ЭКСПЕРИМЕНТ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Виктор Совин нервно закурил прямо в кабинете министра стабильности, что уже само по себе было из ряда вон. Но ещё более поразило членов совета - полная индиферентность некурящего Бунсена к подобной выходке, как ни в чём не бывало продолжающего вести экстренное заседание.
- Доктор Совин, повторите всё, что излолжили мне о изменениях вашего состояния за последние сутки, - почти ласково обратился он к заметно нервничавшему учёному.
Совин, суетливо поискал бегающими глазами пепельницу, не нашёл, плюнул на дымящийся конец сигареты и убрал ещё шипящий окурок, омерзительно пахнувший мокрым горелым табаком, в мятую полупустую пачку. Обвёл присутствующих затравленным взором страдающего невростенией и тихо начал:
- Как вам известно, я участвую в опыте по хронопортационной пересадке индивидуального сознания, проводимого Институтом Трансплантции, не только как руководитель эксперимента, но и как своего рода ииндикатор соответствия процесса теоритическим параметрам и гарант его безопасности. Учитывая это, в дальнейшем предпочитаю говорить о себе в третьем лице, как о контрольном индивидууме, или адсорбторе второго рода.
С момента начала опыта прошло пять суток, точнее 122 часа 40 минут. Если первые сто часов никаких заметных изменений в поведении, энцелопараметрах и записях гипновизора не наблюдалось, то за последние сутки обозначились опредёлённые сдвиги в эмоциональном состоянии контрольного индивидуума. Кроме того, гипнограммы показывают создание новых временных связей и торможение старых в зоне раппорта, то есть бодрствующих, по неясным пока причинам, участках коры головного мозга спящего адсорбтора. Такой эффект соответствует явлению внушения, в “парадоксальной фазе” сомнабулической стадии автогипноза, когда сильные раздражители реального мира уступают место слабым, исходящим из трансцедентного сознания. Человек, как бы сам зомбирует свою личность, переучивает свою ментальную сущность и заменяет прежние энграммы памяти на новые. Трансцедентное спонтанно разрушает сформированное всей предыдущей жизнью, опытом и социальными нормами трансцендентальное.
Члены совета начали переглядываться, и заметивший это Бунсен обратился к Совину, прервав его учёный монолог, малопонятный чиновной номенкалутуре:
- Доктор, всё это очень важно, но пожалуйта, ближе к существу вопроса!
Совин неуклюже переступил с ноги на ногу и ещё более тихо продолжил:
- В силу вновь открывшихся в ходе опыта данных, выпадающих из теоретического ряда, полученных после расшифровки телеаудии мозга адсорбтора, предлагаю эксперимент срочно остановить, провести обратную пересадку сознания личности контрольного индивидуума, девальвацию и корректировку его вновь приобретённой памяти.
- Какие последствия уже необратимы, доктор Совин? - встревожился лысоватый толстяк, министр воспитания и нравов. - Как скажется ваш эксперимент на нашем моральном облике?
- На вашем никак не скажется, господин Фиск! - раздражённо отмахнуля Пер Бунсен и снова мягко, по-дружески, обратился к учёному. - Виктор, сколько времени надо, чтобы исправить ситуацию? И, действительно, каково положение дел на текущий момент?
1
Совин вытер ладонью вспотевший лоб и угрюмо глядя в стену, поверх голов членов совета, выдавил признание:
- Если эксперимент не пошёл вразнос, после того как будет дан обратный ход, никому и ничему здесь ничего прямо не угрожает... Кроме адсорбтора, то есть вашего покорного слуги, которому, в лучшем случае предстоит долгое обследование и лечение. Желательно в максимально полной изоляции... - он взглянул в глаза министру безопасности, и когда тот, прикрыв веки, еле заметно кивнул, поднёс к уху раковину телекома и сказал одно слово: “Реверс!” Потом обращаясь только к председателю совета Перу Бунсену медленно произнёс. - На сём я слагаю с себя руководство экспериметом и отделом хронолортации энграмм.
2
Плохо спавший свою последню крымскую ночь капитан Совин прикатил в симферопольский аэропорт ни свет, ни заря. Регистрация на его рейс должна была начаться, аж, через пять часов. Побродив по окрестностям, он купил в буфете три бутылки пива и устроился в тени на лавочке, невдалеке от белого старого здания аэрофлотовского ресторона, за которым виднелся клочёк лётного поля и округлые носы застывших в ожидании пассажирских бортов.
Десятидневная командировка Ильи Совина в посёлок Судак была успешно завершена. Порученное дело доведено до ума. Как с самого начала и предполагал капитан, убийство армейского генерала было совершено местной шпаной, с целью грабежа. Будь на месте кадрового вояки какой-нибудь штаский чиновник, всё бы наверное обошлось выворачиванием карманов, в худшем случае - парой оплеух, но генерал, прослуживший добрый десяток лет в заграничном контингенте, отвык от марксистко-ленининских компромисов со своей гордостью. За непонимание конкретной ситуации текущего момента и получил ножом в живот да кастетом по затылку.
Когда Совин уезжал, преступники были уже арестованы и вовсю кололись - ну ещё бы - к общему удовольствию высоких чинов. Однако от поездки на курорт, в глубине души капитана остался неприятный осадок, никак не желающий растворятся в крымских винах, мешающий радоваться яркому утреннему солнцу и беззаботно попивать пивко, в предвкушении возращения домой. И не только подонки, зарезавшие человека ради его бумажника и часов, не только поголовное людское остервенение, воочию наблюдаемое им целую декаду как среди коренных жителей, так и курортников, было тому основной причиной.
Это залегало глубже и крылось в его собственном психологическом соответствии окружающему миру и дискредитации прежних представлений о нём. У Ильи было ощущение некой потерянности, опустошения. Словно он вошёл в старое своё жилище и увидел, что мебель уже иная, обои не с кленовыми листьями, а в розоватый дурацкий ромбик, ситцевые занавески сменили на отливающие металлическим блеском жалюзи. Душевный разброд усубляли и низвержение в морскую пучину идолов самоценности, и утопленная в недельном оголтелом сексе иллюзия о блоковской незнакомке, и развенчанная романтика южных ночей, и брошенная в обыденный разгул давняя мечта о Тавриде.
Мечта эта возникла у него давно, с того момента, как он проснулся в тёплый июньский вечер семнадцатилетним юношей, чудесно помолодев на четверть века. По, случайно услышанной им в детстве, старинной крымской легенде, девяностолетний старик и его старуха жена, напившись воды из источника у подножия Ай-Петри, дававшего начало речке Хаста Баш, вновь обрели молодость и зажили по новому - богато и счастливо. Правда, старуха, слегка перестаралась и превратилась в дитё неразумное. Но бабы - они и так не слишком... С тех пор желание побывать в легндарном месте и увидеть родник, породивший так близкиий ему сказочный сюжет, стало почти манией.
2
И что же? Организованная им поездка, с компанией курортных знакомцев, к легендарному источнику, вылилась в очередное неумеренное питиё - и ведь отнюдь не молодильных напитков. Сейчас он даже сомневался - не приснилось ли тогда начитавшемуся Айзека Азимова парню его будующее, хотя логика фактов подтверждала необяснимое превращение.
Спустя шесть лет после исторического пробуждения, когда проживший сорок пять непростых лет, битый-перебитый судьбой, изломанный физически и близкий к аутичному отчаянию Илья Совин увидел себя вновь крепким и здоровым, только что сдавшим выпускные школьные экзамены молодым человеком, его память о своём первом будующем стала тускнеть, затуманиваться и потихоньку стираться. Первым будующим, - (потому как он лихо менял основопологающие моменты в своей прежней судьбе - и многое действительно изменилось) - он называл ту, уже когда-то давно, словно в ином измерении, прошедшую трагикомическую жизнь, обрывающуюся на больничной койке. И Совин очень надеялся, что конечный результат второй попытки будет более удачным.
Теперь уже память его не воспроизводила точно, без поправки на домысел, картины той жизни - новая суета и новые следствия совинских поступков размывали и растворяли прежние воспоминания, резкие повороты в своей судьбе привели к ощутимым отклонениям от пройденного некогда пути. Он всё более и более сомневался, что та жизнь не прегрезилась испуганному и возбуждённому назревающими кардинальными переменами неоперившемуся птенцу, выглянувшему из гнезда в незнакомый, будоражащий воображение мир.
“Волшебный источник элексира молодости! Обычный родник, невдалеке от которого дюжина туристических палаток и характерные следы разочарования цивилизованных горе-паломников, - с тоской думал Илья. - А я вот напился воды из больничного водопровода - и на тебе пожалуйста! Пригрезилось - не пригрезилось, а сейчас разыгрывается иная партия, с иными комбинациями и жертвами. И до эндшпиля ещё, ох как, далеко!”
Прошёл час. Южное стервозное солнышко резво выскочило из-за крыши ресторана и стало беспардонно, словно упёршая руки в боки базарная торговка нищего, разглядывать макушку Ильи. Не в силах вынести сего жгучего взгляда, он быстро допил остатки тёплого пива, поднялся и покрутил головой, в поисках укрытия. Не найдя ничего подходящего, глубоко вздохнул, вынул бумажник и грустно обозрел оставшиеся командировочные. Ещё глубже вздохнув, поплёлся к дверям ресторации - нужно же где-то, как-то позавтракать, а асортиментом крымских забегаловок он был сыт по-горло, во всех смыслах.
В полутёмном зале было относитльно прохладно, но уже достаточно шумно. Присев за двуместный столик в углу, куда ему кивнул промелькнувший мимо официант, он принялся разглядывать меню. Выбрал яишницу с зелёным горошком и гречкой, томатный сок, сто грамм и чёрный кофе без сахара. Обслужили на удивление быстро. Выпив, запив и поев он неспеша приступил к своему любимому напитку. Откушивание кофею стало для Ильи своебразным ритуалом, позволяющим обстрагироваться от окружающей обстановки и ситуации. И сейчас, попивая маленькими глотками горьковатый напиток, Совин снова погрузился в свои философические раздумья о судьбах человеков и цивилизаций.
“И почему это я решил, что не соответствую оружающему миру, который меняется скорее и несколько иначе, чем предпологалось? Я кардинально меняю свою судьбу - вокруг тоже изменяется положение вещей! Но не может же поведение одного отдельно взятого индививидуума заметно повлиять на ход итории? Или может? - Совин отпил остывающего кофе. - Мало ли было великих людей на этом свете, ещё о-го-го как искалечивших этот самый ход! Но я-то кто - былинка на ветру!... Чтож ты о себе так, господин Совин? Живёшь по второму заходу, а прибедняешся! Может ты Богом отмечен? Угу! Или чёртом заслан!”
3
Чашка опустела. Илья жестом подозвал официанта, заказал ещё одну и попросил счёт. Натянуто улыбась расплатился, закурил и вновь ушёл в свои мутные раздумья.
“Ну допустим кем-то я там заслан. Ну и что? Тогда, вероятнее всего, не я первый - не я последний! На небесах или ещё где, Некто эксперементирует, а то по-просту играется! Мы уже с тобой, приятель, рассуждали о пророках, ясновидящих и прочих провидцах. Кто, когда из нормальных людей им верил безоговорочно? Единицы. Чудаки и неврастеники! Хотя в смутные времена или в древности... Оракулы дельфийские и кашпировские... Но смутные времена - на то и смутные! Хаос. Потом всё забывается и встаёт на свои места! А в древности - то ли влияние поступков на главный эволюционный вектор ничтожно, то ли цивилизации, избравшие ошибочный путь, были обречены. А люди опережавшие свой век - так и оставались людьми не своего времени. Леонардо например. Его изобретения были просто-напросто тогда не технологичны. “Пророка нет в отечестве своём...” А уж в чужих, тем паче, ни хрена!...Ха, а может идя по другому жизненому тротуару я не того дождевого червяка придавил! Ну ладно, умник, тебе пора, - Совин поглядел на часы. И вставая, мысленно добавил. - По большому счёту, вселенской эволюции на всех нас начхать с небесной тверди...”
3
В самолёте Илья Ильич задремал. Он давно уже не видел странных снов - они сами собой исчезли, когда он, меняя направление своей судьбы, совершил свой первый значительный вираж, укатив с Костей Ратниковым на астраханскую шабашку. Теперь ему снилось, в большинстве своём, насущное или совсем недавние события. Однако сейчас в беспокойной дрёме, в воздухе, ему показалось, что он снова возвращается домой с очередных испытаний, таких частых в другой его жизни.
Сон и явь, как бы поменялись местами. Словно какой-то непонятной природы сила заягивала его сознание в далёкое, ставшее чужим и полуреальным прошлое. Скоро он прилетит домой. Поцелует любимую жену. И не надо будет никуда спешить с докладом о каком-то глупом приснившемся расследовании. Будут целых три дня свободных, плюс два календарных выходных. Командировка отмечена как надо. Зря он что ли спирт пил с военпредом. Несмотря на то, что полковник проглот и редкий зануда. Наконец появится возможность расслабиться, посидеть за письменным столом и наконец закончить повесть.
И не будет даже подозревать ни о какой Перестройке - у власти сонный Черненко, а не чекист, подключённый к аппарату вечной жизни, - всё чётко и предельно ясно. Плевать на власть, работай для своей Родины и народа, не смотря ни на что.
Мимолётно возникла картинка громадного серого ящика, из-за которой пристально вглядывалась вдаль, сквозь очки в тонкой позолоченной оправе, лысоватая блестящая голова. Да, Юра-Вова - какой-то странноватый мужик. Дисциплина - это конечно... Но крутовато... Нет, поэтов и писателей к власти пускать нельзя! Были примеры. Нерончик, наши - Грозный Иванушка и незабвенный горец Коба... Теперь вот Андропушка...
Его рабудил голос стюардессы из динамика. Самолёт совешал посадку во Внуково. Пристёгивая ремень, Илья печально улыбался:
“Нет не получится туда. Ишь чего захотел: с одной жизненной параллели, словно воробышек, на другую - прыг-скок. Где твоей душеньке уютнее. Та жизнь, если она действительно была, вероятнее всего, оборвалась на операционном столе. Или вскоре. Да и не держало тебя там уже ничего. Изделия созданы. Ну и а что автор неизвестен... Научные статьи написаны и пылятся в первом отделе. Сборники стихов и рассказов изданны. Правда их никто не читает, кроме некоторых твоих жалостливых друзей. Романы вот только в столе. Но рукописи не горят. При жизни автора, а так очень даже хорошо. Плевать! Черта была подведена там - за чёрным блестящим больничным окном!”
Совин ощутил лёгкий толчёк. Ту-154 выпустил шасси.
4 4
Совин тщательно припарковался около ЦУМа - сегодня он больше не собирался садиться за руль. О своей “Ниве” Илья не беспокоился - угнать автомобиль с такими номерами мог только полностью отмороженный камикадзе. Выйдя из машины закурил, автоматически, профессионально осмотрелся и двинулся пешком в направлении Столешникова, последний этаж одного из антикварных домиков которого занимала мастерская модного художника-портретиста, прозванного с своей среде Тицианом. В этой, непонятно за какие заслуги полученной мастерской постоянно присутствовал кто-то из московской богемы, и был хороший шанс встретить знакомого литератора, с которым можно поговорить на отвлечённые темы и оттянуться, после всегда неприятного, при любом раскладе, разговора с грубовато-надменным шефом.
Несмотря на нежаркую, для середины лета, погоду, в полуденное время, людей в центре Москвы было не очень много. Постоянные облавы и проверки документов отбили у столичных жителей желание появляться в общественных местах в течение рабочего дня без крайней необходимости. А иногородних в город пускали с большими ограничениями. Столичные улицы напоминали Илье московскую олимпиаду - тоже всё было чистенько, спокойно и бравурно. Но тогда, как только наш ласковый Миша улетел на воздушном шарике и был при пересечении границ Москвы растрелян снайперами, народ предместий и провинций наверстал упущенное. Миша сделал своё дело,...
Иногда Совин вспоминал и тот, растянувшийся на два десятилетия“демократический” шабаш из первой своей жизни, когда на улицах становилось душно от одного количества встречных лиц “кавказкой”, да и вообще “южной” национальности. Однако, его поражало, как перекос настроений мог достигнуть такой степени абсурда, после перемены идеологического курса в ином направлении, что тотальный паспортный контроль стал чем-то само-собой разумеющимся, а неприязнь к приезжим превратится в патологию. Но видимо, большинство населения СССР было к этому давным-давно готово, и как только на очередном съезде провозгласили лозунг: “Новый подход в новых геополитических реалиях”, с откровенной радостью забыло про интернационализм, дружбу и братство народов. Сжатая пружина распрямилась яростно и разрушительно.
Придя к вожеленной абсолютной власти уже смертельно больным; ожесточённым от постоянного лавирования между долгом, честью и карьерой; борьбой с догматичностью, коностью и ортодоксальностью партйного мышления; надломленным от бесплодных попыток последних лет как-то изменить ситуацию в полуобморочной стране, после пережитого её народом за последнее столетие, обезволенной транквилизаторами выхолощенной идеологии, поражённой злокачественными метастазами коррукции и хроническим радикулитом экономической системы, Андропов, сам по крови большевик, успел переболеть, в отличие от своих бывших соратников реформаторов, детской болезнью правизны в социализме.
Умный генсек (не даром руководил столько лет конторой) прекрасно понимал, куда могут привести демократические заморочки в такой многонациональной стране, да ещё сдобренные неизбежными разоблачениями, псевдоправдой и домыслами. Наверняка и уровень интелекта будующих претендентов на престол был ему хорошо известен. Чувствуя всё большее понимание несостоятельности коммунистической идеи в народе и бесполезность, даже вред её пропаганды - смеялись уже почти в открытую - Андропов и счёл за лучшее выпустить пар через иные клапана.
Завинтив до упора гайки дисциплины, так что чуть резьбу не сорвал, он в своих “новых подходах” сделал ставку на приоритет исторической роли России в будующем мировой цивилизации, опираясь на величие её истории, культуры и, может быть даже наступив себе на горло атеиста, морали, воспитанной православной верой. Кому ж из русских это не по душе? А их, как это не удивительно, до сих пор в России большинство. Национально-патриотические союзы росли, как на дрожжах.
