с собой!
- А чего мы сидим?.
“Хрюшки” они с Костей макнули достойно. А под вечер следующего дня Илья Ильич Совин очнулся на верхней полке плацкартного вогона, уже с субтропической сухостью во рту, под ритмичный перестук колёс скорого Москва-Астрахань, где-то в районе Мичуринска. Он лежал, уткнув подбородок в сгиб руки, грустно смотрел на улетющий к чёрту монотонный сумеречный пейзаж, и очень надеялся, что оставленное им под телефонным аппаратом замысловатое послание матушке Розе, с невнятным обратным адресом - г.Петушки, с/л “Жаворонки”, до востребования, не даст ей возможности в ближайшем будующем вмешаться в его форсированное изгибание, до толе прямой, как учительская указка, собственной судьбы.
Ноябрь - декабрь 2003.
Эксперимент
© Copyright: Михаил Буликов, 2014
Свидетельство о публикации №114050306978
Свидетельство о публикации №114050306978
Рецензии