Эльф...

     Нет предела двум вещам – глупости и совершенству! Особенно совершенству, особенно при нынешнем уровне развития пластической хирургии. По глупости мы давно обогнали все цивилизованные страны и к пределу скоро приблизимся, но вот по качеству и количеству пластических операций пока заметно отстаём. Но стремимся, стремимся...! Стоит посмотреть на сидящих в первых рядах на любом статусном мероприятии длинноногих блондинок, будь то открытие Олимпиады или вручение самой ничего незначащей кинопремии и можно представить, что небольшой грузовичок силикона может здесь набраться очень легко. Да что там блондинки! Поговаривают, что силиконом и ботексом сейчас грешат и многие мужчины, даже там..., на самом, самом верху! Правда, к нашей чести нужно сказать, что не мы эту гонку начали. Не мы первыми узрели женские груди восьмого размера и губы размером с шляпку среднего белого гриба, не мы первыми лицезрели силиконовые ягодицы шестидесятого размера и натянутую до самых ушей кожу век. Но теперь наверняка, мы всех опередим в своем неодолимом стремлении к совершенству.
 
     Случайно наткнувшись на статистику пластических операций, я немножечко подзадумался. Например, в Японии, как и во всём мире, на первом месте стоит операция по увеличению груди, но уже на втором стоит коррекция разреза глаз и формы носа, чтобы приблизиться к европейскому стандарту, а вот на третьем - изменение формы ушей. И всё бы ничего, но большинство желающих изменить ушную  раковину хотели бы ей придать «эльфийскую» форму. Это когда верхняя часть уха искусственно заостряется и подрезается, чтобы как можно больше походить на уши кошачьих! Назад в природу? Или в неизвестность прекрасных фантазий? Туда, где живут орки, гоблины и эльфы. Ну что-же, в добрый путь, если есть немного лишних и так необходимых каждому «зелёных». Ведь весь мир и делится на два типа людей. Первый тип – консервативный, второй – экспериментальный. И весь прогресс человечества зиждется на существовании вторых. И если такие эксперименты не выходят за рамки этических норм и Божьих заповедей, то что мне до них?

     Что касается меня, то я в этом плане везунчик, мне вот такие уши достались четыре десятка лет назад и совершенно бесплатно. Правда, в юности я их немного стеснялся и говорил, что они такие у меня от природы, но грешен, это не совсем правда. Они явились результатом воспитания в себе отваги и мужества, силы и выносливости, терпения и целеустремлённости. Не достались мне эти качества от природы. Это я понял, учась в первом классе. Классу к четвёртому-пятому это уже переросло в небольшой комплекс. Был я мелковат, не очень преуспевал в спортивных дисциплинах и вообще, как говорится – серединка на половинку, ни рыба, ни мясо. Особенно досадовал я своим неудачам на поприще горных лыж.  Которые ещё в те стародавние времена практиковались в нашей деревне наравне с равнинными лыжными гонками. Это был даже не слалом, а скорее всего такой скоростной спуск с элементами могула, ну правда, тогда мы такого слова ещё и не ведали.
     А какой из видов спорта может быть доминирующим в Сибирской деревне, где зима девять месяцев в году и вокруг вздымаются крутыми отрогами предгорья Саян? Ну не плаванье же. Конечно, не было у нас тогда таких причиндалов и заморочек, без которых сейчас горнолыжный спорт невозможен. Смешно мы тогда наверное выглядели. Ни о каких шлемах и очках и речи не шло. О специальных комбинезонах мы тоже не слышали. Да и лыжи были самые простые, какая нибудь гоночная «Быстрица» из слоёной фанеры считалась приемлемым вариантом. Лыжи как обычно не по росту с ботинками как обычно не по размеру. Но, как говорится: «Кто хочет, тот ищет возможности, а кто не хочет, тот ищет причины»!  Вроде всего мне хватало. И техники, и тонкого расчёта, и баланса вестибулярного аппарата, но вот напрочь отсутствовало одно качество, которое зачастую и оставляло меня позади менее искушенных соперников. Не было во мне бесшабашной отваги и умения глупо рискнуть всем, поставить на кон последний козырь и победить. Так я и оставался стойким середнячком без перспектив. Ох и досадовал я на себя....

     Километрах в трёх от нашей деревни возвышалась гора с красивым названием – Радуга. Трудно объяснить, почему она так называлась. Скорее всего, роза ветров в нашей местности была устроена так, что в большинстве случаев после проливных дождей именно в эту гору и упирался один конец этой оптической семицветной иллюзии. Кроме красивого названия, была там и ещё одна неоспоримо прекрасная деталь. С самой вершины горы и до самого её подножья была прорублена неширокая просека, чистая и прямая как стрела. В общей сложности её продолжительность составляла более полутора километров. Вот там-то я решил воспитывать в себе спортивный дух. Трасса, по которой мы катались, начиналась с середины просеки, потому что даже самые отчаянные башибузуки никогда не рисковали проходить эту трассу полностью. Даже если стартовать с середины, скорость была такой, что набегавший холодный воздух полностью ослеплял гонщика, покрывая веки и зрачки непроницаемой пленкой льда. Это же не Альпы, это же Сибирь сорокаградусная! Финиш обычно заканчивался почти вслепую. И это на скорости хорошего автомобиля. Лично я всегда непроизвольно притормаживал, страшно было лететь в холодную неизвестность. Гоночные лыжи не оставляли возможности для хорошего предфинишного манёвра.