5
Не учёл лишь мудрый правитель, что страна не только многонациональная, но и мнгоконфессиональная. Ему казалось, впрочем, не он первый, что беспройгрышна ставка на национальную избранность и богоносность. И раззадорив гордость одних, возбудил в других вполне понятное негодование. А межрелигиозная конфронтация - она похлеще всякой другой распри будет. Вот и пришлось атеисту всё крепче и крепче опираться на русскую православную церковь. Хоть инквизицию новую создавай. Впрочем нечто похожее он и сделал. А дальше пошло-поехало. Комитеты в ЦК, отделы при конторе, органы быстрого реагирования на беспорядки и т.д и т.п. Ну и, конечно, знаменитые “психушки”! Нет, нельзя поэтам быть правителями - увлекающиеся натуры!
Православная печать теперь имела статус, как минимум, не ниже партийной. Как-то сразу чиновники всех мастей полюбили всё русское, почти одновременно окрестились и стали истинно верующими. Сложилась новая партийно-церковная номенкулатура. Запад ругали все поголовно, причём, что уж совсем странно, бывшие ярые дессиденты, на своих крохотных кухоньках. Что тут говорить о простых обывателях. Словом, если бы не тотаталитарный режим, взрывоопасность настроений в обществе мало чем отличалась от бурления страстей в мире параллельном - демократическом, периода громогласности. Тогда, как помнил Совин, джин разоблачений тоже был выпущен из бутылки, и неокончательно протрезвевшее братство народов, заполняя мусоропроводы партбилетами, ринулось бичевать и обворовывать вчерашних сотоварищей.
За исключением того, что умные люди, не только действительно веровшие и до “новых походов”, но обладающие достаточно глубоким пониманием сути своего религиозного чувства, осозналили какую свинью им подложили и надвигающуюся опасность гораздо ранее, людей опьянённых свободами слов и выражений. Православие в своей исконной сути неагрессивно. Но как известно умных не так уж и много.
Наученный горьким опытом первой жизни Илья Совин прекрасно понимал, что рано или поздно взрыв неизбежен. Причём с куда более катострофическими последствиями, чем победа демократов. Он с ужасом представлял себе, как придёт к власти некий “умник”от сохи, может даже с университетским гуманитарным образованием, и в этой обстановке начнёт свою социально-идеологическую перестройку, основанную на передовой, единственно верной филосовской теории. Залпами по зданию правительства, распадом Союза и одной Чечнёй не отделаемся. Вся Россия развалится к чертям собачьим, на радость супостату.
Именно поэтому, отслужив в армии срочную и поступив на контрактную службу, после того, как отучился в школе конторы, принял предложение работать в спецподразделении этой организации.
5
Илья уже подходил к дому художника, когда его окликнули. Ещё не обернувшись, но взглянув на отражение в стекле витрины, он узнал человека, видеть которого сегодня ему хотелось меньше всего. Напрасно любители поэзии считают, что стихи пишут только прекрасные душой люди - такие вот без страха и упрёка рыцари. А если уж вор - так всенепременно Франсуа Вийон. Отнюдь. Мерзавцы и стукачи тоже могут быть талантливыми поэтами. Именно такой мерзавец сейчас и окликнул Совина.
Тщедушный, лысоватый, в жёваном, но модном костюме, с первого взгяда он вызывал, нет не отвращение, обычную брезгливость не привыкшего ковыряться пальцем в заднице. Это был редактор поэтической рубрики какой-то мелкой и пакостной шовинисткой газетёнки. Слово стукач - только что не на лбу написано.
6
Совин знал его плохо. Так - выпивали пару раз в общей компании. Стихов же вообще не читал никогда. Он убрал с лица недовольную гримассу и обернуся. Хмырь, так будет короче и в точку, приближался к нему радостно улыбаясь. Следом плелась молодая, небрежно причёсанная девица, на голову его выше. Очень возможно, что она слыла первой красавицей в своём захолустном посёлке городского типа на черноземье, но здесь имела имидж затраханной лимитчицы...
“Дай Бог, взаймы попросит и отвалит”, - раздражённо понадеялся Илья. Однако хмырь, к его удивлению, оказался при деньгах.
- Здраствуй, Илюша! - дыхнул он свежим алкоголем. - Рад тебя видеть!
- Здрасте, - пробормотал Совин.
- Познакомься, моя поруга - Катерина! - девушка вышла из-за его спины и робко протянула руку.
- Илья! - Совин пожал её вялую ладошку.
- Ты к Тимоше? (так звали модного богомаза) Не стоит! Пойдём лучше к нам! Посидим - и выпьем спокойно, без всяких б... сионистов! - пытаясь уцепить Илью за рукав, проблеял Хмырь (сам поукровка). - Я тут гонорарчик ухватил - угощаю!
“Вот ведь угораздило наткнуться, - устало подумал Илья. Но искать причины для отказа было лень и притворятся искренне огорчённым собственной занятостью не улыбалось. Да и девушку, как-будто застыдившуюся своего спутника - видно она почувствовала, что сейчас ему откажут и потупилась в сторону, стало немного жаль. - А, чёрт с ним! Может, хоть сплетни последние услышу. Хотел же оттянуться - подано!”
- Если только ненадолго, - почти ворчливо сказал он.
В конце восьмидесятых парадный фасад Столешникова переулка разительно отличался от его задворок. Да и по всему центру столицы было примерно тоже. Двухэтажные, цыплячьего окраса, присевшие на подоконники дома, с квартирами на добрый десяток жильцов. Обитали здесь в основном семьи местных жэковцев, работающих в Москве по лимиту: кочегаров, сантехников, дворников, а также прокисшие сливки общества.
В одной из таких квартир занимал комнату Лев Михайлович Плещенский, сдавший в психушку хозяина - так и не поступившего в Литинститут прозаика, по безалаберности тоскующей души неосторожно приютившего бездомного редактора. Шершавая обстановка полутёмного помещения угнетала. Половину его вытеснила могучей грудью, неведомо какой национальности, печь. Остальной бардак описывать просто неприятно.
Зато бокалы сверкали свежестью - не иначе их недавно вымыли в каком-нибудь приличном кафе. Выпивки, в основном марочного портвейна, было в избытке. Катерина пригубила свой бокал и забилась в угол за печью, с какой-то потрёпанной книжицей. А вот подвыпивший Хмырь щебетал без умолку, не обращая внимания на кривую улыбку гостя, а потом, и вообще, его затвердевшее в безучастности выражение лица.
Он перемыл косточки, точнее ополоснул помоями, всем общим знакомым, впрочем остерегаясь сильно задевать православных, в его понимании, друзей Ильи. Да и общался Плещенский в основном с богемой иудейских кровей, которых он немало попил, пьянствуя на их деньги. Премного льстил, вызывая на откровенность - куда потом сливалась эта пьяная откровенность, Илья прекрасно знал, так как сам был капитаном “инквизиции”, хотя и другого профиля. Информация ему была нужна, но иная - не компроментарная, а оперативная.
7
Лет семь-восемь назад, почти сразу после перевода обратно в Москву, Совин отыскал своё родное ЛИТО и снова со всеми перезнакомился. Вот где мало что изменилось, по сравнению с прежним вариантом. Очевидно, искусство имеет непреходящую ценность и цельность независимо от той тропки, по которой в данный момент бредёт впотьмах, ориентируясь по запаху и звуку, к заветному домашнему порогу подгулявшая цивилизация.
С неизбежностью, быстро завязались старые дружеские отношения. Илья, перестав вариться в собственном соку, снова обрёл творческое вдохновение, подрастраченное на усилия, скорретировавшие его жизненный путь. На долгие годы общение в лтиобъединении стало главным прибежищем его неприкаянного, вечно всем недовольного, влюбчивого и ранимого духа. Крепостью, отгороженной неприступной стеной - непроницаемым, но прозрачным, силовым полем тайны о той, первой жизни, - от его основной работы, увязшей в безнадёжных попытках смягчить назревающий социальный кризис.
Никто из начинающих талантов не знал о деятельности поэта Ильи Совина, так сказать, в миру. Единственное, что позволил себе капитан конторы - это осторожно и не навязчиво предупредить близких и симпатичных ему людей о том, кто рядом барабанит обо всех их фантазиях, дисскусиях и мыслях, вырвавшимся вслух в поэтичеком запале. К сожалению - это мало помогло, как, наверно, не помогло бы Совину из той жизни, знай он стукачей в лицо. Недосказанное домысливалось. Поэтому он нисколько не удивлялся, когда Плещинский перессказывал, что “выдал” во время недавней встречи - читай попойки - Головин или Касеопеин.
“Талантливые ребята - дай Бог, как в той жизни, обойдётся! - думал капитан, слушая захлёбывающиеся и причмокивающие смакования Хмыря. - Да ты, старый таракан, не хочешь ли и меня зацепить? Кому медведь на ухо, а тебе, явно, по носопатке протопал! Пристрелить бы тебя, сволочь, у гнилого болота, как незабвенный, во всех мирах, Штирлиц своего информатора. Тоже ведь - в том то всё и дело - как таракан, неистребимый во всех мирах.”
Наконец Совину стало совсем уж невмоготу душно от пьяных откровений Хмыря. Он демонстративно взглянул на часы, подхватился и, на ходу бурча свирепые извинения, выскочил на свежий воздух городского вечера. Неспеша порошёлся до Большого театра, задумчиво посмотрел на его коней, пытаясь вспомнить стихотворение своего друга. Так и не вспомнив дословно - наверное это было в другой жизни - достал мобильник. У него уже имелся - служба такая.
Набрал номер Танечки. К телефону бесконечно долго шли.
6
Татьяна Бусина - последние пять лет постоянная подруга Ильи - жила на Таганке, в коммунальной квартире на три семьи, комнату в которой получила, разменяв с бывшим мужем, отдельную двухкомнатную малогабаритку. Детей от своего, не очень удачного брака не имела, но смело родила, забеременев от Совина, несмотря на то, что расписаны они не были, да и не собирались. Ребёнок - трёхлетний мальчик, из-за жилищных, прямо сказать, кошмарных условий, находился на попечении у деда с бабкой, молодых интеллигентных пенсионеров, родителей Танечки.
Почти ровестница Ильи (в этой жизни), недавно ей исполнилось двадцать шесть, Татьяна была хрупкой и, на первый невнимательный мужской взгляд, неброской. Только после некоторого общения собедник внезапно понимал, как неподражаемо красиво её чуть ассиметричное, подвижное лицо, обрамлённое иссиня-чёрными вьющимися локонами. Работала Бусина инженером в обычном КБ и не имела прямого отношения к двум доминирующим ипостасям капитана и поэта Совина. А косвенное... Как и всякая близкая женщина. И только. По крайне мере, на это очень надеялся Илья Ильич.
Танечка открыла ему дверь, уже собранной для вечерней прогулки. В одной из комнат шла серьёзная гульба - заслуженный, но отставной хоккеист Советского Союза опять принимал братьев по клюшке; во второй громко и противно плакал годовалый ребёнок. Задерживаться здесь было ни к чему, и Татьяна с Ильёй, едва обнявшись, сразу стали спускаться по широченной лестнице “сталинского” дома.
Они и познакомились благодаря тому, что Танечка, не выдерживыя долгого пребывания в этой коммуналке, чуть ли не ежедневно гуляла по вечерней Москве. Действительно на подставу их встреча похожа не была. Совин сам случайно сел в саду Эрмитаж на одну скамейку с невзрачной девушкой, уткнувшейся в толстый, обёрнутый в кальку журнал, после того как расстался со своими поэтами, отмечавшими пивом выступление ЛИТО в здешнем летнем театре.
Тем июльским вечером Илья был не захмелевшим, но достаточно раскованным, чтобы, разглядев сквозь полупрозрачную обложку очередной номер “Нового мира”. неожиданно для самого себя заговорить с незнакомкой.
В то время Илья Ильич, после всех своих мытарств и разочарований на суммарном жизненом пути, не то чтобы неприязненно, но весьма недоверчиво относился к любой особе женского пола, независимо от внешности, возраста и статуса. Зато теперь он обращал внимание на национальность красавицы, раньше никогда не игравшую для него роли.
Последним фактом, подытожившим все его опыты по общению с “прекрасными дамами” и окончательно развеявшим ещё еле-еле мерцающие иллюзии романтизма, стала встреча с Люсьен, во время побывки из армии. За полтора года срочной службы в погранвойсках, у Совина, так резко и, как ему казалось, качественно изменившему свою судьбу, было время обдумать положение вещей в изменённой им жизненной ситуации. Он уже тогда начинал подозревать, что окружающая реальность ведёт себя несколько иначе, чем ожидалось по его прогнозам “пришельца из будующего”. И решил проверить - а переменилась ли его первая любовь - Людмила Орлова - в новой, самостоятельной, вроде бы, Вселенной. И проверил: букет в трёхлитровой банке и развалившийся на диване хлыщ - доказали, что бабья натура, как бы не трясло Мироздание, неизменна по исконной психо-биологической сущности.
Совин тогда вспомнил странные сны в начале второго своего “рождения”, в одном из которых ситуация с банкой и пижоном уже была в точности прокручена, и задумался - не являлись ли те сновидения некими указующими сигналами из нового грядущего, с которым у него теперь установилась обратная связь. После того, что с ним случилось Илья Ильич не удивился бы ни чему. Но вещие сны были кратким эпизодом, мысль эта забылась и, лишь спустя годы, во время только что закончившейся командировки в Крым, вновь возродилась во всей очевидной ясной тревожности. А тревога была вызвана как раз длительным обрывом этой интригующей и таинственной подсознательной связи...
Но тогда, он случайно, нарушая все свои табу, безотчётно и непринуждённо завёл какой-то полуучёный, поэтически-заумный разговор о статье, напечатанной в том журнале, с невзрачной посторонней девушкой, да ещё в сильных очках. И ведь поначалу она ему не очень понравилась. Но может быть именно поэтому. Если бы Танечка не поддержала, по меньшей мере, странноватую переброску иронично-печальными фразами... Но многомесячное одиночество интеллигентной разведённой женщины не могло не раскрыться к общению с поэтом, стихи которого она только что слушала со сцены открытой эстрады.
Долгое время, даже после их окончательного сближения, прогулки по городу были для них самым любимым способом взаимного общения. Ну, помимо ночей, среди вечного чудовищного беспорядка однокомнатной пещеры Совина, у чёрта на куличках. Разумется они много где бывали: и на выставках, и в театрах, иногда ужинали в фирменном ресторане, с национальной кухней, - однако всё это, как бы, попутно. Служба Совина не позволяла планировать вечер заблаговременно. Наверное именно поэтому Татьяна годами тянула с переездом в совинскую квартиру, боясь на неопределённый срок оказаться в одиноком напряжённом ожидании, на противоположном конце мегаполюса и от своих родителей и места работы.
9
Учитывая двойной жизненный опыт, Илья познакомил Танечку лишь с избранными своими друзьями, а точнее с кругом Кости Ратникова, ставшего каскадёром и постановщиком драк в кинофильмах. А близких подруг, из-за своей уникальной для женщины безыскусственности, непосредственности и патологического неумения притворяться, она не имела. Умненькую Танюшу подташнивало от наигранной заботливости, притворного жеманства и беспардонного любопытства кумушек. Хотя, одна подруга у неё недавно появилась...
В этот, умиротворённо прикрывший небесные глаза веками сумерек, вечер, спокойно дышащий лёгким и тёплым ветерком, отчего-то не гулялось. Может, угрюмое молчание Ильи, погруженного в раздумья о беспреспективности служениия абстракциям своего представления о России, было тому причиной. Или необычная, для их прогулок, замкнутость Танечки, возможно, просто уставшей за кульманом? Но, пройдясь по Садовому кольцу до Красных ворот, они не сговариваясь свернули на Ново-Басманную и, срезая дворами углы, направились к дому, где жили Ратников и его жена Надя Трофимова, недавно вернувшиеся из Карелии, с натурных съёмок.
Нельзя сказать, что чета каскадёров была им не рада, да и давно привыкли здесь к нежданым визитам не только капитана Совина ( Константин, единственный из всех друзей, был посвящён в его занятия), но судя по засадному виду супругов, они ожидали кого-то другого. Однако сразу, но без суеты, организовали закуску, Илья поставил на стол купленное по дороге вино, и после нескольких бокалов непринуждённость вернулась в компанию. Совин даже ( никому бы другому он такой вопрос не задал ), полушутя спросил:
- Кого ждали-то?
- Что заметно? - усмехнулся Константин. - Да, должен один мой старый приятель заехать. Давно не виделись. Он под Симферополем сейчас живёт. Сейсмолог.
- Так может...?
- Нет-нет, вы не помешаете! - отмахнулся Ратников от вопроса Ильи. - Мне даже любопытно будет послушать, как ты с ним схлеснёшся, на счёт свободы выбора и предопределённости.
- Он что - философ? - стараясь остаться серьёзным, спросил Совин. - Сейсмолог социальных систем?
- Зря ёрничаешь! - нахмурился Константин. - Ты поговори... А вот кажется и он! - и Ратников пошёл открывать дверь, услышав три коротких звонка.
Константин вернулся в сопровождении крупного, видимо, очень сильного мужчины, лет сорока, стриженного “ёжиком” и одетого в дорогой импортный костюм, - вопреки ожиданиям Ильи - он приготовился увидеть этакого бородатого длинноволосого “отшельника”, в штормовке и джинсах. Гость поклонился дамам и протянул руку Илье.
- Александр!
- Илья! - пожал его широкую ладонь Совин, встретив внимательный и настороженный взгляд близко посаженных, как у ястребиной совы, глаз.
Александр достал из большой дорожной сумки бутылку фирменного крымского вина “Чёрный доктор” и со значением передал её в руки Ратникову. Тот улыбнулся, но убирать дефицит не стал, а сразу потянулся за штопором.
Понимая, что старым друзьям надо поговорить о личном, после тоста за знакомство, Илья отправился курить на кухню. “Опять Крым! - ворчливо думал он. - Что-то частенько последнее время мне приходится так или иначе с этим полуостровом сталкиваться! Вечно он нам покоя не даёт! Повоевали там во всё эпохи - дай Боже! Татары, Турки, Немцы! Теперь вот отдали хохлам - и что? Драки, озлобленность...Стоп! - Это там, где-то, демократы его отдали! ...Нет ещё Хрущ постарался! Ты, Совин, скоро совсем запутаешься в своих футурумах - плюсквамперфектах! Ну и не мудрено...”
10
Не успел он выкурить первую сигарету из двух запланированных, как к нему присоединилась мужская часть общества.
- Ты чего сбежал, потомок Нострадамуса! - засмеялся, закрывая дверь в комнату, Костя. - Я тут про твои паронормальные способности вовсю распинаюсь... Вот Александр настроен скептически, - Ратников, не скрывая своего любопытства, бросал спорный мяч в игру.
- Кость! Ты преувеличиваешь - я никогда не занимался предсказаниями, - Илье Ильичу было неловко.
