За старой картиной тебе оставляю письмо...

А впереди только вечность, мой милый Карл,
Которую ты проведешь на Луне один.
Сменяться будут правители, дни, века.
Но ты, конечно, вернешься — жив, невредим.

Тебе наплевать на всех, кто не верит снам.
Ты все же испортил праздник и бросил Марту.
По лестнице вверх… «Сейчас же рванет к херам!»
Ты нас ненавидишь. И пушка готова к старту. 

А мы остаемся. Мы плотной стеной стоим,
Вцепившись в перила, надеясь, что порох мокрый.
И даже готовы признать тебя вновь живым,
Чтоб выжить. Все, даже герцог, — как на иголках.

А глупая Марта плачет, дрожит огонь,
И лестница к пушке тянется, словно змеи.
Пока не истерлись даты, прошу: постой!
…нет. Не «постой». Сейчас не хочу лицемерить:

Мне было спокойно, когда ты считался мертв.
Такие, как ты, способны, забыв о сыне,
Лишь только из гордости рваться стрелой вперед,
Боясь иначе погрязнуть в рутинном мире.

Да, у тебя будет вечность, мой милый Карл,
Луна, Шекспир, Аристотель, стихи Корнеля.
Все, как ты хочешь, и даже — как не мечтал.
А Марте — рыдать от крика из колыбели.

Мы будем талию двигать то вверх, то вниз,
И снова жить и дышать, и сражаться с правдой:
Страшно не то, что ты улетаешь ввысь —
Страшно, что ты улетаешь, а мы бездарны.

За старой картиной тебе оставляю письмо —
Я в нем расскажу, как Марта растила сына.
Безумный барон! Она верила, ты влюблен.
Я знала — ни капли. Прощай. Твоя Якобина.