ты будешь поваром или блюдом?

руки застыли, мелко подрагивая, так старчески,
беспомощно, жалко и в чем-то даже противно.
сколько можно над собой изощряться всячески?
сколько можно выжимать соль глаз наивных?

нанизывать себя на вертело, скользя языком по лезвию,
чтоб удобнее было коптиться в своем горьком соку;
жариться на этом мангале лучше, конечно же, трезвою,
чтоб не испортить аппетит моему пузатому едоку.
сдабривая мясо кровью - это для настоящих ценителей -
наконец пошевелить руками, поворачиваясь другим боком,
дождаться готовности, чтоб не огорчить мясного любителя,
подставить плечо под клык его быстро и так, ненароком.
затем на открытые раны щедро сыплется натрий-хлор,
не тот, что из глаз, а из изящной барской солонки,
с сочных "бедрышек" нетерпеливо стряхивается весь сор:
скорей бы впиться зубами, оставить одни лишь обломки;
постепенно тело дробится на много-много мелких частей,
и каждый, как коршун, ухватывает свою копченую долю.
едят они быстро, без всяких ехидных затрапезных речей,
жадно, неряшливо, отрывая куски и выпуская на волю.
но даже прожорливому хозяину не осилить меня остатки,
не догрызть кость до сердца, что нанизано на шампур;
поспешно едок заворачивает косточки самые сладкие,
чтобы устроить утомившимся гостям своим перекур.
и тогда остается лишь жалко висеть на своем острие,
наслаждаться хотя бы этим коротким мгновеньем покоя;
понимать, как растрачиваешь свое короткое бытие
на то, чтоб быть съеденной ими без единого боя.

так сколько можно давать им себя по кусочку?
сколько можно гореть для их удовольствия?
это перерождение в сильную, новую оболочку -
это жизнь без огня, это заслуженное спокойствие.

пора перестать быть для них продовольствием.