- Только прогнозы твои уж слишком напоминают пророчества! - не унимался Ратников. - Или не ты, говорил что после смерти Брежнева генсеком станет Андропов и вещал про Афганистан?
- Тут совсем не обязательно быть ясновидящим! - Совин начинал злиться. Ладно - Константин выпивши. Но сам он тоже трепло порядочное - хотя когда это было - ещё до армии выпендривался.
- Правильно Илья говорит - чтобы сделать достаточно точный прогноз - достаточно логики и матстатистики! - вмешался Александр. - Если бы действиельно были люди, способные предсказывать будующее, кто-нибудь давно бы работал у нас, в сейсмологии. А так - пологаемся только на приборы, которые имеют слишком большую погрешность.
- Ну а как же кошки? Говорят - они бегут из домов перед землетрясением! Значит, есть у них способность предугадывать события? - настаивал Костя.
- Конечно, и это изучается. Но пока ничего определённого и научно-обоснованного.
- То есть очевидный факт, идущий вразрез с научной теорией, - вроде как иллюзия! Что-то такое говорил Эйнштейн, декларируя относительность времени! - продолжал заводить сейсмолога Ратников. И переключился на Илью. - А ты чего молчишь - я ведь знаю твою точку зрения! Обратная связь между настоящим и будущим через посредство человеческого подсознания.
- А! - отмахнулся Илья. - Гипотез можно набросать - твой Эйнштейн с Планком в гробу перевернутся. Пойдёмте лучше к нашим дамам и выпьем за их красоту!
Но за столом дисскусия, подогреваемая едкими репликами Ратникова, возобновилась вновь. У Совина возникла устойчивая ассоциация с русской парной, где время от времени на раскалённые камни плескают какой-нибудь ароматной жидкостью. Он отвечал лениво. Илье, вообще, было скучно возражать, всё более рапаляющемуся симферопольцу, впрочем, симпатичному Илье, на ортодоксальную или наивно-дилетантскую аргументацию непредсказуемости историчекого развития и доминирования случая в процессе эволюции. Ну в каком духе возражать на высказывания типа: “Будующее словно электрон - имеет определённый заряд, массу и орбиту, но не имеет чётких очертаний своих границ.” Или: “Настоящее во временном смысле не существует и наступает лишь после физической смерти, точнее исчезновения материальной системы, организма из процесса становления бытия. Время присутствует там и только там, где появляется живая, эволюционизирующая или деградирующая материя. Для духа бесплотного время бессмыслица - одно лишь вечное настоящее.”
Разумеется Совин, много думавший над “проклятыми вопросами”, мог выдать некую экстровагантную сентенцию, что по логике будущее - это достигнутая цель, реализованная идея или, наконец, осуществлённая заветная мечта. Что без обратной связи текущего настоящего с финальным этапом когерентной эволюционной фазы, понятие целесообразности процессов становления бытия распадается на ряд беспочвенных псевдонаучных гипотез о беспорядочном истеричном поведении безумной материи, и становится вообще не ясным - с какого боку прилипился к этой вечной грандиозной броуновской бессмыссмыце страдающий человеческий разум, не говоря уж о его душе. Но не затевать же, в самом-то деле, филосовский диспут за столом, в присутствии двух симпатичных женщин, которым ваши метафизические заморочки глубоко по фигу.
11
В конце концов, ему всё это до чёртиков надоело, и Совин брякнул, что-то настолько дикое о порядке в муравейнике, который считает своим идеалом и лучшим творением Создателя, что Александр чуть не задохнувшись от возмущения, обиженно насупился и замолчал.
Спохватившийся Ратников дипломатично перевёл разговор в иное русло и они наперебой с Надеждой начали рассказывать о последних съёмках на Валааме. Но и каскадёрские байки не слишком развлекали Илью Ильича. То ли тень горы Ай-Петри набежала на сознание капитана, последние недели постоянно натыкающегося на крымккую тему; то ли он чувствовал нарастающий хаос в своей памяти, где причудливо переплелись воспоминания из разных судеб, но желание оказаться поскорее у себя дома и закутаться в одеяло с головой давило его всё сильнее.
Илья осоловел от выпитого в этот нескончаемый вечер вина, окончательно упустил нить разговора, замкнулся и погрузился в свои спутанные, но завораживающие, воспоминания. Но отчего-то, с упрямой настойчивостью - возможно, это голос сидящего напротив Константина был тому причиной, перед глазами возникала одна и та же сцена стычки с археологами, во время их давней Астраханской строительной авантюры.
Совин уже не мог вспомнить, что явилось причиной агрессии подвыпивших искателей артефактов - то ли заложенный их бригадой фундамент залез на раскопки, то ли просто соседство с москвичами кому-то стало не по душе, но двухстволку, направленную тебе в грудь, забыть трудно. И мог ведь спутить курок в дым пьяный, заистеривший гробокопатель. А спас тогда остолбеневшего боксёра Илью именно Костя Ратников. Он единственный из всех шабашников в тот момент не утратил контроль над своей нервной системой и, поймав взгляд распсихвавшегося парня, неуловимым движением ноги сначала выбил из его рук ружьё, и не коснувшись ею земли, той же стопой отправил археолога в заросли местных репейников. Ну а дальше боксёрские инстинкты Совина и ратниковское мастерство инструктора по рукопашной не оставило, в общем-то, крепким землекопам ни единого шанса. Вот тогда Константин, сдержанно похвалив реакцию Ильи, и предложил Совину, по возвращении, заняться под его руководством специфичными видами единоборств.
Чуткая Татьяна, наконец, всё-таки заметила томление духа своего мужчины и засобиралась домой. Совин, сделав над собой необходимое и достаточное усилие, дабы не показаться бестактным, чем-то расстроенным или озабоченным, прощаясь даже непонятно пошутил:
- Ложкой мёда бочку дёгтя не испортишь, но серьёзные разговоры лучше, всё-таки, вести в чисто мужском обществе!
Впереди были выходные, и Илья с Таней, как и собирались, поехали на совинские “чёртовы кулички”. Всю дорогу они молчали, лишь выйдя из метро, уже на полпути к дому, женщина, как бы невзначай, спросила:
- Что это ты там имел ввиду под бочкой дёгтя - тебе не понравился Александр?
- Почему? Очень даже понравился! Просто я сегодня у с т а л! - не повернув головы, поспешно ответил Совин.И когда они поднимались в лифте, ни с того ни с сего, добавил: - Главное, чтобы тебе он не понравился, черезчур...
Вопрос о ревности всех поэтов и его часом, Илья вчистую проигнорировал. Татьяна, по опыту разведённой женщины, понимала, что это плохой признак, и в скором времени в их отношениях могут возникнуть проблеммы. Ещё более утвердилась она в своих опасениях, когда Совин, небрежно клюнув щёку любимой, повернулся к ней спиной, натянул на голову край одеяла, и, как показалось обиженной женщине, притворился спящим.
11
7
Ревность была лишь косвенной причиной хмурого настроения Ильи Ильича, и заснул он по настоящему - мгновенно и крепко. И сны ему в ту ночь снились непримечательнные и скучные: ремонт в собственной квартире; почему-то, дождь за окном и чистый лист писчей бумаги. Только уже под утро приснились родители Татьяны, и, когда его разбудило позвякивание посуды на кухне, хищно принюхиваясь затрепетавшими ноздрями к аромату свежего кофе, он постановил не откладывая навестить сына.
Причина, по которой он редко бывал в гостях у старших Бусиных, была тривиальна - будучи человеком совестливым, Совин чувствовал себя, мягко говоря, неловко, под полными несбыточных надежд, приветливыми взглядами пожилых людей, чью дочь, да ещё и мать его ребёнка, он не собирался брать замуж. Но Совин чувствовал, что скоро их отношения с Танюшей изменятся не к лушему, и не хотел дублировать ошибки прежней, так нелепо сложившейся жизни.
Несмотря на вчерашнюю осоловелость и отстранённость от происходящего вокруг, капитан професионально фиксировал поведение каждого находящегося в сфере визуального наблюдения, и от него не ускользнула ни одна мелочь в поведении Татьяны. И не надо жить по второму заходу, чтобы оценить значение её робких взглядов, украдкой бросаемых в сторону галантного заезжего красавца, прекрасно умеющего себя подать. Он так и излучал флюиды приветливости и добросердечия, и только тренированный глаз Совина мог сходу распознать подавленную волей закомпексованность и неизжитую к сорока годам обидчивость честолюбивой натуры.
Но суть была не в этом. Илья давно ожидал нечто подобное от своей пассии и отчасти сам являлся тому виной. Главная же причина совинской удручённости залегала неизмеримо глубже, на других уровнях внезапно растревоженного последними событиями подсознания. Ему срочно требовался отдых, для спокойного анализа непредвиденно складывающейся ситуации. Выходные пришлись как нельзя кстати, и он уже предвкушал, как они с Танюшей, забыв про вчерашние дурацкие недомолвки, пройдутся по магазинам, накупят подарков её старикам и игрушек сыну и завалятся к ним в гости счастливой парой влюблённых.
Но не судьба. Трель мобильника, номер которого знали только в конторе, вернула капитана из мира фантазий в, даром что новую, успевшую осточертеть реальность. Он быстро оделся, на ходу, обжигая губы, отхлебнул кофе и, только от входной двери, осмелился бросить отягощённый пониманием неизбежности, грустный взгляд на ссутулившуюся за кухонным столом, прижавшую побородок к стиснутым кулачкам упёртых в столешницу рук, всё понявшую Танечку.
8
Шеф аналитической группы - подполковник госбезопасности Павел Васильевич Сидоренко не был “военной косточкой”. Армейскую повинность он отбыл заочно, на военной кафедре Москосковкого Университета, физфак которого закончил в конце семидесятых, что примечательно, с красным дипломом. Однако, дальше что-то незаладилось у него с физикой или у физиков с ним, и по протекции тестя, генерала в отставке, несостоявшийся Бойль-Мариот был принят в доблестные ряды советских чекистов, где сделал, не только благодаря родственным связям, но и собственному таланту логика, весьма быструю карьеру. Без серьёзных жизненых катаклизмов преодолев кризис среднего возраста, немного полысев и предпочтя мешки под глазами испорченной талии - что достигалось строгой акогольной диетой - Павел Васильевич, несмотря на славу баламута и забияки, считался одним из лучших аналитиков в отделе ИС и НБГ (Идеолгической Стратегии и Нравственной Безопасности Государства) - бывшей “пятёрки”, названной острословами из посвящённых “Орденом красных крестоносцев”.
12
Сидоренко поручали распутывать лишь самые важные и сложные дела, и Совин, без того озадаченный срочностью вызова, почуствовал как холодеют кончики пальцев, увидев подполковника в кабинете высокого начальства, куда его самого приглашали в экстраординарных ситуациях.
- Присаживайтесь, капитан! - хмуро глядя на Совина, махнул рукой генерал Глебов, восседающий во главе стола, под портретом Андропова. Кроме него, Сидоренко и непосредственного начальника Ильи Ильича - полковника Васюкова, в огромном кабинете присутстствовал только эксперт по религиозной этике - отец Савелий, в миру майор госбезопасности Востроухов.
Пока Васюков в общих чертах излагал капитану суть дела, эксперт с аналитиком о чём-то тихо перешоптовались. Глебов, сдвинув по генеральски мохнатые брови, отвернувшись от всех, угрюмо уставился с сторону окна. Непонятно, что он там хотел разглядеть, за плотными сдвинутыми шторами.
А событием, вызвавшим всеобщий переполох, был взрыв “Дома колхозника”, на одном из центральных рынков, в котором проживали в основном гости из солнечных республик Закавказья. К текущему моменту, из под развалин пожарные и спасатели уже извлекли две дюжины трупов и полсотни раненых. Сколько пропало без вести, знал видимо один Аллах; гостей находилось во взорванном здании гораздо больше, чем зарегистрированных.
Разумеется, пресса будет причитать о халатности, повлекшей к взрыву котла в газовой котельной, распологавшейся в подвале гостинницы. Хотя, и ежу понятно, что ни один допотопый отопительный агрегат, типа “Универсал”, которыми оборудованы все кочегарки центра столицы, не может сотворить такого погрома и лениво рассыпаясь в щебень, в худшем случае, засветит осколком кирпича в лоб полупьяному оператору да немного потревожит постояльцев двух первых этажей.
Васюков был заметно удивлён и не пытался скрыть неудовольствие невозмутимой реакцией на ЧП своего подчинённого. Действительно, Совин, бывший современником взрывов московских многоэтажек, протараненных самолётами нью-йоркских небоскрёбов, “Норд-Оста” и других многочисленных террактов воспринял случившееся уж слишком спокойно, для имеющего счастье быть гражданином в данном, безмятежно-самоуверенном в своей неуязвимости государстве, даже не взирая на специфику профессии. Но он уже давно был готов к подобному проявлению национал-религиозного эстремизма, и первый звоночек лишь подтвердил предчуствия Ильи Ильича о близких социальных катаклизмах и хаосе в стране, накаченной разрушительной гипертрофированной идеологией “Новых подходов”.
И это было ещё весьма скромное начало катострофических и неизбежных перемен в обществе, достигшем пика мифологизации истории, безоговорочно уверовавшего в собственную избранность и подогретого пропагандой до точки кипения псевдопатриотических страстей. В обществе, пытающемся вслепую отыскать новые ориентиры дальнейшего существования и глобальные цели, оправдывающие жертвенность своей неказистой жизни и социальные эксперименты пламенных революционеров и вохновенных рефрматоров. Преславутые вопросы “Что делать?” и “Кто виноват?”, в какой бы параллельный мир, в какое энное измерение не засунь обожающую рефлектировать Россию, всегда будут главными. А на вопрос - “Кто мы?”, хитрожопые политики непреминут придумать любезный толпе растерянных люмпенов и удобный властям ответ.
Илья Ильич Совин долго, не желая верить своим чуствам, отгонял мысли о том, что ситуация, в таком настальгически желанном ему, особенно в последние годы прошлой жизни, облагороженном православной верой социалистическом государстве, всего лишь обратной кривизны оттиск от бесовской “площадной демократии”, а попросту анархии ленивых голодранцев и вороватых прохиндеев того далёкого прошлого-будущего, в котором он бессмысленно и остервенело суетился и сходил с ума от приобретённых комплексов непоноценности полтора десятка сумеречных лет.
13
Теперь скрытое становилось явным, непреложность фактов сменила подсознательные предчуствия. Капитан внимательно рассматривал присутствующих борцов за чистоту патриотической идеи, изучая их вазомотрную реакцию на произошедее этой ночью. Генерал был, по чину, непроницаемо внешне спокоен, вложив все бешенство в побелевшие костяшки с силой сжатых кулаков. Васюков, как всегда напряженно, ожидал его приказов, чтобы безапелеционным командирским голосом ретранслировать их своим “солдатам”. Эксперт - отец Савелий - нагнал на себя важности и многозначительно молчал, прикрыв испуг опущенными черепашьими веками. Только подполковник Сидоренко вёл себя естественно и не скрывал злобного раздражения. И аналитик первым нарушил нервозную тишишу:
- Разрешите? - буркнул он, дёрнувшись подбородком к генералу, и, не обратив внимания на запоздавший утвердительный кивок, начал говорить. - Не вызывает ни малейшего сомнения, что мы имеем дело с последствиями хорошо подготовленной терраристической акции, из ряда тех, что были совершены в Израиле, латинских кварталах Франции и Западной Германии! - вытянув мхатовскую паузу, за время которой Совин, всповнив про Берлинскую стену, успел помянуть недобрым словом Мишу Горби, и доныне, к счастью, занимающующегося насаждением “новых веяний” только в Ставропольском крае, Сидоренко продолжил. - Сопоставив данное событие с недавними избиениями представителей религиозных меньшиств в ресторанах “Узбекистан”, “Закарпатские узоры” и “Перекоп”, что характерно, находяшийся не где-нибудь, а у трёх вокзалов, можно за основную версию принять мотив религиозного фанатизма. Всплеск нетерпимости к иноверцам назревал давно - о чём я без устали докладывал чуть ли не ежедневно. Однако от моих предостережений, основанных не на голых умозаключениях перестраховщика, а на анализе конкретных проявлений нервозности и возбуждения в определённых, радикально настроенных кругах, раздражённо отмахивались, как от пароноидального бреда. Они так и остались без должного внимания, несмотря на то, что были указаны потенциальные исполнители и заказчики ожидаемых провокаций. Ну что же, я и сейчас готов повторить названия марионеточных экстремистских союзов, а также имена тех, кто, по моему мнению начальника аналитической группы, дёргает их за верёвочки! Слава Богу, мы не в рафинированной Европе, с её чистоплюйской демократией, и средства стабилизации ситуации и пресечения дальнейшего разгула внутренней распри имеются!
- Всё это так... - ни на кого не глядя, задумчиво произнёс эксперт. - Но одно дело, используя известные методы, пресечь попытки извне, другое - успокоить распалённое религиозное чувство и разъяснить взбудораженной толпе грех человеческой гордыни в собственной стране, где над верой, впитанной основным населением на генетическом уровне, изголялись три четверти века! Ещё Гегель, в своих лекциях по философии религии, говорил: “Лишь начало страдания относится к внешнему миру со смиренным терпением и покорностью... Со временем, когда оно усиливается, его энергия направляется вовне с той же страстной жестокостью.” Тотальный контроль, технически, конечно, осуществим, и может на какое-то время заморозить ситуацию, но не даст полной картины настроений в обществе и, сомневаюсь, что выявит источники фанатизма.
- Что Вы предлагаете? - Глебов как-будто бы обращался к майору, но смотрел в этот момент в глаза аналитика.
Перехватив этот одобрительный взгляд генерала и оценив медлительнось намеренно замявшегося Сидоренко, Илья понял, что всё было решено, ещё до утреннего звонка ему на мобильный, и сейчас последует очевидное - предложение внедрить капитана Совина в “радикально настроенные круги”.
14
Однако то, что он услышал, неприятно удивило .капитана. Совину предлагалось использовать свои связи в литературных кругах для изучения обстановки, настроений интеллигенции и нащупывания связей с потенциальными лидерами, способными, влиять на народное сознание, и неожиданно выпрыгнув, как чёрт из табакерки, возглавить стихийные течения в дезарганизованных массах в ближайшие годы. Это означало неопределённый срок притворства в заповедном мире своих истинных пристрастий и, как следствие недопустимости искренности - вынужденного творческого молчания.