     Как-то после уроков, я решил сбегать и немного потренироваться подальше от посторонних глаз. К чему мне лишние насмешки и ущерб чувству собственного достоинства? Благо, день был морозный, поджимало под тридцать градусов и никого на трассе явно не предвиделось. Пару спусков и быстренько назад, ну что мне три километра туда и обратно? По минимуму надев на себя одежды, я поскользил по накатанной лыжне к белой, в серых разводах присыпанных снегом деревьев, Радуге.
Нелёгкий подъём всегда компенсировался открывающимся сверху видом. Прекрасное зрелище. Вся деревня как на ладони. Слегка размытые расстоянием, занесённые белейшим снегом крыши, запятые и точки едва виднеющихся из под снега заборов, разбивающих пространство на неровные квадраты и параллелепипеды. Поднимающиеся отвесно вверх столбы плотного дыма и блёклые точки зажегшихся уличных фонарей, похожие на так и не уснувших зимних светлячков. Притихшая, сонная жизнь, укутанная плотным одеялом морозной атмосферы и вяло подающая признаки существования случайно промычавшей в тишине домашней коровой или прощальным рыком стающего на ночлег колхозного трактора. Смертельное блаженство неотвратимой стужи. Хвала великому Создателю! Алилуйя...!

     Первый спуск, начавшийся вяло и закончившийся быстро, подействовал на меня возбуждающе. Я легко контролировал своё тело и просека послушно расстилалась под моими ногами подчиняясь каждому моему приказу. Казалось, этот вечер был явно моим! Я был способен на большее. Шальная мысль попробовать повторить то же самое, но только с самого верха, внезапно мелькнувшая в голове, тут же укрепилась в полную уверенность в возможности такого спуска. Ведь наверняка кто-то сумел уже спуститься и с самой вершины, раз существует пробитая лыжня. И я отправился к своим новым рекордам. Вид с самого верха на почти невидимый с такого расстояния финиш немного подкосил мою уверенность. Но желание сделать то, что мало кто мог сделать, ещё парило в моей голове. И пока оно окончательно не улетучилось, я решительно, не давая возможности страху завладеть мною, оттолкнулся палками от стартовой точки.

     С самого начала что-то пошло не так. До этого несколько дней давил крепкий мороз и снег на самой вершине превратился в ледяной наст. Лыжи скользили по нему отлично, слишком отлично, чересчур отлично и маневрировать на такой трассе почти не представлялось возможным. Оставалось надеяться на то, что удастся всё же добраться до середины горы без происшествий, дальше трасса уже была знакомой. Изо всех сил работая корпусом, я гасил скорость боковыми галсами, но ширина просеки на позволяла делать это эффективно, а лыжные палки лишь слегка царапали утрамбованный ветрами снежный покров. Метров через сто я уже понял, что не могу контролировать скорость и просто изо всех сил старался устоять на ногах. Момент, когда можно было просто безболезненно завалиться на бок, я уже упустил. На такой скорости это делать было очень опасно. Буквально в полуметре под снегом, таили свои острые ножи, грани и пики пни от срубленных и спиленных деревьев, и завалиться на такой скорости весьма чревато для драгоценного здоровья. Оставалось теперь только уповать на удачу. И я уповал! И почти победил. Я уже пронёсся мимо промежуточного старта и только на долю секунды моргнул глазами, чтобы сбить с ресниц налипшую изморозь и тут же почувствовал, что теряю трассу. Лыжи ушли в глубокий снег, меня резко рвануло вперёд, переломило пополам и швырнуло в сугробы, наметённые у деревьев и как я не выставлял руки и ноги пытаясь зацепиться за рвущуюся подо мной землю, покрытую под снегом пожухлой травой, меня тащила и кувыркала и швыряла сила инерции, помноженная на силу притяжения земли, которая так долго на отпускала человечество в космос.

     Наконец, я остановился не очень удачно, задержавшись о ствол толстой сосны. Оглядел и ощупал себя. Если не считать сильно кровоточившей верхней губы и в клочья разорванной на локтях и коленях одежды, то полёт можно посчитать и успешным. На такой-то скорости! Всё тело болело, но подсчитывать синяки и царапины времени не было. Хромая и стеная и высыпая  по пути снег из штанов, куртки и ботинок, я отправился вверх по трассе отыскивать недостающие предметы амуниции. Удивительное дело, в ту пору ещё не было самоотстёгивающихся креплений лыж, но видимо, сила удара была такова, что ботинки всё же выскользнули из крепёжных штырей, тем самым и сохранив мне ноги и руки. Тогда-то я и понял, зачем подошва и каблуки у них делаются из натуральной кожи, никогда не твердеющей даже на сильном морозе. Запредельно погнутые алюминиевые палки я обнаружил быстро. А вот на поиски лыж убил минут пятнадцать. И очень был рад, обнаружив их в целости и сохранности. Как-то очень быстро над Радугой опустились синие сумерки. Маршрут, проложенный в глубоком снегу моим тощим телом, составлял никак не менее пятидесяти метров и хоть я прошёл его дважды, но так и не сумел обнаружить ни своей слетевшей шапки, ни перчаток. А тьма над горой всё сгущалась, а отбитое тело болело всё больше и больше. Делать нечего, я как можно выше поднял воротник и втянув голову в плечи, поковылял домой, едва переставляя свои пострадавшие ноги. Руки сунул в карманы, а под мышками зачем-то ещё зажимал уже не нужные мне лыжные палки. И зачем они мне были нужны? Кривые и гнутые? Видно от удара что-то заклинило в голове.

