Дашенька

                Посвящается моим бабушке и дедушке и
                моей любимой тёте Человской Дарье Андреевне 

Тридцать второй суровый, голодный год,   
Репрессии постигли мой народ,
Крова лишили, в эшелоны погрузили,
Пайку дали и… погнали.

И погнали мой народ и мой род,
Далеко от родимых ворот,
И потянулись эшелоны и вереницы подвод
Из испуганных баб, да сирот.

Из непокорных и гордых мужчин,
Которых брали без веских причин,
Что спину гнули, лямку тянули,
Добра наживали, да страну защищали.

И мелькали чужие пейзажи,
И поля у заросшей межи,
И чьи-то крыши, крытые тесом, и река с песчаным плесом
Удивительной красоты.

А в душных вагонах своя атмосфера:
То тиф, то холера уносят людей на погост.
И только памятью на век останутся,
В сердцах у Ангелов глаза без слёз.

Глаза измученных, без слёз иссушенных,
До красноты, до слепоты.
И обреченные, на все способные
Их поезд мчал, кого в Сибирь, кого до Воркуты.

И среди этого несчастного народа
Ехали Елена и Андрей,
Судьбой пленённые, но непокорные
С кучей маленьких и подросших детей.

И везли их в далекую Сибирь,
Где снега, пурга и не растёт имбирь
Где нет крова родного и нет очага,
А только тайга, тайга…

Без конца и без края,
А им и не надо Рая,
Их руки привыкли трудиться
И этот народ ничего не боится.

Но одна была у них беда,
Потеряли они в пути родное Дитя.
Самое маленькое создание,
Пришлось положить его в больничное здание.

Надежд на спасение не было никаких,
И болезнь уносила её на своих вороных.
А семью погнали дальше
И сердце матери разрывалось на части.

Сшила Елена посмертную рубашечку
И поехала хоронить свою Дашечку.
А навстречу бежит её смертница
И вокруг мамочки, вся от радости светится.

Примерили рубашечку, в полоску, как тельняшечку,
И лопнула по швам, назло семи смертям!
«Значит жить тебе, Деточка, ВЕК», - прокричал пожилой человек,-
«Ничего не бойся, БОГ с тобой, я вижу Ангела за твоей спиной»!