Давным-давно, в другом мире, это уже случилось с ним. По иронии, тогда он тоже на долгие годы пожертвовал своими мечтами и стремлениями, талантом и призванием ради средств спасения, хотя и иного рода. Но теперь придётся, ещё сильнее придушив в себе поэта, соединить две разнородные человеческие ипостаси из разных сфер его бытия - духовную основу и, несущую крест долга, психо-физизическую тварную сущность. Ни о каком предательстве здесь речи не было, однако нечто склизкое, медузобразное уже обожгло невидимыми лапками так и не заросшую полностью панцирем самооправдания высшей целью натуру идеалиста Ильи Совина, с её ископаемыми понятиями о чести.
Впрочем всё было предопределено: авторитетное мнение высказано, высокое решение принято и приказ не заставил себя ждать. Совин с нескрываемой неприязнью швырнул беглый взгляд в лицо Сидореко - кто ещё мог додуматься до такой стратегической многомудрой пакости. Аналитик наверное перепахал своим собачьим носом не одно досье, пока выбирал кандидата на заклание.
Обсуждение формальностей капитан слушал уже на автопилоте. Автоматически ответил: “Есть!” и “Разрешите идти?”, после чего в смятённом и подавленном состоянии покинул генеральский кабинет.
9
Прозрачный мрак позднего вечера, неизвестно чему радуясь, блистал огнями витрин и вывесок, когда Павел Васильевич Сидоренко выводил со стоянки конторы личную “Волгу”М21, доставшуюся ему в наследство от покойного тестя. Он не любил ездить в темноте, а тут ещё мелкий дождь заставил включить ненавистные дворники. Настроение подполковника было радражённо-мерзопакостное. Он никак не мог забыть тот, брошенный в его сторону, словно презрительный, пренебрижительный плевок, взгляд капитана Совина, обречённого им на многолетнюю двойную жизнь. Это отравило Павлу Васильевичу, и без того, получившийся тяжелым, перенасыщенным неприятностями, с утра прикинувшийся выходным день.
Нет, несостоявшаяся поездка на дачу - это даже неплохо. Тёща обязательно нашла бы для “любимого” зятя какую-нибудь пакостную работу, вроде перетаскивания навоза или циклёвки ступеней древнего крыльца.Но дальнейшее...
Необходимость внедрения сотрудника конторы в десидентскую среду была очевидной, и за его предложениие начальство, шокированное первым террактом в столице, ухватилось мгновенно, словно им предложили панацею от всех застарелых, хронических социальных недугов.
Видимо планида человека неизменна, в какой бы мир не забросило неповторимый эксклюзив его бессмертной души. Сам сноб, и большой любитель погулять в артистических кругах, лично знакомый со многими из московской богемы, Сидоренко выбрал Илью Совина из сотни потенциальных прикрытников, когда-либо вращавшихся в среде творческой интеллигенции, по нескольким веским причинам. Во-первых: он был единственный, о ком подполковник слышал из уст самолюбивой и заносчивой пишущей братии. Остальных просто не упоминали, а значит какой-никакой талантец у капитана, всё-таки, имелся. Не надо ничего мудрить и выдумывать с легендой - Илья Совин, действительно, был среди литераторов своим.
15
Во-вторых: несмотря на заурядные показатели раскрываемости, Совиным были распутаны такие хитрые клубки, перед которыми пасовала и его, Сидоренко, безукоризненная логика, считавшегося лучшим, аналитика, и где без граничащей с ясновидением интуиции провал был неминуем.
И в-третьих. Хотя, Сидоренко и Совин не были близко знакомы - несколько раз пересекались в командировках по делам службы - Павел Васильевич почуствовал в застенчивом не по профессии капитане прирождённого дипломата. Он мог свободно, как рыба в воде, чуствовать себя в любой компании: пить водку и балагурить с грубоватыми колхозниками или стротелями где-нибудь в глубинке; со всем вниманием слушать легенды, исповеди и откровенные враки, готовых любую минуту заистерить, бывших и будущих зеков; тактично и остроумно, с чувством меры и собственного достоинства вести беседу с людьми из элиты общества, иной раз, весьма одиозными. Без доли найгрыша, на равных общаться как со вздорнымми стариками, так и с самоутвержающимися подростками. Знание Ильёй Совиным человеческой натуры, ещё после первых встреч с капитаном, подвигло дальновидного шефа аналитической группы положить глаз на этого молодого парня. Сидоренко отдавал себе отчёт, что человек, обладающей харизмой - большая редкость, после семидесяти лет правления большевиков.
Скатившись с моста на Комсомольский проспект, и чуть не задев крылом неожиданно вильнувший осевшим задом, переполненный треклятой интеллигенцией тролейбус, Павел смачно выругался, сбавил скорость, а спустя минуту и вовсе остановился недалеко за кинотеатром “Фитиль”. Закурил.
“Прежде чем они подожгут приготовлленный мной фитиль, - глядя сквозь забрызганное дождём боковое стекло на светящуюся вывеску, мрачно подумал Сидоренко, - надо бы ещё раз встретится и поговорить с этим Совиным, пока он не растворился “на почвах болотных и зыбких.” Похоже, я ему серьёзно напакостил по жизни своим оптимальным выбором. Дай-то Бог, чтобы не совсем искаверкал. Есть, есть что сказать!”
Павел выбросил окурок в окно, тронул машину и осторожно двинулся к дому.
Но не суждено было сбыться благим намериниям, и встретиться подполковнику с Ильёй, в ближайшее время. Сегодня он так устал, что заруливая во двор своего дома на 3-й Фрунзеской, уже окончательно расслабившись, не только забыл включить поворотник, но и не заметил неизвестно откуда вынурнувший “Камаз”. К счастью, подполковник поторопился сбросить ремень безопасности и, теряя сознание, грудью намертво зафиксировал на рулевой колонке сигнал, превратившийся в истошно завывшую сирену, сразу после того, как бампер выезжающего грузовика смял правую переднюю дверь “Волги”.
Эта сирена, мгновенно переполошившая весь фешенебельный квартал, и как следствие - своевременное прибытие скорой, да ещё монументальность кузова допотопной модели автомобиля спасли жизнь аналитика. Шофёр “Камаза”, приписанного к одной из московских автошкол, с места ДТП скрылся, несмотря на свою невиновность в аварии. Хотя, как знать...
10
Итак - главный аналитик отдыхал в коме, на койке реанимации 1-ой Градской больницы. Генерал Глебов сидел у камина на своей генеральской даче в Усово. Полковник Васюков лечил нервную систему народным способом в одиночестве и равнодушно смотрел по телевизору всё подряд.
16
Только отец Савелий, сбросив личины и майора и священника, в этот суботний вечер решил проявить активность. Зная всю поднаготную “зазеркалья”, не доверяя никаким техническим средствам связи, переодевшись в стандартный серый костюм и нахлобучив на лысеющюю голову старую кепочку из кожзаменителя, похожий на затюканного жизнью научного сотрудника, неоднократно проверившись, он не то вошёл, а скорее бледной тенью скользнул в чебуречную - ту что недалеко от памятника героям Шипки - равнодушно и презрительно обвёл взглядом переполненный, в основном подвыпившей молодёжью, зал. Вдохнул спёртый воздух, резко ударявший в нос запахами перегретого масла, прокисшего пива и табачного дыма и уже хотел, также тенью, скользнуть по служебному коридору к дверям с табличкой “Администратор”, как рука Ильи Совина легла на его плечо.
- Святой отец! Вот не ожидал! Неисповедимы пути Господни! И, видимо, его ревностных служителей! - Совин говорил ехидным тоном, не скрывая насмешки. Он не вёл Востроухова от самых дверей конторы, а просто ждал появления кого-либо из конторы, в этой чебуречной, давно пробитой “Орденом” точке слива горячей иформации писакам из радикально настроеных религиозных газетёнок. То, что после терракта незамедительно последует слив из “непожелавших назваться компетентных источников”, Совин не сомневался. Впрочем, и насчёт эксперта по религиозной этике, отца Савелия, в миру Дмитрия Аркадьевича Востроухова, у него давно появились вполне обоснованные подозрения, в ведении собственной игры.
Востроухов устало поморщился. Не вздрогнул, не шарахнулся в сторону, а именно поморщился устало и обречённо.
- Ну что же, раб божий, присядем и потолкуем! - спокойно, без следа нервозности, сказал он.
“А мужик - кремень! - уважительно подумал капитан, когда они стали пробираться к столику, освобождамому компанией зелёных юнцов. - Застукали, можно сказать, при попытке...Или у него туз в рукаве? ...Не кощунствуй, нехристь, - у священослужителя - и заныканый туз? “
- Надо что-нибудь взять - пустой стол - это как-то... - заметил Востроухов, когда они наконец обосновались за небрежно протёртым убощицей, ещё не высохшим от мокрых разводов, низким квадратным столиком. - А разговор у нас с Вами, Илья Ильич, не на пять минут. Да вы не беспокойтесь - не собираюсь я исчезать. Некуда, глупо и незачем. Я сам бы, так и так, Вас нашёл.
- Я и не беспокоюсь! - начиная злиться, резковато сказал Илья, поднимаясь. Сделал глубокий и медленный вздох и уже гораздо миролюбивее спросил. - Чебуреки и марочный портвейн устроят святого отца?
- А здесь более и брать нечего!
- Думаю у Вас, Илья Ильич, ко мне масса вопросов, - мастерски управишись со своим чебуреком и вытерев рот белоснежным накрахмаленым платком, нарушил их затянувшееся молчание Востроухов. - Только колеблетесь - с какого по-эффектней начать? Ну что же, тогда я сам попробую кое-что пояснить! - он чуть приподнял ладонь над столом, останавливая попытавшегося вставить слово Совина, сделал небольшой глоток портвейна и породолжил:
- Вы далеко не глупый человек - глупых в “Ордене” не может быть по определению. Но Вы ещё и незаурядный поэт - читал я, читал ваши стихи - а следовательно, кроме рассудочной логики, пользуетесь для понимания окружающей жизни ещё и богоданным даром предчуствия, - по лицу Востроухова скользнула мягкая, но пресекающая желание возражать, улыбка. - И Вы, Илья, можно я так Вас буду называть, - Совин увердительно кивнул, - разумеется, давно уже поняли, что наша общественная система находится в состоянии неустойчивого равновесия и, рано или поздно, не половинчатая, а кардинальная смена идеологии, политического курса и социальной формации государства неминуема. Наше общество больно и также, как его вождь-вдохновитель, живёт на искусственной почке. Да если бы только почке! Тут уже и лёгкие и сердце пробуют заменить механическими протезами. Хотя, думается, есть и другие, менее варварские и кощунственные методы лечения!
17
- Кем так думается? Православной церковью? Патриархией? Или группой лиц из числа славянофилов нового поколения? Ведь Православием, то что творится в стране и не пахнет! Скорее какая-то сатанисткая секта, прикрываясь именем Судьи всех, упорно навязывает свой культ ненависти и отмщения!
- Вы правы, - к Православию нынешнее заигрывание власти с Церковью никакого отношения не имеет. Я не буду напоминать вам евангельские заповеди - не сомневаюсь, Вы, как человек эрудированный, и так знаете, какие из них ныне отвергнуты, - хочу лишь заметить, что и антиномии христианства тарактуюся односторонне и в определённых, отнюдь не благих целях.
- Вы имели ввиду “око за око”? Я недавно из Крыма - там это весьма наглядно проявляется! - Илья не заметил, как сменил свой тон, с иронично-обличающего на вопросительно-заинтерисованый.
- “Око за око” - это из Ветхого завета. Да, на территории такой многонациональной державы не могло не накопится множества обид друг на друга, не только между разными сословиями, но между целыми республиками. Крым! Крым - исторически “яблоко раздора”. Но русские припомнили украинцам и бендеровцев и Мазепу, кавказцы в припомнили русским войны девятнадцатого века, и много чего из века двадцатого, о прибалтах, вообще, нечего говорить! Есть на чём строить политику - стравливай и властвуй!
Но самое страшное, что в эту возню вовлечены верующиие! И верующие стихийно, получающие все свои знания об опыте православной теодицеи из дурного толка популярных брошур и комиксов. После векового насаждения атеизма, использовать религиозную неотёсанность толпы нетрудно. Нужно только трактовать священное писание по своему, утрируя одно и умалчивая другое. К примеру, в проповеди нажимать на слова апостола Павла из послания к римлянам: “А тем, которые упорствуют и не покоряются истине, а предаются неправде, ярость и гнев”. И невнятно промямлить из того же послания места о свободном прощении искуплённых.
- Это всё понятно! - нахмурился Илья. Он прекрасно знал труды и антиномистов богословов от кардинала Кузанского до священника Флоренского, и философов Гегеля, Фихте, Шеллинга, так что лекция по религиозной этике ему была ни к чему. - Ну а вы-то - кто такие? И что хотите предложить народу? Примирение и согласие? Ведь нет - судя по Вашим же словам о близком Апокалипсисе!
- Простите, Илья, за многословие! Служитель церкви, всё-таки! Но я, если позволите продолжу свою мысль, - отец Савелий снова пригубил из стакана. - Общество дезарганизовано, саморазрушается, а тем, чья единствнная цель - неограниченная власть над богатейшей в мире державой, выгодно скатывание страны в язычество, со всем его мистицизмом и шаманством! Поэтому они и насаждают в опустошонных атеизмом душах и привыкших к советской пропаганде мозгах не христианские догматы, а хорошо оранжированное социологами и психологами учение Гераклита, этого “христианина до христианства”.
- Ага! “Война повсеместна”, “Война - родоночальница и владычица всего”, “Всё возникает благодаря вражде” и тому подобное.
- Да, в этом роде. Только без гераклитовых слёз и соплей над трагичностью мира.
- Ну это уже какой-то ницшеанский “трагический оптимизм”! Они не первые! - Совин поёжился, хотя в чебуречной было жарко и душно.
- Ницше? Нет, как закоренелым материалистам, им гороздо ближе Константин Леоньтьев, с его религиозным эстетизмом, а по сути атеизмом. Именно его схему они хотят использовать для государственного устройства. Там главенствует мистика, которая через политику и этику управляет биологией и физикой одурманеных масс. А Бог? При этой схеме Бог - абстракция, фетиш. Ничем не лучше мумии “вечно живого” Владимира Ульянова.
18
Совин криво усмехнулся. Что-то уж больно откровенно высказывался святой отец. Не боится? А может быть майор конторы просто провоцирует зелёного капитана, проверяет на вшивость, перед “свободным плаванием” по бурным волнам мракобесия, с их искушающими подводными течениями. Он внимательно посмотрел в глубоко посаженные тёмные глаза Востроухова и, создав морщинки по уголкам глаз, сказал:
- Дмитрий Аркадьевич, а вы так и не ответили на мой вопрос!
- Это - кто мы? Или - что предлагаем?
- Именно!
- Понимаю...Объединю ответы на Ваши вопросы, - священник мягко накрыл ладонью руку Ильи. Совин даже немного смутился. Не ожидал от майора такого проникновенного жеста - слишком уж..., и как-то театрально. - Мы те люди, которые пытаются, предотвратить гражанскую войну и в максимальной мере нивелировать трагические последствия неизбежных социальных потрясений.
“О, как! - Илья ожидал услышать нечто подобное, это витало в воздухе на протяженни всей их беседы, но страшный для каждого старого русского смысл слов Гражданская война, произнесённых вслух, заставил его внутренне вздрогнуть. - Однако, не похож он на паникёра и параноика. Хотя, некая странность в поведении имеет место быть... А здесь-то тогда - что забыл наш народный радетель?”
- Но Вы, капитан, не задали самый первый вопрос. Потому как думали до нашего раговора, что знаете очевидный и точный ответ. Что делаю я в этом заведении, которое давно известно “Ордену”, как место встреч наших сотрудников с журналюгами?
- Что ж - теперь это действительно любопытно!
- Нет, я здесь не для передачи иформации для прессы, кстати тщательно поготавливаемой, в нашем же отделе пропаганды, а совсем с противоположной целью. А слив произошёл ещё утром, когда мы с Вами заседали в генеральском кабинете! А Вы что, в самом деле, думали - кто-то из нас радостно помчится закладывать внедряемого агента? Но это же почти самоубийство! Крыса вычисляется на раз-два-три!
- Вы знаете тех людей, которые работают с газетчиками? - Совин думал,что разучился краснеть, но сейчас никак не мог унять поток крови, устремившийся по подкожным капилярам к лицу.
- Знаю, конечно! И вы знаете! Но они выполняют распоряжения своего руководства! Забудьте! С этой стороны для Вас нет ни малейшей урозы. Ну что, я надеюсь внёс некотрую ясность? - Востроухов внимательно посмотрел на усмехнувшегося Совина. - Или ещё большую путаницу? Но пока - это всё, чем могу поделиться с коллегой! Я думаю, мы найдём возможность ещё встретится! А теперь простите, Илья, меня уже, наверно, заждались... Успехов Вам!
Он допил своё вино, встал из-за стола и протянул руку. Илья оцениил крепкое, но быстрое пожатие.
11
Совин прикурил в “пребаннике” и вышел на улицу. Погода окончательно испортилась, и мгновенно размоченную дождём сигарету пришлось тут же выбросить. По мостовой, захлёстывая тротуары, к перепоненным стокам остервенело неслись широкие ручьи. Непокрытой голове было мокро, холодно и противно. Илья поднял воротник пиджака - как-будто это могло чем-то помочь - и уже собирался ловить такси, как у него за спиной, всхлипнув от энергичного пинка, распахнулись двери чебуречной, из них торопливо вышел недавний собеседник Совина, и слишком быстрым, но при таком дожде не вызывающем подозрения шагом, направился в сторону изобилующей проходнынми дворами и тёмными переулками улице Маросейке. Ещё не отдавая себе отчёта, чем ему не нравится происходящее, капитан, полагаясь на своё знаменитое чутьё, двинулся следом.
19
Чутьё - чутьём, - это хорошо, это прекрасно, но не того ожидал Илья, когда Востроухов свернул под первую же, что довольно не профессионально, арку. Опоздай Совин на мгновение, и рукоятка выкидного ножа торчала бы из левой лопатки майора. Он никак не доставал уже занесённую руку убийцы, и лишь точный бросок связки ключей, крепящейся на массивном, в виде головы чёрта, брелке, кстати, купленном капитаном именно из-за увесистости и остромордости рогатого, спас жизнь святого отца.
Совин видел, как от стены подворотни стала оделятся фигура ещё одного киллера. Но неожидавший постороннего вмешательства подельник замешкался, слишком поздно потянулся рукой к бедру, да лучше бы он оставил это безнадёжное трепыхание - может, и жизнь себе сохранил, а удар совинского кулака не вмял бы ему кадык внутрь гортани.