     Домой добрался почти без приключений, если не считать того, что я смертельно замёрз. К моему счастью, родителей дома не было. Быстренько спрятал в сарае палки. Согрел на стоящем на плите чайнике руки, насколько можно было, смыл с расцарапанного лица замёрзшую кровь. Снял и спрятал в нестираные вещи пришедшую в полную непригодность одежду, уже вяловато попил чая и лёг спать с тяжёлыми мыслями. Моя мама была бескомпромиссным человеком и я представлял, какой трудный разговор предстоит мне, после того как она увидит мою спортивную форму. Форма в ту пору покупалась на год и дополнительных трат на повторное приобретение такой-же категорически не предусматривалось. Мысли были тяжелые и плотные и таким вихрем завертелись в моей голове, что открыв глаза, я понял, что надо мной кружится потолок . Где-то под костями черепа постепенно нарастал лёгкий гул, так что закладывало уши. По всему телу разлилось приятное тепло и какая-то ленивая усталость. Даже синяки и царапины по всему телу болели не больно, а просто не давали забыть о своём существовании. Губы пересохли и царапали сухой кожей язык. Я уже ясно понял, что заболел.

     Проснулся я от гулких голосов. Надо мной кто-то и что-то говорили, а что - я не мог понять, голоса доносились как из бочки. Один голос был мамин, а второй был мне незнаком. С трудом открыв слезящиеся глаза, я узнал деревенскую фельдшерицу, шебуршащую бумажками и пахнущую карболкой. Мать сунула мне кружку с какой-то жидкостью, я отхлебнул пару безвкусных глотков и через некоторое время крепко уснул, чтобы проснуться через сутки.
     В комнате было тихо и тепло, намного тише, чем раньше, стучали ходики. Я был укутан в толстое одеяло и на моей голове был зачем-то повязан мягенький белый мамин платок. Возле кровати на табуретке стояли какие-то пузырьки и кружки, лежали какие-то таблетки. Видимо мать заставляла меня принимать их, но я этого уже в забытье не помнил. Побаливали не только синяки на теле, но и уши. Ощупав их через тонкий платок, я явственно ощутил, как они увеличились в толщину. Ну прямо не уши, а вареники какие-то. Шевелиться было больно и я снова уснул.

     Так я провалялся в кровати больше недели. Через день приходила фельдшерица, измеряла мне температуру, выписывала рецепты, заглядывала мне в рот, прижимая язык холодной хромированной лопаткой и тихо уходила. Мама поила меня резко пахнущими приторно сладкими сиропами, маковыми головками, варёными в молоке, засыпала мне на язык порошки из свернутых крошечных бумажных конвертиков и обильно мазала уши медвежьим жиром из стоящей у ножки кровати полулитровой баночки. Впрочем, возможно это был барсучий или гусиный жир, сейчас уже спросить не у кого. Потом снова туго пеленала мне голову в свой платок, так что я кожей головы ощущал жар, исходящий от моих отвердевших ушей. Через две недели температура спала. Но спал я в одной позе, стоило случайно повернуться на бок, и я просыпался от боли. На ногах и руках действительно не было живого места. Вся передняя часть моего туловища представляла сплошной синяк. Но противнее всего болели уши. Они царапались, но прикасаться к ним было больно. Так я и мучился, легонько царапая их кончиками ногтей и морщась от боли.

     Через две недели я пошёл в школу. Голова моя по окружности была перевязана узким бинтом, так что меня стали называть Чапаевым и когда повязку снимали, я массировал ушные раковины раскрытыми ладонями. Нижняя часть ушей не пострадала, а вот верхний завиток раковины был приморожен здорово. Мать снова смазывала ранки какой-то мазью и заматывала голову бинтом. После каждого такого массажа, от ушей отваливались крошечные пожелтевшие кусочки отмершей кожи и ранка покрывалась новой коростой. И чем больше я обдирал коросты, тем сильней они царапались. Окончательно зажили они только месяца через три. Когда на улице уже вовсю буйствовала весна и весь мир был залит зелёным цветом. Я тщательно ощупал свои новые уши. Они стали тонкими, будто вырезанными из картона и кончики ушей приобрели немного необычную форму с лёгким заострением наверху, как у кота.

     Так я негаданно нежданно и сделал сам себе пластическую операцию, вовсе не желая того. Это ж сколько денег я сэкономил на хирургах? Надо узнать точнее...