Капитан, обернулся и встретился взглядом с глубокопосаженными, не отражающими никаких чуств, глазами Востроухова, похожими в полутьме подворотни на две глубокие ямы. Лишь лёгкий кивок можно было бы расценивать как изъявление благодарности, но Совин понял его правильно и они одновременно наклонились к бесчувственным телам нападавших. На вид парням было лет по двадцать с небольшим. Как и следовало ожидать никаких документов и зацепок для индентификации. Значит не простые бандюганы. Но тогда почему такое грубое и неумелое исполнение? Салаги ещё? Или нанятые для подстраховки, сыгранные в тёмную, случайные уголовные шестёрки? Но не было времени у Ильи для ответов на промелькнувшие в его голове вопросы, как и на возню с ещё живым первым убийцей, склонясь над которым священнослужитель, с непонятным выражением на лице, разглядывал валяющуся рядом голову чёрта, с окровавленными рогами.
- Слава Богу, что чёрт с рогами! - кощунственно пошутил Совин подходя к Востроухову.
- Позубоскалите ещё о том, как нечистая спасла слугу божьего - успеется, а сейчас не время и не место! - отозвался майор, ухватив Совина за руку и увлекая его за собой.
Они выскочили во двор, заваленый мусором, старой демонтированной сантехникой и несобранными строительными лесами, добежали до второго от арки подъезда, вошли в полуоткрытую дверь, уткнувшуюся углом в асфальтовое подобие крыльца, и поднялись по тёмной лестнице на второй этаж. Востроухов вынул из кармана ключи и открыл замок, утонувший в растрёпаном ватине, выпершем из под изрезанной, потрескавшейся обивки.. Щелкнул выключателем. Совин увидел, что в огромном, совешенно пустом, чисто прибранном коридоре, кроме входной, изнутри оказавшейся металлической, ещё четыре двустворчатые двери и проём, видимо, скрывающий за углом санузлы и кухню.
- Дом под выселение. Скоро здесь будет офис некого туристического агенства, - счёл необходимым пояснить Востроухов, пропуская Илью в одну из комнат. - А пока я здесь единственный постоялец.
- Постояльцы в гостинницах, а в домах под капремонт...
- Упрямые, склочные старожилы! - закончил его фразу Востроухов. - Нет, я именно постоялец, а хозяин квартиры - мой двоюродный дядя по материнской линии, кстати известный историк - профессор Логинов. Не слышали? Странно! Но он уже много лет безвылазно сидит на даче, в Удельной.
- Зачем Вы мне это говорите, Дмитрий Аркадьевич? Удобное, не засвеченное, можно сказать, не существующее убежище человека, ведущего двойную жизнь? Только насколько оно не засвеченное?
- Вы, Илья, меня сегодня сильно выручили, - Совин чуть не фыркнул. Востроухов, необращая внимания на его реакцию, продолжил: - И уверен, считаете, что вправе получить разъяснения. Во что я влип? Но влип не я один! Сдаётся, что все “ красные крестоносцы” нашего “Ордена” под ударом.
- На чём основано такое предпожение?
20
- Присядте, пожалуйста! - Востроухов жестом указал Совину на массивное довоенное кресло. Да и вся скромная обстановка просторной квадратной комнаты - видимо кабинета известного историка: двухтумбовый, покрытый тёмно-зелёным сукном, письменный стол; старомодный диван, с валиками по бокам; полупустые книжные слелажи во всю стену, - была под стать - довоенной и основательной.
- Не думал, что придётся уже сегодня посвящать Вас во все перепетии, но ситуация неожиданно изменилась, - начал Востроухов, в своей обычной неторопливой манере, когда они уселись. - Пока мы с Вами мирно бражничали, в кабинете администратора был убит один из моих внештатников - фоторепортёр “Православного вестника”, некто Одинцов, с которым и была у меня очередная встреча. И, что характерно, убит ударом ножа в сердце. Не задержи Вы меня у входа, вероятно и я там упокоился бы,рядышком. Так что, капитан, - Вы за один вечер дважды спасли мне жизнь. Вместо пафосной благодарности скажу - теперь моя очередь!
“Ну-ну! Как это, интересно, он, будучи сам “на мушке”, собирается защитить мою нонгратную задницу, когда я буду в одиночном плавании? - скептически подумал Совин. - При том, что, судя по информированности неизвестного врага - это его ближайшее окружение балует. Только вот какой ипостаси окружение - священника или сотрудника органов? А если крыса из “крестоносцев”? Тогда полный абзац!” - да и полного доверия к эксперту у Ильи пока не было. В конце концов, всё произошедшее могло быть хорошей инсценировкой. И почему они не применяют огнестрельного оружия, а пользуются холодным. Выверенный удар ножом, отсутствие контрольного выстрела - идеальный шанс остаться в живых, с лёгким ранением.
Отец Савелий молчал довольно долго, словно давая капитану время самому поразмыслить над фактами и оценить ситуацию. Весёленькая трель мобильника, неожиданно зазвучавшая из внутреннего кармана пиджака Востроухова, словно неуместная в компании эстетов плоская шутка, разрушила многозначительную тишину.
- Слушаю! - несколько секунд послушав, майор порывисто встал и подошёл к окну. - Где? ...Состояние!... Понятно!... Есть!
Как-то по-стариковски скукожившись - типичный, затравленный бой-бабой начальником, советский инженеришко, майор вернулся в своё кресло и минуту грустно смотрел на Совина. Наконец отрывисто заговорил:
- Звонил Глебов. Час назад серьёзно пострадал в автомобильной аварии подполковник Сидоренко. В реанимации первой Градской. Машина “Камаз”, врезавшаяся в его “Волгу”, угнана со стоянки Фрунзенской автошколы. Водитель, несмотря на формальную невиновность, с места ДТП скрылся... Ну вот, ответ на первую часть вашей головоломки. Теперь понятно где притаилась крыса?
- О, чёрт! Прошу прощения! И Сидоренко!...- Илья был поражён не столько случившимся, сколько такой скоростью развития событий. Но его поражал и Востроухов, с его проницательностью. - А Вы что - мысли читаете?
- Не обязательно подслушивать под дверью, чтобы знать, о происходящем в комнате, где громко спорят! А ведь нельзя вам, при нынешних обстоятельствах, внедряться в эту среду! Но чует моё сердце - спустя секунду генерал лично об этом скажет!
И тут же запиликал мобильник Совина.
- Да... Не думаю... Но... Надёжные есть... Постараюсь!
- Ну что?
- Взлетай и замри!
21
- Недвусмысленная команда! - Востроухов даже не улыбнулся своей обычной гримассой, усталого от детских шалостей школьного учителя. - Но однако же, я обещал вам помочь! Запоминайте адреса и телефоны, - Он продиктовал Совину два адреса. - Телефоны на крайний случай. Теперь совет. Не ищите пока новых знакомств - это наверняка будет подстава. Используйте свои дружеские отношения совсем в другом обществе. - Востроухов скептически посмотрел на приподнявшего брови Илью. - Вы же прекрасно знали, что такого человека, как Ратников, наша контора не оставит без внимания...
Естественно Совин это знал. Но до чего противно было ему вмешивать Константина, одного из немногих своих друзей, с которыми он хотел сохранить иллюзии отношений из прошлой жизни.
- И вот ещё одно. Может это и не имеет прямого отношения к нашему делу, но подскажет вам направление. Некое аллегорическое отступление, - отец Савелий откинулся на спинку кресла и продолжил тоном проповедника. - Русский человек похож на спящий до поры, до времени вулкан. Вулкан тоже задумчиво курит, терпит над вершиной грозы, под собой тектонические сдвиги, плачет водопадами из под тающих ледников и постепенно лысеет от многолетних ветров. Но когда предел терпения иссякает, когда пласты земной коры черезчур сдавливают его раскалённое нутро, его пылкое сердце, - он внезапно просыпается, извергает на окружающий мир потоки кипящего базальта, беспощадно уничтожая всё без разбору. Потом успокаивается, посыпает голову пеплом и снова спит, курит и лысеет. И беда безумцу, который обманутый его ленностью и безучастным равнодушием, обольщённый лёгкостью поживы такими, казалось бы, близкими и доступными богатствами земных недр, потревожит внутренний мир и покой великана, дремлющего на подушках грозовых облаков.
Проповедник закончил, и на Совина снова пристально смотрели стальные глаза майора госбезопасности. И майор спросил:
- Вы не знали, что на днях в Москве проходил симпозиум сейсмологов?
“Так! Симпозиум, значит! - и опять Илью охватило чувство иррациональности происходящего, всё чаще и чаще приходящее к нему в последние месяцы. - Бог с ней, с наружкой, но ведь встреча с крымским сейсмологом у Ратникова была совершенно случайной. Этой же ночью терракт, и на следущее утро именно его, Совина, вызывает Глебов! ... Сейсмолог, говоришь! Ну-ну, Александр, - как бишь тебя? Ну, конечно же - Анвельт! Я ещё тогда подумал - не потомок ли того нарвского редактора подпольной газеты, что в семнадцатом возглавил ИК Эстонского Совета депутатов, а в тридцать седьмом, что характерно, исчез из жизни и советской истории, едва разменяв пятый десяток. Вот ещё тебе до кучи, капитан, уравненьице с двумя неизвестными! Потомок эстонского революционера, да твой ближайший друг, попавший под трибунал в августе шестедесят восьмого.”
- Призадумались, Илья Ильич? Пищи для рамышлений предостаточно, - Востроухов поднялся, потушил свет, подошёл к окну и осторжно отогнул край шторы. - Сейчас Вы спуститесь в подвал и пройдёте по нему налево в соседний двор. Там будет стоять старый ушастый “Запорожец”. Вот ключи. Бросите машину около ресторана “Урал”. А дальше... Лучше всего вам завершить этот вечер в подгулявшей богемной компашке. Напейтесь, жалуйтесь на жизнь! Там ведь считают вас инженером с погонами, из какой-то “шарашки”? Ну вот плачтесь, что стало невтерпёж. И помните - за тем как вы плывёте по этой мутной реке, наблюдают с обоих её берегов. Но и я буду посматривать. Удачи, капитан!
Второй раз за вечер они пожали друг другу руки. Совин, спускаясь по лестнице, слышал, как два раза сурово щёлкнула обойма сейфого замка.
22
12
Танюша Бусина тоже не осталась в одиночестве в тот, такой насыщенный трагическими событиями, субботний день. Сразу после внезапного отъезда Ильи, на службу ей позвонила новая неожиданная подруга.
Ещё прошлой осенью, в их КБ пришла работать по распределению, только что окончившая институт двадцатитрёхлетняя Катя Майер. Дочь финки и обрусевшего, точнее очухонившегося, немца, вобравшая в себя всю педантичность отца и флегматичность матери, она никак не могла найти нужную манеру поведения в коллективе, состоящем исключительно из русских баб, подавляющему большинству из которых было далеко за сорок. Неудивительно, что она постаралась как можно тесней сойтись с наиболее близкой по возрасту и темпераменту, тоже не жалующей сплетниц и климатичек, держащейся особняком Таней Бусиной. Не прошло и года, как они сдружились настолько, что стали ходить друг к другу в гости и делится женскими проблемами.
Узнав, что её пиит, вызванный на какое-то важное производственное совещание, укатил в свой “Почтовый ящик”, Катя без труда уговорила Татьяну, разумеется вечером, разумется после сына, пойти с ней в гости к одним интересным людям, которые в Москве проездом.
Интереснымми людьми оказалась супружеская чета пожилых прибалтов, гостивших у дальнего родственника её матери, одного из важных партийных шишек, жившего, как и положено по статусу, на Кутузовском проспекте. Совина эти занимательные персонажи, пародия на рафинированных и экзальтированных любознательных туристов-иностранцев, наверняка бы заитересовали, особенно в отношении истинной цели их визита к референту члена политбюро, но Татьяна быстро устала от выдавливыемых с акцентом выспренных монологов, стала скучать и подумывала о том, как повежливей смыться из этой компании.
Но намерения её резко изменились, когда появился новый гость. Застигнутая врасплох, она не сумела скрыть неподсредственного радостного изумления, когда на пороге шишкиной гостинной появилась могучая фигура крымского сейсмолога - Александра Анвельта. А вот его, присутствие вчерашней знакомой в гостях у приближённого к трону, похоже совсем не удивило. Анвельт поздоровался с прибалтами, как со старыми знакомыми, поцеловал дамам ручки, при этом как-то особенно проникновенно взглянул исподлобья в глаза Татьяны, и сел к столу рядом с ней.
Ничто не насторжило, забывшую про скуку, встряхнувшуюся Таню: ни неожиданная встреча со случайным знакомцем, оказавшегося слишком уж кстати в том же месте, в тот же час; ни то, что её подруга и не подумала их представить, а тотчас начала болтать какую-то чепуху парочке престарелых туристов. Как маленькая девочка, завороженная голосом рассказчика, слушает старую сказку, так она внимала Анвельту, растекавшемуся комплеметарной лестью в её адрес, очарованная не столько смыслом слов, сколько тембром вкрадчивой многоречивости.
Застолье разбилось на пары беседующих. Референт, с парадной улыбкой на усталом лице, слушал восторженный лепет прибалтийской фрау; о чём-то неспешно болтали на одном из скандинавских языков её седовласый спутник и Катя; сейсмолог убеждал раскрасневшуюся Танечку в том, что их такая неожиданная встреча, сразу на следующий же день после знакомства, не может не быть знаком свыше. Словом общались мило и задушевно.
В какой-то момент Катя включила музыку и жеманно протянулла руку своему собеседнику. Александр не замелил пригласить Таню. Пока они танцевали, снова шептал ей на ушко изысканные плейбойские банальности. И что ж тут удивительного, что распрощавшись после званого ужина, симпатизирующие друг другу молодые люди решили прогуляться по ночному Кутузовскому проспекту вдвоём. Тактичная Катя задержалась сказать пару слов дальнему родственнику.
23
Сегодня даже воздух ночного фешенебельного микрорайона, весьма загазованный за день неслабым автомибильным движением, казался Бусиной особенно прозрачным и наполненным экзотическими ароматами. Крепкая, мужественная фигура Александра, для неё вдруг рельефно выделилась из окружающего, словно застывшего аннимационного пространства. Давно уже она так спокойно, раскованно и непринуждённо не чуствовала рядом с мужчиной. Ничего не поделаешь - нужны человеку иллюзии. Что был бы наш мир без красивой сказки - учебник по физике или политэкономии? Ну пусть не принц - пусть таинственный сейсмолог, живущий отшельником где-то у подножия Джимерджи и размышляющий о тленности бытия в Тысячеголовой пещере Четыр-Дага.
Совин? В этот момент она даже не думала о нём - впрочем, это был привычный, само-собой разумеющийся, серый фундамент её повседневной жизни. А сегодня Татьяна хотела праздника. И она его получила. Не было ничего особенного в том, что когда Илью так внезапно вызывало начальство, его “гражданская” жена ночевала в своей комнате на Таганке.
Катя - Катрин Майер, не собиралась долго общаться с одиозным родственником и с его “интересными” гостями, она лишь хотела проверить смоделированную ею ситуацию, после завершения первого этапа своего замысла.
13
Ранний летний рассвет только начал протирать оконные стёкла, когда Совин проснулся окончательно. Вчерашний вечер был тяжёлым, и несмотря на то, что он “принимал на грудь” очень внимательно, общий вес оказался весьма и весьма ощутимым. Было чертовское искушение расслабленно поваляться в кровати, но Илья Ильич по громадному опыту знал, что именно такое расслабление и позволяет похмельному синдрому исподтишка овладеть организмом. Поэтому он притворился бодрым, сбегал под контрасный душ, пока варился кофе, интенсивно размялся и с упрямым видом сел за стол, не зажигая свет.
Вчера, оставив “запорожец”, как и просил Востроухов, у ресторана “Урал”, и с трудом подавив в себе желание наведаться к Ратникову, он поймал такси и поехал в кафе, где последнее время собиралась пишущая, поющая и рисующая братия. Уже от самого входа его окликнули.
Старый, но шапошный знакомый - тележурналист Викторов, был здесь редким гостем. Он сидел за столиком вдвоём с незнакомым бородатым мужчиной, лет тридцати пяти - сорока, которого представил, как кинодокументалиста Володю Иванкова, снявшего фильмы о Валааме и Соловках.
“Странно не то, что он тут делает - это как раз ясно - взрыв на рынке; реакция интеллектуалов ему интересна, - подумал ещё тогда Совин, - а вот почему он так моей персоне обрадовался? Едва знакомы, и он прекрасно знает - я никогда не симпатизировал нашим СМИ.”
Однако, вскоре всё разяснилась довольно просто: Викторов с кинодокументалистом были уже “на взводе”, и всегда стеснённые в финансах журналисты ждали свежего человека для тривиальной раскрутки. Интересы всех троих совпали.
Сейчас Илья смотрел на серое окно, курил, пил крепкий, горький кофе и пытался востановить в памяти основные узлы вчерашней, весьма интересной, затянувшейся до полуночи, уже на лавочке в сквере, беседы с Володей Иванковым. А говорил тот, не зная с кем имеет дело, вещи очень неглупые, откровенные и видимо наболевшие. О сталинском и андроповском национал-большевизме, о необходимости одновременной либеризации, при возрождении национального сознания, высвечивал факты советской истории так, что глазам Совина становилось больно, словно с прозревшего - наконец сняли повязку. Заметно было - давно парень занимается проблеммой. Интересна была его версия о провокационности взрыва и драк в ресторанах, устроенных кем-то из самих властных структур, с целью одновременной дискредитации русских патриотических сил и ужесточения режима.
24
“А ведь парень явно симпатизирует нашим религиозным патриотам. Не пугает совсем его опасность скатиться в фанатизм, антисимитизм и прочий кошмар, которым нас так стращали в моём настоящем мире, - подумал Совин. - Ха, Илья Ильич, вот ты и сказал! Твой настоящий мир там! ...А что он мне возражал на критику демократии? Хотя резок же я был, чёрт!”
Илья поднялся, нервно походил по комнате и снова плюхнулся в кресло. За неумолимо белеющим окном кликушествавли проснувшиеся голодные вороны. Неприятен был Совину этот рассвет. Он будто звал, торопил его куда-то, куда идти не было ни сил, ни воли. “Чашу эту мимо пронеси!” - вот что, мешая сосредоточиться, навязчивым рефреном крутилось у него в голове.
“Всё правильно: никакое это не пробуждение национального духа, а только продолжение старой сталинской политики национал-большевизма, - будто мысленно раздвигая руками густые болотные воды, пытался осознать насущную реальность и своё в ней присутствие Илья. - А демократия, разваливающая гигантскую страну, низводящая массы людей до уровня безродных, беспризорных, потерявших себя тварей, думающих только о выживании животных - это что? Я помню - даже самые образованные, интеллигентные порядочные люди, в моём настоящем мире, говорили, что кусок хлеба с маслом для бабы Клавы важнее полёта в космос. А у меня этот кусок в горло не лез, когда я вспоминал все унижения России! И какой же мудак решил, что внешняя политика не отражается на внутренней?”
Совин стукнул кулаком в стену, снова встал и начал торопливо одеваться - он уже понял, что места себе не найдёт, если будет оставаться дома и дальше в одиночестве мусолить русские страсти.
После вчерашнего ливня уличный полупрозрачный воздух остро пах азоном и намокшей, скошенной дворниками травой. Лучи чистого раннего солнца, запутавшись в тумане, расцвечивали мир в возбуждающий воображение перламутровый окрас. И чуткого к изыскам природных красот Совина, в другое время, наверняка бы воодушевили и ручьи вдоль тротуаров, и матовые оражевые блики на стёклах домов, и запахи, и первые осторожные, неожиданные звуки пробудившегося города - но не в это утро.
Он не стал звонить Татьяне - слишком рано - решил доехать. Она как раз должна будет проснуться к тому времени. Ему сейчас очень надо было окунуться во что-то “мягкое, женское”.
Ещё с полчаса побродив по залитой солнцем, любующейся на себя в сверкающие лужи, Таганке, Илья наконец вошёл в Татьянину парадную. Он медленно понимался на её этаж, успокаивая выражение лица и убирая выражение озабоченности из под прикрытых век. Стараясь не шуметь, открыл дверь своим ключём, осторожно прошёп по коридору мимо дверей запойного хоккеиста и матери одиночки, словно погладив кошку, мягко нажал на такую знакомую, показавшуюся прямо-таки родной, медную дверную ручку танюшиной комнаты. К его удивлению дверь была заперта - раньше Таня никогда не закрывала её. “Не буянил ли вчера наш спортсмен”, - подумал Совин, и чувство неясного беспокойства легло на его хмурое состояние. Аккуратно постучал.
За дверью послышались шорохи, шопот и всё стихло. Илья стоял с минуту. Тишина. Открывать ему не хотели. Изгоняя из своего сознания подозрения, в один момент ставшие из маленьких зверьков громадными клыкастыми чудовищами, утрамбовывая чувства покосившимся рассудком, он позвал:
- Таня, открой - это я!
Он ждал ещё несколько минут, пока дверь не приоткрылась. Сквозь щель выглянуло бледное, испуганное, прямо трясущееся, как ему показалось, лицо любимой женщины. Совин инстнктивно стал толкать ручку двери. Татьяна удеживала. Уже всё понимая, но ничего не соображая, он толкал дверь всё сильнее и сильнее, пока она не распахнулась полностью.
24
Можно, на сколько хватит воображения, домысливать, что ощущает человек, увидевший в постели своей любимой другого мужчину. Сие очень индивидуально. Илья Совин ощущал холод. Это был не шок, не столбняк, но именно холод, холод по всему телу. Застыли мысли, чувства, слова, застыли ресницы, волосы, ногти.
Александр сидел на смятой постели и с неосознанной идиотской гримассой улыбки нервно застёгивал рубашку. У Совина от холода заломило зубы. Именно резкая, неизвестно откуда взявшаяся, зубная боль и вывела его из оцепенения. Первая оплеуха досталась женщине. Она успела чуть отвернуться, поэтому пощёчина скорее вышла подзатыльником. Анвельт только привстать успел. Такими ударами ломают кости черепа, выворачивают челюсти. Илья ударил в солнечное сплетение.
Пыльный звук ухнувшего на пол тела, как ватный тампон стирает сукровицу вокруг раны, стёр оглохшую к разуму ярость Совина. Он ещё несколько мгновений, сжимая и разжимая кулаки, постоял над поверженными телами, потом наклонился и по очереди проверил биение пульса в артериях на шее мужчины и женщины. Убедившись что они живы, бросил на грудь Татьяны ключи, вышел из комнаты, повернулся, бесшумно прикрыл за собой дверь, снова, словно кошку, погладил медную ручку, тихо, никого не рабудив, миновал коридор и, с мраморной маской на лице, стал спукаться по широкой лестнице, нежно касаясь деревянных, причудливой, всегда его удивлявшей формы, перил.
Таганка любовалась на свои отражения в мутных дождевых лужах.
14
Последние две недели Илья Совин жил, вернее существовал, как робот. Говорят о раздвоении личности, а если личность и так уже давно ощущает себя существующей в двух мирах - тогда что? Расчетверение? Наверное, только четвертушка сознания Ильи превратилась в “записную книжку”, куда он заносил все свои наблюдения за окружающей действительностью, информацию и даже инстинктивно-автоматический её анализ.
В богемную жизнь Илья окунулся всем сердцем. Ничего придумывать и объяснять было не нужно: чуткие, ранимые и сами много раз переживавшие жизненные “катастрофы”, тонкие натуры сразу поняли - у парня личная драма плюс непрятности по работе, вот он и калабродит. На редкие вопросы Совин нехотя бурчал тривиально-грубое мнение о женском поле, и что всё ему давно осточертело; взял отпуск, отгулы, потом уволюсь.
Что, что, а пить Илья Ильич умел. Не терял контроль, не переступал черту - никто не видел его невменяемо-пьяным. Да, и не забирал алкоголь до предела напряжённую нервную систему и лихорадочно работающий мозг. Совин лишь всё более смурнел с каждой последующей дозой. И с похмельем знал как бороться. Никогда не забывал съесть упаковку активированного угля в процессе застолья.
Но вот что делать с душой? Организм здоров, лёгкие дышат в полный объём, сердце бьётся ритмично, мозги управляют поведением без причуд - так болит-то какая-такая хрень? - спрашивал он себя. А “хрень” болела всё сильней. Она надоела совинскому разуму всевозможной интерпритации, но по сути одними и теми же вопросами. Любил ли он Татьяну? Было ли уже так больно раньше - ведь многих женщин встречал Илья Ильич? Разум отмалчивался, просил не приставать назойливое сердце и лишь советовал закончить алкогольную анестезию, потому как финал известен заранее, и проверен на собственном опыте.
К Ратникову пока не заезжал. Он ждал пока пройдёт некоторое время, Анвельт уедет из Москвы - должен же он когда-нибудь умотать в свой крымский заповедник. Почему он решил, что сейсмостанция Александра находится в заповеднике, Илья и сам не знал.
25
Они встретились в начале августа на строительной выставке, где “Мосфильм” снимал массовку, а Константин страховал исполнение какие-то несложных трюков. Совин специально выбрал это место для якобы случайной встречи - Ратников будет занят, и реакция на неожиданное его появление яснее покажет в какой мере изменились их отношения, после “избиения” костиного старого друга.
Нет, не было заметно, чтобы переменился к нему Ратников. Лишь взгляд его в момент рукопожатия, был глубже, темнее и пристальней, чем обычно. Илье показалось - этим взглядом сен сей вычитал за мгновения состояние своего бывшего ученика до последего многоточия. Потом Константин отвёл глаза в сторону, а когда повернулся, на Совина опять смотрело ласково-беззаботное лицо гуляки-каскадёра, словно отмахнувшегося от неизбежных в этой жизни коллизий, как отмахиваются на пляже от надоедливых мух. Вероятно, только такой способ восприятия земной суеты и был возможен для постоянно рискующего “канатоходца”.
В этот вечер они пили исключительно крепкий чай, почти с китайскими заморочками заваренный знатоком восточных традиций. Константин не задал ни единого вопроса, и Совин понял, что его друг знает всё до мельчайших подробностей. Наверняка, его разыскивал, и с неизбежностью должен был состояться разговор с Татьяной.
Илья попытался затронуть тему взрыва на рынке и ресторанных драк, но встретив в ответ удвлённо-застекленевший взгляд, прикусил язык. Видимо, не пришло время дёргать Ратникова в этом направлении. Совин помнил намёк отца Савелия и не сомневался, что его друг, не известно какого качества, но непременно имеет связь с патриотическим движением. Чувствуя нарастающущю с молчанием напряжённость, Константин снял со стены гитару и стал петь песни раннего Высоцкого.
Совин уже собирася прощаться, когда в прихожей щелкнул замок, и в комнату ворвалась Надежда.
- Слава Богу, ты ещё здесь! - возбуждённо бросила она с порога. - Мне на студии сказали, что Ратников уехал с высоким молодым человеком: я сразу подумала про тебя, Илья, свинтус ты этакий! Хочу с тобой поговорить! - выплеснув скороговоркой свой темперамент, Надя села на диван напротив Совина и упёрлась по-женски скептическим взглядом ему в переносицу.
- О чём? Не о Татьяне ли? - ощетинился Илья. - Может не стоит, а, Надь!
- Почему? Ты что - уже всё решил? И как всегда - бесповоротно! - Надя была настроена по-боевому. - Ну, оступилась девочка! Ну, дура! А что она тебя, обормота, месяцами ждала из твоих жутких командировок в преисподнюю, то что родила тебе сына, то что в ЗАГС не тащила за шкирку столько лет - это как?
- Погоди, погоди! Не вали всё в одну кучу! - разговор был Илье гадок, и он проклинал себя, что расслабился и излишне долго засиделся у Константина. Ратников тяжко вздохнул, будто смиряясь с женской неизживной дуростью и склонился над гитарой, делая вид, что её настраивает. Надежда набрала уже воздуха в лёгкие, чтобы обрушить на Совина следущую обвинительную тираду, но он опередил её. - Во-первых: ни из какой преисподни она меня не ждала - потому как не знала где я бываю в командировках. Во-вторых: не всё можно простить. Мы официально не расписаны - это ты верно подметила, и делить нам, стало быть, нечего! В-третьих: сына никто бросать не собирается. Он и так живёт у деда с бабкой, а финансовую сторону я обеспечу, как обеспечивал до сих пор! Что ещё? - и он зло посмотрел Надежде прямо в зрачки.
- Ты Катю Майер конечно, знаешь? - исчерпав накопленный по дороге домой энтузиазм, поняв неумесность всех доводов защиты осуждённой, понуро задала полувопрос сникшая женщина. - Так вот, она хотела с тобой встретиться и поговорить. Я думаю, убеждать тебя сейчас бесполезно, но может вам и есть что обсудить? А, кстати - Александр ещё в Москве.
26
- Ну и что?! Меня это меньше всего волнует! - наверное, Илья Ильич впервые так рявкнул на Надежду - даже Ратников вздрогнул и поморщился. Правда, несколько наигранно вздрогнул. Потому что морщинки у глаз выдали мимолётную улыбку. - А Катя наверняка знает мой телефон, пусть звонит, если есть что сказать! - и Совин повернулся к хозину дома. - Кость, пойду я!
Уже закрывая дверь квартиры, Ратников придержал Илью за рукав:
- Ты, кстати, подумай об Анвельте! Он не так прост и никому ничего не забывает! Будь внимателен!
- Спасибо! Постараюсь смотреть под ноги! - Совин пожал плечами. - Пока!
15
Илья сидел на скамейке у памятника Пушкину, курил одну сигарету за другой и равнодушно наблюдал за беспорядочной суетой ленивых городских голубей, изредка перепархивающих с места на место. Кэт запаздывала уже на двадцать минут.
“Как там у Вас, Алексанр Сергеевич, - “Любовь ещё, быть может, в моей душе угасла не совсем”? Совсем, совсем... Осталалась обида, мрак пустоты, на месте вырванного с корнем чувства о иллюзии родственности душ. Не о ком теперь думать одинокому, снова обманутому, преданному сердцу... - Совин бросил взгляд на часы - половина шестого - он начинал раздражаться. - А зачем я, собственно, здесь сижу? Какого чёрта согласился на эту бессмысленную встречу? Предмета для обсуждения ведь нет. А пошли бы они...”
Он бросил на землю окурок, яростно растёр его подошвой и стал подниматься.
- Илья, подождите! - со стоны кинотеатра “Россия” бежала хрупкая светловолосая, подстриженая под мальчика, девушка, в джинсах и обтягивающей водолазке, подчёркивающей красоту упругой груди. Она запыхалсь и обдала Совина нежным, незнакомым ему ароматом духов, смешанным с пряным запахом разогретого девичьего тела. - Простите, ради Бога, - на работе задержали!
- Да ничего, - хмуро отмахнулся Илья и со вздохом спросил. - Ну так о чём ты хотела перереговорить?
- Пойдём пройдёмся - так мне легче! - сказала Катя, без заминки и заметного усилия, тоже перейдя на ты, и взяла его за локоть.
Она продолжала молчать, пока они шли до подземного перехода, спускались вниз, медленно поднималисьь по ступенькам на противоположной стороне улицы Горького, и заговорила только, чуть замедлив шаги у кафе “Лира”, которое, в этой религиозно-неокоммунистической реальности, к злорадному удовольствию Ильи Ильича, не сменила чисбугерная американская забегаловка.
- О Татьяне, о чём же ещё! Ты уверен, что не сможешь её простить? - говоря это, Катя смотрела в сторону и легко смущённо улыбалась.
Нет, невозможно описать такую женскую улыбку, как невозможно выразить состояние души, востроженно наблюдающей за порхающей рядом, словно прекрасная бабочка, долгожданной, но неуловимой мыслью.
- Тогда, наверное, о ком, а не о чём, - механически поправил Совин, непроизвольно залюбовавшийся отпечатком тайны на милом, юном ещё, но чувствовалось - искушённом лице. И вместо ответа на вопрос, неожиданно для себя сказал. - Давай зайдём в “Лиру”, выпьем по коктелю - со студенческих лет там не бывал.
Катя сделала вид, что раздумывает. Тогда уже Илья взял её за локоток и повлёк по ступенькам к стекляным дверям кафе.
Они снова молчали в прохладном полумраке зала, потягивая из соломинок свои коктели и каждый раз наклояясь к бокалам исподлобья посматривали друг на друга. И каждый раз чуть улыбались, сами не зная чему.
27
Совина всегда тяготило молчание наедине с женщиной. Странно, но на этот раз ничего подобного он не ощущал. Наоборот, он был даже благодарен Кате за это молчание и за то, что она ничего не стала говорить об их разрыве с Бусиной. Последнее время Совин умышленно в своих мыслях называл Татьяну по фамилии, стараясь ускорить психо-физиологическое отторжение. Негромко звучащие песни зарубежных звёзд эстрады - для Ильи Ильича это было ретро - и шорох разговоров за соседними столиками сливались в один, приятный, успокаивающий стереофонический шум, заполняющий как бы иное, постороннее пространство. Наверно так воспринимается перешоптывание ветра с деревьями в лесу или морской прибой.
Но всё-таки, Катя не выдержала и в тот момент, когда Илья Ильич окончательно уверился, что неприятного разговора не состоится, сказала, правда, как бы через не хочу:
- Так ты убеждён, что никогда не простишь свою Танечку?
Неуловимо-пренебрежительный тон, каким был задан вопрос, вызвал невольное чувство сопротивления у Совина. Но то ли слишком намучилось его обиженное мужское самолюбие, то ли желание отомстить изменившей женщине было сильнее стоического благородства, - он почти с жаром отозвался:
- Теперь, отнюдь не мою! Простить - может и прощу, но забыть того, что произошло - не смогу никогда! Общаться, как прежде, у нас уже не получится! О сыне я позабочусь - пусть не волнуется! А что ей нужно-то: амнистия, индульгенция!? Да, ради Бога!
- Ин-дуль-генция... - повторила Катя по слогам, почти смакуя. И усмехнулась. - А ты злой!
- А ты врядли так уж любишь свою подругу! - огрызнулся Совин. - И давай закончим этот дурацкий разговор!
- Конечно - на счёт женской дружбы всё давно сказано... - она насмешливо смотрела на раскрасневшегося Илью. - Не злись! Должна была же я поставить все точки над “и”, чтобы понять, что мне депать с бесхозным мужчиной! Или ты собираешься в гордом одиночестве тешить своё оскорблённое самолюбие?
- Это я злой? ... А, вообще-то, ты наверное права! Не стоит тешить самолюбие в одиночестве! Лучше на пару с хитрющей, ехиднейшей, но чрезвычайно симпатичной стервочкой!
- Ты знаешь, - это я и желала услышать!
- Так куда мы едем: ко мне или к тебе? - жёстко схамил Совин.
- Естественно - ко мне! - не моргнув глазом ответила Кет. - Тебе надо сменить место мазохистского самоуничижения!
Илья Ильич, наслаждаясь ночной усталостью, лежал на широкой кровати, рядом с заснувшей Кет, в чистенькой, по-европейски обставленной - такие он видел только в западных фильмах - спальне незамужней молодой женщины, не отрываясь смотрел на нежное марево тюлевой занавески, переливающеся разноцветными оттенками от первых солнечных лучей, и лениво думал:
“Почему мне раньше казалось сильным преувеличением, что бывают женщины способные сотворить в постели чудо? Сверхчуственное наслаждение ? И вот-те раз! Ну что особенного - всё, как обычно. Не физиология же здесь. И не любовь! Какая, к чёрту, любовь! Да, и страсти особой не было! Так что же такое было? Почему говорят, что иная женщина бувально привораживает мужика? И внешность здесь - отнюдь не главное. Нет, Совин, живи ещё хоть десять жизней - ответить на это ты не сможешь. Оставь проблемы либидо специалистам сексопатологам! У него завертелась на языке дурацкая рифма - гидам по либидо, но он тутже с негодованием сплюнул её в небытиё, порадовал глаза безмятежно спящей Катей, с приоткрытыми, тронутыми еле заметной улыбкой губами, с удовольствием потянулся и сел, спустив ноги на мягкий ковёр.
28
Впервые за последние дни Илья ощущал повышенный жизненный тонус. Он тихо вышел в ванную, долго стоял под чуть тёплым душем, с удовольствием растёрся огромным махровым полотенцем, пахнущем катиными духами, и пошёл на кухню, раздумывая над проблемой приготовления кофе в чужой епархии. Удивился, но облегчённо вздохнул, обнаружив там Катю, уже стоящую у плиты, с приподнятой над комфоркой закипающей туркой.
- Привет! Ты чего вскочила? - Совин поцеловал девушку в щёку.
- Я же знаю - ты считаешь, что если с утра не выпил кофе - день всмятку!
- Ну, не так категорично! - и нахмурился. - А не слишком ли ты много обо мне знаешь?
- Не слишком. В самый раз, - усмехнулась Кет. - Но если ты хочешь быть этаким таинственным незнакомцем, тогда не буду делать тебе яишницу - ешь яблоко, - и тихо засмеялась.
Не то было настроение у Ильи, дабы портить его мыслями о болтовне, которую вели между собой две женщины, насчёт его привычек. Он тоже весело рассмеялся, ещё раз поцеловал Катю, сел за стол и сказал:
- Хочу яишницу! И, как ты знаешь, с зелёным луком!
- Сей момент, мой господин!
Завтрак прошёл в лёгкой пикировке. Они пили кофе, ели яишницу болтунью с ветчиной и луком, украдкой взглядывали друг на друга, смешками тщетно пытаясь скрыть, рвущущееся на волю восторженное предчувствие обновления своего отношения к окружающему бытию.
Но одновременно с последним съеденным куском, с последним глотком остывшего кофе, над кухонным столом, рассечённым пополам резким солнечным лучём, застыла тревожная тишина. Наконец Илья не выдержал - встал и прошёлся по кухне.
- Ну и что дальше? - неожиданно осипшим голосом спросил он. Упёрся кулаками в столешницу и посмотрел Кате в зрачки. Она отвела взгляд. Потом улыбнулась своей застенчивой, угадываемой улыбкой и тихо сказала:
- А вот, приходи сегодня вечером после работы - и будет дальше...
Дальше у них был целый месяц. Только месяц...
Кто-то не согласится, что самое прекрасное время в Москве - “бабье лето”. Эту последнюю улыбку русской природы можно считать издевательской, зная её характер - непостоянный, ворчливый и неряшливый. В октябре она откроет москвичам своё истинное климаксическое лицо. Но пребывающий в эйфории Совин, будто забывший, что за сентябрём с неизбежностью наступает октябрь, и нет ничего переменчивей хорошего настроения у поэта, бодрой походкой двигался по тротуару, засыпаному золотистыми и красными, ещё не намокшими листьями, навстречу, как ему казалось, наконец-то благополучному повороту в своей странной судьбе и бодро фальшивя насвистывал. Давно он не чувствовал себя так уютно в этом мире, всё сильнее и сильнее раздражающим его своей вывернутостью наизнанку, но, по сути, так схожим с его прежним. Трель мобилы была похожа на тычёк локтём в бок пассажиру, замечтавшемуся в час пик и загородившему проход к дверям вагона.
16
Александр Анвельт акуратно положил телефонную трубку на рычаги. Довольно кашлянул и прилёг на кровать одноместного номера гостинницы “Измайлово”. Встреча с таллинским тележурналистом Виктором Сольде, акредитованным на симпозиуме сейсмологов, была назначена на семь вечера, внизу, в ресторане, и обещала не только приятное времепровождение в обществе земляка и однокашника по Таллинскому Педагогическому Институту, но и солидные девиденты за подготовленные им материалы.
29
Всё складывалось удачно у Анвельта в этот приезд в Москву. Заочные контакты со столичнымии дессидентами превратились в доверительные личные отношения. Так ко времени состоявшийся терракт оживил запуганных сонных московских интеллигентов праведным негодованием великорусским национализмом и подвиг на сближение с представителями наиболее цивилизованных, прозападно настроенных нацменьшинств, которыми и являлись проживающие в столице уроженцы прибалтийских республик, по преимуществу лютеране.
Александр успел встретсяся со многими старыми друзьями, в том числе с однополчанином Костей Ратниковым, с которым вместе был в Праге августа 68 года. Спас его тогда старшина Ратников от трибунала, сам был разжалован и по слухам, дошедшим до Анвельта, дослуживал до комиссования то ли в дисбате, то ли где-то на китайской границе. А возможно и в боях за остров Доманский участвовал. Чувство благодарности сейсмологу не было чуждо, но вот никакой вины за откровенный издевательский саботаж приказов их простоватого комвзвода, свежеиспечённого выпускника Тамбовского военного училища, он не испытывал.
“Один отдельно взятый порядочный русский старшина, лишь исключение из всего этого послушного стада холопов. Вот и ныне они слепо слушают маразматические призывы своего полумёртвого вождя, бросившего им кость возрождения церковности и державности. Тупые фанатики! И этот Костин приятель, у которого муравейник - идеал общественного устройства - типичный представитель. Как он может с такими общаться? Или других здесь просто нет? Давно пора разъяснить этому быдлу, кто они такие есть, и что их место на задворках цивилизации! Моя статья о России, за которую не зря так уцепился Виктор, наделает шуму! Мягкотелые западные демократы наконец-то поймут всю подноготную “загадочной”- на самом-то деле просто дикарской и психопатической - русской натуры! Хватит церемонится с этим имперским удавом! Пора, давно пора востанавливать границы по Брестскому миру! - увлёкся своими размышлениями Анвельт. Но потом воспоминания о встрече с Ратниковым переключили его мысль на приятную интрижку с подругой костиного приятеля. - Но самки у этих туземцев, что надо! Кричите, кричите убогие о православной нравственности! Только вот бабы ваши, которым такая жизнь осточертела - помани пальцем европеец, и сразу прыг к нему в постель. Потенциальные шлюхи. Глаза лишь надо этим закомплексованным барышням открыть. На одном генетическом домостроевском страхе целомудренности быть не может, - Александр досадливо поморщился. - Всё-таки, опять вспомнилась позорная концовка своей интрижки: неожиданно ворвавшийся в спальню дикарь, ватка с нашатырём в руках заплаканой женщины и брезгливый, почти ненавидящий взгляд этой “потенциальной шлюшки”, молча наблюдающей за его поспешными сборами. - Ладно, наплевать и забыть! Но этот муравей Илья ещё попомнит!”
- Ты, Виктор, сам всё отредактируй, если захочешь усилить интонации, то я не возражаю! - убирая конверт с гонораром в карман пиджака, сказал Анвельт, популярному не только в Эстонии, но и во всём Союзе журналисту.
Телеинтервью Виктора Сольде с маститыми писателями, знаменитыми спортсменами и известными политиками были для советских людей в новинку. Их увлечённо смотрела вся страна, неизбалованная пуританским стилем остального канонического вещания. И восхищённо удивляясь нетрадиционной каверзностью задаваемых с прибалтийским акцентом вопросов, совершенно не замечала издевательской подоплёки и насмешливого отношения ко всему славянскому. Уже привычные причитания радиостанций “Голос Америки” и “Свобода”не имели такого влияния на утомлённые демагогией мозги россиян, как вроде бы шутливое поддразнивание своего, советского интервьюера.
30
- Не волнуйся - сделаю как надо! Сначала опубликуею статью в моей газете “Перл”. Оттуда её будет цитировать европейская пресса, - без всякого имиджевого акцента, с покровительственной улыбкой ответил Сольде. - И никакой откровенной антисоветчины и агитациии. Только соболезнования русским братьям по поводу ущемления свободы вероисповедания, и навязывания отживших, несовместимых с ценностями европейской культуры, догматов.
- Ну и прекрасно! Ещё по коньячку? - благодушно подмигнул Анвельт. - Помнишь, как мы с тобой гуляли в “Романтиике”? Ты тогда подрабатывал рядом, в таллинском Кукольном театре. Осветителем, если не ошибаюсь?
- Помню, помню! Но ты извини - у меня через полчаса важная встреча. Так что в следующий раз, - Виктор встал, сунул Анвельту сухую, словно в незримой замшевой перчатке, ладонь и быстрой походкой занятого неотложными делами человека, немного наклонясь и поэтому слегка оттопыривая фигуристый зад, изящно лавируя между столиками, удалился.
Александр, оставшись в одиночестве, налил себе в бокал коньяка, одним глотком выпил и стал грустно смотреть на танцующие медленный танец пары. Он был весьма уязвлён, пренебрежительным отношением звёздного однокашника и прекрасно понимал, что другого раза не будет.
“Использовал поганец и отбросил, словно ненужную ветошь! Европейцы, их мать! Что, что, а Ратников, даром, что русак, так бы не сделал! Хотя в Косте азиатского больше, чем славянского, - бурчал Александр про себя. - Уеду в свой Крым, и катись всё их разборки...”
Он выпил ещё, не стал закусывть и снова иронично уставился на танцующих. Хмель по-немногу наползал на раздражённое сознание. За соседним столиком, на грани приличия, веселилась молодёжь: три парня, лет двадцати, выпендривались перед пятью вульгарными девицами. Видно было, что это не москвичи, а приехавшие в столицу, вероятно по профсоюзной турпутёвке, рабочие ребята из глубинки.
Пьяное возбуждение Анвельта требовало выхода. Ему вдруг нестерпимо захотелось танцевать. Пригласить одну из девиц, сидящих по-близости было естественным, но неестественная вздорная наглость - приглашать ту, которую грубовато обнимал за плечи один из парней, даже по обветренному до кирпичного оттенка лицу видно, - отнюдь не сидячей проффессии. Девушка удивлённо взглянула на Александра, когда тот манерно кланяясь, обратился за разрешением потанцевать с дамой к её кавалеру. Смех за столом мгновенно замёрз. Наверное всё бы обошлось, окажись девица поумней, но она была явно польщена приглашением хотя и подвыпившего, однако импозантного мужчины и не обращая внимания на взгляд, которым оценил Анвельта её ухажёр, не дожидаясь разрешения, передёрнув плечами, выбралась из под его мускулистой руки.
Кончилось в этот вечер везение Александра Анвельта. После оказавшегося быстрым танца, который он весьма лихо и пошловато отплясал с не отстающей в кривлянии и выламывании провинциалочки, события развивалились по известному сценарию, давно отрепетированному на поселковых танцплощадках.
Анвельт даже не пытался сопротивляться, когда предложивший выйти и поговорить, оказавшийся на полголовы выше детина, больно сдавив предлечие, буквально выволакивал его, ещё не отдышавшегося и пьяного, в туалет. Всё, что отпечаталось в памяти сейсмолога - это внезапно завертевшийся потолок и синие форменные брюки милиционеров загружающих его неспособное передвигаться тело в кузов медвытрезвиловской перевозки.
31
Александр очнулся от холода. Он лежал, свернувшись калачиком, на обтянутой оранжевой клеёнкой жёсткой койке. Из дюжины таких коек, втиснутых в унылое безликое помещение, было занято примерно две трети. На соседней в одних трусах сидел, прижимая запястья к ушам, погрузив пальцы в сваллявшиеся всколоченные волосы и раскачивающийся из стороны в сторону, показавшийся Анвельту похожим на обезьяну, гуманоид. На других койках храпели, постанывали , ворочались остальные неудачники вчерашнего вечера.
Медленно возвращалась способность адекватного восприятия ситуации, и когда на него обрушилось осознание произшедшего, сейсмолог тихо и жалобно завыл. Гуманоид дёрнул головой, потом оторвал руки от черепа, потряс кулаками и зарычал.
- Заглохни, тварь! Котёл раскалывается!
Анвельт притих и закрыл глаза. Он не мог дать себе отчёта, не мог понять причины накатившего, подавляющего волю страха. Его бил озноб, всё тело покрылось “гусиной кожей”. Рассудок отказывался принять произошедшее. Сколько длилось такое состояние - пять минут, час, два - Александр не знал. Время существовало где-то там, за грязно-жёлтой стеной, за мутной, узкой, закрытой мерзкой решёткой, щелью под потолком, за серой металлической дверью.
Наконец дверь с угрожающим, прошедшимся наждаком по спине, скрежетом отворилась, и вошедший в комнату сержант стал громко выкрикивать фамилии. Среди названных Александр с удивленнием услышал и свою. Не сразу понял, что от него хотят. Как во сне вышел в длинный коридор, получил свою скомканную одежду, с трудом напялил её на себя, безропотно расписался в протоколе, вздрогнул от неожиданности, когда перед его лицом неожиданно раздвинулись шторки и прямо в глаза блеснул объектив фотоаппарата. Механически рассовал по карманам докуметы, часы, квитанцию на штраф, ключи, грязный, с засохшими бурыми пятнами, носовой платок и расчёску. Конверта с гонораром не было. Он, робко помявшись, хотел спросить о нём, но наткнулся на такой презрительно-базальтовый милицейский взгляд, что тут же всякое желание задавать глупые вопросы исчезло.
Пошатываясь вышел во двор медвытрезвителя. Утреннее солнышко насмешливо отражалось от стёкол автомобилей. Диссонанс птичьего гомона казался чем-то противоестественным. Лишь протиснувшись боком между створками крашенных суриком ворот и оказавшись на улице Александр почуствовал, что время наконец сдвинулось. Взглянул на синюю табличку с названием - ул.Б. Почтовая, понурил голову и поплёлся к Косте Ратникову, единственному московскому знакомому, до которого можно было добраться не имеея пятака на метро.
17
Одетый в рясу Отец Савелий стоял перед иконой круга Дионисия “Успение”, в Спаском соборе Андронникова монастыря, по какой-то сентиментальной прихоти, ещё в 1960 году, превращённым Советской властью в музей древнерусского искусства.
- Да, умел Дионисий создать настроение радости, - негромко произнёс ключевую фразу подошедший к священнику крупный солидный мужчина. Окладистая, чуть тронутая серебристой сединой, борода, величавая осанка, поставленный, певучий голос проповедника и неспешная, обстоятельная манера говорить, выдавали в нём причастность к церковной епархии.
- Дионисий жил в то время, когда Русь утверждала свой авторитет и могущество, отец Савва, - также негромко отозвался отец Савелий и плавным жестом руки пригласил подошедшего пройтись по залам музея. Когда они сделали несколько шагов, добавил. - Поэтому произведения той эпохи праздничны и торжественны.
- Торжественности и праздничности, не говоря уж о призывах к чуству долга, и ныне предостаточно! Но вот только иконы-то теперь у нас с иными лицами! И за мужество принимается злоба, за храбрость - истерика, а за гордость - презрение к иноверцам.
32
- Вы слишком много хотите от нации, цвет которой выкорчёвывали три четверти века. Есть такая подростковая болезнь - сцеписорвизм называется. С возрастом она проходит, как прыщи, но важно в чьи руки попадёт сей недоросль, - священники остановились у оглавного “Иоана Предчети”. - Видите, как сильно отличается образ пророка у художников середины XVI века, от образа, созданного кругом Рублёва в XIV. У Рублёва - мыслитель, на его лице вся гамма человеческих чуств, понимание своего предназначения. А здесь страстный проповедник, увлечённый вдохвенным порывом. Человек действия. Лицо будто опалено горящин внутри пламенем.
- А потом смута, польская интервенция, раскол! Вы, святой отец, считаете что и в нынешнее время нужен пророк-революционер? Не полно ли ? Русский народ хочет жить спокойно!
- Не революционер нужен, но мудрый реформатор, - отец Савелий пристально посмотрел на собеседника долгим тяжёлым взглядом. - Большевисткий подход не решит проблемы возрождения православной культуры.
- Из ваших слов, я так понимаю, определяющей силой предстоящих реформ должна стать РПЦ? Но Церковь не может в сегодняшних условиях не то что пойти на конфронтацию со светской властью, но даже дать повода для подобных подозрений.
- Повод нам уже организовали! Вы, конечно, слышали о взрыве на рынке? - бросив быстрый косой взгляд на собеседника и удовлетворившись его медлительным наклоном головы, Востроухов продолжил. - Сейчас возникла проблема, требующая экстренного решения! Необходимо, и не в ближайшее время, а в считанные дни, найти организаторов терракта, выявить заказчиков и показать властям, что их инквизиторские методы тотального насильственного оцерковливания и окультуривания приводят к совешенно противопожной реакции и создают предпосылки для провакаций со стороны русофобов.
- Но чем здесь может помочь Спасо-Ефимиев монастырь города Суздаля - города артефакта? - грустные глаза отца Саввы смотрели на Востоухова вроде бы мягко и недоумённо.
- Пойдёмте на двор! Я хочу позвонить одному человеку, который введёт вас в курс дела и объяснит, какая помощь потребуется от... города-артефакта.
Они вышли из собора, неспеша, в молчании, занятые собственными размышлениями о неизбежности мирской суеты, направились к монастырским воротам. Пропустив суздальского священника и немного отойдя в сторону вдоль крепостной стены Востроухов достал мобильник и набрал номер генерала Глебова.
- Савва прибыл!... Готов к встрече!... Илья?...Нет, я полностью поддерживаю... Понял, выезжаем! - на ходу пряча трубку в карман, быстрым шагом пошёл вслед за суздальцем.
Трель мобилы была похожа на тычёк локтём в бок пассажиру, замечтавшемуся в час пик и загородившему проход к дверям вагона. Совин оборвал свист, свернул в подворотню и достал телефон. Внимательно, постепенно глупея лицом, молча слушал несколько минут. Ещё некоторое время молчал, когда в трубке наступила тишина. Потом задал вопрос:
- Машиной своей я могу воспользоваться или нищий поэт должен ездить только на железнорожном транспорте и на экскурсионных автобусах?... Есть, прикинуться богемой и пьяницей!
33
18
Неусловный, ранний, но настойчивый дверной звонок, наконец нарушил невозмутимость Константина Ратникова. Ворча под нос нелицеприятные выражения в адрес нежданого гостя, он засунул ноги в шлёпанцы и побрёл открывать.
Анвельт выглядел бы совсем бледно, кабы не ярко-сизый, книзу в грязноватую желтизну, характерно заплывший глаз. Собственно не сам глаз, которого и видно-то не было, а вздутая гематома вокруг него. Кофе, несмотря на варварскую концентрацию, помогал плохо.
- А у тебя покрепче ничего нет? - выдавил он из себя.
- Пока нет... - как-то раздумчиво протянул Ратников. - Надежда скоро должна вернуться - может её попросим...
- А где она - с утра пораньше?
- К подруге поехала.Какие-то бабские дела. Может вернётся и не одна, - Константин приподнялся с дивана и выглянул в окно. Он ожидал свою подругу, ещё с вечера уехавшую к Тане Бусиной, с минуты на минуту. Она уже звонила и сказала, что они скоро приедут вместе с Татьяной и Кэт.
Анвельт хотел спросить про свой внешний облик, но передумал и лишь горестно и шумно вздохнул. Разговор у них не клеился. Впрочем это и естестственно - один с похмелья; другой не был в настроении его жалеть, потому как своей головной боли хватало с вечера.
Вчера, после слёзных просьб внезапно позвонившей Кэт, которая не знала, что ей делать с впавшей в “жуткую” депрессию подругой, Надежда, несмотря на всё уговоры Ратникова не лезть в это дерьмо, сорвалась и поехала к Бусиной. И сейчас Константин предвкушал всё “удовольствие” от встречи виновника, жертвы и, как он не без оснований подозревал, провокатора драмы, косвенной причиной коей являлся и он сам. Посему, его гранитное безразличие было лишь следствием школы и скрывало жгучее раздражение столкнувшегося с ненужными чужими заморочками занятого человека.
Было от чего злится подполковнику Ратникову в это утро. Контакт с Совиным был прерван. Тот как-будто избегал встреч с ним. Константин понимал, что это происходит из-за неприлично быстро прогрессирующего в последние дни сближения Надежды с Татьяной. Неприятно было и то, что ближайшая подруга и сослуживица Бусиной Кэт Майер неожиданно оказалась знакомой Анвельта, даром что недавней. Ко всему прочему, по иформации от Иванкова, дискретной и маловразумительной, Илья хотя и пил, явно завёл себе какую-то новую зазнобу, по описанию очень похожую на Кэт. Интригой пахло резко, а в связи с последними событиями, весьма неприятно.
Хлопнула входная дверь, и через минуту в комнату вошли три женщины. Мгновенно в помещении стало тесно, неуютно и нервозно. Надя, увидев Анвельта, отсвечивавшего подбитым глазом, сперва остолбенела, спустя секунду судорожно расхохоталась. Татьяна, постояв с открытым ртом, попыталась выскочить назад, в прихожую, но путь её, будто ненароком, преградила улыбающаяся своей непонятной улыбкой Катя. Анвельт представлял то ещё зрелище. Этакая смесь надменного господина, в публичном месте обнаружившего стыдный непорядок в своём парадном платье и храбрящегося нашкодившего пацана, застуканного на месте преступления.
Один Ратников сохранил напряжённое спокойствие.
- Присаживайтесь, гости дорогие! - ровным голосом пригласил он. Если бы удавы разговаривали, то наверное именно так они бы приглашали на ужин обезьян. - Ты догадалась чего-нибудь захватить? - обратился он к жене. - Ну так давай скорее стаканы - не видишь: человек страдает! Только не надо лишних слов!
34
Константин сходу пресёк канонический вопрос, уже прочитанный им в глазах своей подруги. Сам он уже всё давно понял, отфильтровав рассказ Анвельта о нападении хулиганья и ограблении. Никогда и ни в каком состоянии панически избегающий прямого физического контакта Александр не полез бы в драку. Разделся бы до трусов, но попытался избегнуть мордобоя. Да и описание отделения милиции, где он, якобы, переночевал, уж слишком смахивало на медвытрезвитель.
Надя схватила свою сумку и вышла на кухню. Вслед за ней, наконец, пронырнув под рукой опирающейся на дверной косяк Кэт, выскочила Татьяна. Из-за двери раздалось проворное звяканье посуды и темпераментный шопот.
- Вас знакомить, как мне кажется, не нужно, - всё тем же “удавьим“ тоном произнёс Ратников, когда Катя скромно присела на краешек дивана. - Да, ты садись поудобней, расслабся и, как говорится, получи удовольствие, посколько оно неизбежно... - обратился к ней Константин. - Вот что, други мои, пока они там кошеварят на кухне, давайте договоримся: вы мне выкладываете, что вашей компании нужно от Ильи, а я... Ничего не говорю твоей жене, Саша. И не расказываю Танечке, милая Катя, про твою роль и цели во всей этой истории... Поскольку и сам чувствую себя немного виноватым перед ребятами, - смягчил он интонации.
Кэт иАлександр угрюмо потупившись молчали.
- Ну тогда я вам помогу! - в голосе Ратникова снова появилась угроза. - Ты, Саша, со всегдашним своим самомнением неординарной непонятой личности и пренебрежением к чужим чувствам, будто их и быть у людей не твоего калибра не может, в особенности тех, кто ... - как бы помягче... - не разделяет воззрений прирождённого метафизика-логика, нагадил более чем достаточно, при том не понимая, что некая милая девочка, - он исподлобья посмотрел на Катю, впрочем уже не потупившись, а вполне вызывающе встретившую его взгляд, - использовала тебя, для исполнения собственных планов. Или - не так?
Никак не ждал Анвельт, что в это кошмарное утро вместо участливого сочуствия его будут возить мордой по столу. Именно такое сравнение пришло ему на неоправившийся от ночных переживаний ум. Но подполковник Ратников, около двадцати лет проработавший в конторе, крепко знал своё дело.
- Да... Но он мне показался таким деревянным и бесчуственным... А тут... - через силу мямлил Александр. - Но я уеду, исчезну совсем... Они про меня скоро забудут! - он умолчал о том, что на завтра назначена важная встреча с одним из представителей эстонского “подпольного” союза молодёжи, специально приехавшего в Москву на встречу с крымским идеологом их национального движения. А про себя Анвельт даже подумал, как будет расписывать тому о преследовании местных фанатиков, которые попытались его избить.
- Конечно уедешь! Забудут они скоро! Деревянные ведь и бечуственные! - зло передразнил его Константин. - Дай-то Бог! Конечно: можно в душу плевать - утрутся плебеи! Не арийцы...Викинг, е... - он искоса взглянул в сторону Кэт и беззвучно пошевелил губами. - Ну а тебе-то что нужно было от моего друга, а?
- А Вы, Константин, не допускаете, что у меня, наполовину арийки, могут быть чувства к вашему, как Вы неудачно выразились, плебею? - Катя без тени смущения смотрела Ратникову прямо в глаза и как всегда загадочно, но больше нагло, улыбалась. - Могу я полюбить?
- Ну, это ты вот ему рассказывай! - нахмурился Ратников. Он уже понял - с дамочкой будут сложности.
В этот момент в комнату вернулись Надежда с бутылкой водки в руке и Татьяна, несущая поднос с огромным блюдом овощного салата и стаканами. Можно сказать, что разговор прервался весьма кстати для всех его участников.
35
Неспешно, тянулись минуты, а эхо Татьяниной истерики всё звенело и звенело, перекатываясь всхлипами под потолком, в душном, несмотря на распахнутое настеж окно, спрессованном в тесный параллипепед комнаты клочке московского пространства, вырваном из, по большому-то счёту, лениво и монотонно разбегающейся вселенной.
Их осталось трое, после того как Надя, предварительно отхлестав по щекам, увезла домой немного пришедшую в себя, почти невменяемую Бусину. Анвельт вытирался своим грязно-бурым носовым платком от водки, выплеснутой Надеждой ему в лицо. Кэт, подперев голову рукой, брезгливо смотрела в окно на беспечно серебрящиеся на солнечном ветру обрезанные кроны тополей. Ратников сковырнул ногтем пробку с полупустой бутылки и разлил остатки по стаканам. Молча, не глядя друг на друга, выпили. Как за упокой. Первой сорвалась женщина:
- Ты что, совсем идиот, или просто водка извилины переполнила!? - со свистящим зловещим шипением задышала она в сторону Александра. - Кто тебя за язык тянул с твоими пошлыми объяснениями-извинениями! А это от меня! - и она влепила Анвельту размашистую тугую пощёчину, пришедшуюся точно по больному глазу.
- У-ох... - притворно морщась, изверг непередаваемый звук Ратников. - Катенька, ну у человека ведь два глаза! Чем вам этот-то не угодил, всем?...
- Тянуться было далеко!
- Ну тогда ладно, - Константин встал, под недоумёнными взглядами гостей, закрыл окно и аккуратно сдвинул занавески. Пояснил: - Это чтобы ты больше не отвлекалась и не возбуждалась.
Действительно - резко приглушённый уличный шум и созданный полумрак, погасивший контрастные оттенки, казалось, убавили и уровень нервозности в маленьком помещении, где сошлись три человека, вскормленные совершенно различными истинностями, имеющие, помимо антогонистических возрений на человеческое бытиё в целом, ещё и взаимоисключающие конкретные задачи личного оттенка.
Утёршийся “потомок викингов”, немного ругая, немного жалея себя, думал в этот момент только о том, как бы побыстрее смыться из этого, оказавшегося таким негостеприимным дома, и вообще из столицы, заняв предварительно у бывшего друга-однополчанина немного денег. Остальные, ощутимые средства на своё безбедное житиё с семьёй в Алуште, он получит от таллинского юного идеалиста за свою программу первоочередных задач эстонской молодёжи по интеграции прибалтийских народов в епропейское содружество. Там скупиться не будут - смотрят далёкому крымскому патриоту-схимнику в рот. А идей и лозунгов о национальном достоинстве и суверинетете он может настрогать, сколько их наивным душенькам будет угодно.
Снявшая стресс Катя, вполне довольная собой - к тому же она почуяла скрытое одобрение несуетливо- рассудительного хозяина, как ей показалось убавившего по отношению к ней свою предвзятость, - опять сконцентрировала все мысли на Совине, который, впрочем, из них ни на мгновение полностью и не исчезал. Туманился образ, слабела чувственная память, но он, как незримый наблюдатель, всё время, с той самой первой встречи у Пушкина, обитал где-то рядом. То, что Совин поддерживал её энергетически, Катя ничуть не желала сомневаться. Если очень хочется верить, то ради чего вся эта дряннная, грубоструганная мужицкая логика. (И впрямь - к чему женшине мужская логика?) Но ей нестерпимо хотелось увидеть его воочию. Она и правда, почти убедила себя, что не знает, зачем так изощерённо добивалась близости с ним, и сейчас ей очень хотелось поверить, что это был, пусть не божий, то некий мистический промысел. К тому же она поняла, что Константин близкий друг Совина, а значит надо в максимальной мере завоевать его симпатию и доверие. Пригодится. Как вот пригодилось же этой инфальтильной истеричке Бусиной.
36
Ратников... О чём в тот момент раздумывал он, разгладив даже морщины на спокойном, почти скучающем лице? Он, подполковник, курирующий связи конторы с РПЦ, обладающий всей гаммой информации о противоестественном состоянии государства, находящегося в одном шаге от азиатской деспотии? Тревогой его чувства в отношении своего друга, ученика и ведомого - капитана Совина, назвать нельзя. Скорее уж постоянная сопричастность к жизнедеятельности Ильи, попытка синхронно с ним мыслить, и постоянный анализ вероятных ситуаций. Прекрасно отдавал себе отчёт Ратников о тщете надежд заёрзавших в своих креслах генералов, пустивших его друга Илью в одиночное плавание по той пучине, где и целая флотилия сгинет бесследно. Ничего не может сделать один человек из плоти и крови, будь он хоть двужильный (о двужильности Ильи Совина Константин давно подозревал и очень надеялся, что это близко к действительности), хоть стожильный.
Но, будь он хоть демон, хоть дух святой, не сможет, даже приобретя, в гипотетическом идеале, некоторое влияние в интеллигентских радикально настроенных кругах, сколько-нибудь серьёзно повлиять на настроения амбициозных самоуверенных и самовлюблённых лидеров, не желающих слушать ничего, идущего вразрез с их заскорузлым мнением полуобразванных дилетантов. Только информация... А что информация? Ратников обладал ей в избытке. Даже то, что мог рассказать Анвельт, интересовало его настолько, насколько это касалалось Ильи. Да и ту он сумел уже извлечь, не далее как полчаса назад, из невнятного, для несведущего уха, бормотания мгновенно “поплывшего” Александра, пока похмельный “сейсмолог” не перешёл к своим высокомерным извинениям перед бедной Танюшей и попыткам объяснения сущности сексуального влечения полов. За что и получил водкой в морду. Его интересовала теперь только Кэт.
- Отвели душу и полно! - резанула его жёсткая интонация по душной тишине, как бы отчёркивая последствия скандала. Ратников мельком посмотрел на сникшего, пьяного крымчанина, криво улыбнулся и обратился к Кате, неласково глядя ей в глаза: - Так значит ты, красавица полуарийка, просто влюбилась в Илью! И разыграла такую гениальную комбинацию, чтобы его завоевать? Такая вот, вдруг, непреодолимая, всепоглощающая страсть полунордического характера, что никого не жаль и все средства хороши? Свежо предание... - и неожиданно сменил тон до вполне дружелюбного. - Ну, а что делать? Да, приходится верить, хоть и трудненько это... Но только ещё одно! А много ли ты собственнно об Илье знаешь? Ради чего такой спектакль?
Подполковник хотел по реакции на эти, вроде бы, глуповатые вопросы и по степени правдивости Катерины, вычислить подводную часть айсберга, которая, как известно, ровно в восемь раз больше приоткрываемой хитрой стихией. Да не на ту напал. Кэт Майер была не только хитрой и умненькой девочкой, она уже успела себе на подсознательном уровне накрепко внушить, что действительно любит Совина без всяких там яких, и поэтому ответила спокойно, откровенно и дерзко.
- Плохой вопрос! Что знаю - то моё! И поверьте, Константин, достаточно знаю! Татьяна, кстати моя ближайшая подруга, не считала нужным скрытничать о своём мужике! Я тронута вашей дружеской заботой об Илюше, и понимаю - это из самых чистых и лучших побуждений. Но Вы ведь в курсе - куда вымощена дорога благими намерениями...Поверьте, в этой щекотливой ситуации нам лучше разобраться вдвоём, без доброжелателей, даже самых искренних! Надеюсь мы встретимся при более распологающей к общению ситуации, - закончила она, вставая, и добавила, многозначительно улыбнувшись, - в несколько иной компании. А сейчас прошу меня извинить... - и направилась к двери.
Оторвав голову отскрещённых на столе рук, встрепенулся Анвельт:
- Кэт, подожди - я с тобой! Помоги мне поймать такси, а то... - и виновато улыбаясь, неуклюже ткнул пальцем чуть ниже синяка. - Кость, если можешь, отдолжи мне немного...На билет до Симферополя! Я, как приеду, сразу вышлю! Телеграфом!
Катя, уже приоткрыв дверь в прихожую, раздражённо тряхнула головой и остановилась. Ратников, странно улыбаясь, полез в стол за деньгами:
- Сколько?
36
- Ну... Стольник - не разорит?
- Не разорит! - ответил Ратников, проягивая ему деньги.
После ухода последних гостей, Константин набрал номер Володи Иванкова и долго обсуждал с ним сюжет своего следующего приключенческого фильма о непростых взаимотношениях древних славянских и угро-финских племён, получив от специалиста массу ценной информации о реквизите для планируемых по сценарию трюков.
19
Чуть склонив голову к собеседнику генерал Глебов, сидя на лавочке во дворе 1-й Градской больницы, рассеяно водил по асфальту, залитому мягким вечерним солнцем, тонким прутиком. То, как послушно двигается тень от его игрушки, казалось, очень забавляла Алексея Ивановича.
- Так значит всё-таки несчастный случай... - задумчиво повторил Павел Сидоренко. - Просто лихач подрезал такси... Хорошо хоть жив ваш сейсмолог остался, а то бы опять ищи-свищи прибалтийскую ниточку.
- Жив-то жив, да только инвалид теперь на всю оставшуюся. По частям собирали. Не известно: будет ходить или на колясочке...
- А что это за девушка с ним была в машине? Тоже из прибалтики? Подруга?
- Хм...Подруга... Ты будешь сильно удивлён, когда узнаешь - чья она подруга, - Глебов загадочно усмехнулся. - Здесь, действительно, много интересного и странного.
Сидоренко внимательно посмотрел на генерала. Когда Алексей Иванович этак улыбался, следовали не самые приятные сюрпризы.
Выдержав генеральскую паузу, Глебов резко повернулся к Павлу Васильевичу и с растановкой произнёс:
- А как тебе это - непонятно как оставшаяся, при таких травмах, в живых, оказавшаяся в одной машине с идеологом эстонских националистов, девушка, по документам - Екатерина Густавна Майер, прописаная в Москве, нигде и никогда, по крайне мере на территории СССР, не рождалась. Да и не жила - двадцать два года из своих двадцати трёх.
- Так что же она...? - трудно было удивить Сидоренко - он лишь равнодушно пожал плечами. - Анвельт зарвался! Так возьми, Алексей Иванович, её в оборот, коли такая живучая! Делов!
- Живучая-то живучая, да, понимаешь ли, в глубокой коме она живёт, если так можно выразиться. Пока... И, как говорят наши гипократы, лучше ей было бы сразу умереть, потому как шансов придти в сознание у нашей спящей красавицы столько же, сколько у сказки стать былью. Но не это самое интересное, - генерал сделал прутиком замысоватое движение - вроде как, запятую поставил. - Эта Катя - последняя пассия нашего Ильи! И связь их длится уже больше месяца!
- А Совин - что? - нахмурился Сидоренко. Бывшего физика всегда раздражало, когда в его строгих логичеких формулах обнаружилась лишняя неизвестная. - Где была его хвалёная интуиция?
- Там же где у нас у всех, когда утешает молодая симпатичная подруга твоей изменившей жены, - хмыкнул генерал. - Которая, что совсем интересно, с помощью сложнейшей интриги, сыграв нашего любимого сейсмолога в тёмную, и получила свой объект утешения!
- О как! - крякнул Павел.
- Да, кстати! Капитана Совина я послал во Владимирскую область ознакомится с особенностями древне-русского зодчества.
- И давно он там ознакамливается?
- Неделю уже любуется на памятники архетектуры.
- Так он что - не в курсе случившегося?
37
- Конечно нет! Проникновение в глубинные пласты нашей истории и православной культуры требуют душевного сосредоточия! Как сказал бы наш Савушка. Пусть спокойно проникает и проникается. Может и жену свою потом простит. Чем... Бог не шутит!
Помолчали. Всё -таки Сидоренко задал свербивший его аналитические мозги вопрос:
- А того лихача нашли?
- Да нет, к сожалению! Шофёр такси скончался до приезда скорой. Номер машины никто из свидетелей не запомнил. Красных “копеек” по Москве - не перечесть! Словом, без вариантов...
- И что теперь?
- Тебя когда выписывают? - вместо ответа хмуро спросил Глебов.
- Дней через пять... обещали...
- Ну вот, долечивайся и пока поразмысли в свободное от уколов время! Пора нам уже переходить от пропаганды к действию! Ну, будь здоров! - пожав Сидоренко руку, генерал поднялся и упругой походкой, помахивая прутиком, двинулся к больничным воротам.
- Всегда готов... Да и отец Савелий устал, думаю, метать бисер перед свиньями. Давно пора его концепции реализовывать на практике, вместо “андроповщины”. Пока не поздно... - тихо пробормотал вслед удаляющейся генеральски статной фигуре Павел Васильевич.
Январь - май 2004
Эксперимент
© Copyright: Михаил Буликов, 2014
Свидетельство о публикации №114050306965
Свидетельство о публикации №114050306965
Рецензии