Николай Клюев - Плач о Сергее Есенине!..

 


            В оценке нашей современности поэма встречена так: К.М. Азадовский отмечает, что поэма характерна для «эпического» стиля позднего Клюева. В ней органически сливаются воедино оба потока клюевской поэзии: эпос и лирика, стилизация и своё...





            "Младая память моя железом погибнет,
             и тонкое мое тело увядает..."

                Плач Василька, князя Ростовского

                * * * * * * * * *

             Мы свое отбаяли до срока -
             Журавли, застигнутые вьюгой ! -
             Нам в отлёт на родине далёкой
             Снежный бор звенит своей кольчугой

                * * * * * * * * *




Помяни, чёртушко, Есенина
Кутьёй из углей да из омылок банных !
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных  ! . .

А у меня изба новая -
Полати с подзором, божница неугасимая,
Намел из подлавочья ярого слова я
Тебе, мой совёнок, птаха моя любимая ! . .

Пришёл ты из Рязани платочком бухарским,
Нестираным, неполосканым, немыленым,
Звал мою пазуху улусом татарским,
Зубы табунами, а бороду филином ! . .

Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушел ты от меня разбойными тропинками ! . .

Кручинушка была деду лесному,
Трепались по урочищам берестяные седины,
Плакал дымом овинник, а прясла солому
Пускали по ветру, как пух лебединый ! . .

* * *

Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами
Протянулась окаянная пьяная стежка ! -
Следом за твоими лаковыми башмаками
Увязалась поджарая дохлая кошка, -

Ни крестом от неё, ни пестом, ни мукой,
Женился ли, умер - она у глотки,
Вот и острупел ты веселой скукой
В кабацком буруне топить свои лодки ! . .

А всё за грехи, за измену зыбке,
Запечным богам Медосту да Власу ! -
Тошнёхонько облик кровавый и глыбкий
Заре вышивать по речному атласу ! . .

* * *

Рожоное мое дитятко, матюжник милый,
ГробОвая доска - всем грехам покрышка,
Прости ты меня, борова, что кабаньей силой
Не вспоил я тебя до златого излишка ! . .

Златой же удел - быть пчелой жирОвой,
Блюсти тайники, медовые срубы ! -
Да обронил ты хазарскую гривну - побратимово слово,
Целовать лишь ковригу, солнце да цвет голУбый ! . .

С тобой бы лечь во честнОй гроб,
Во желтЫ пески, да не с верёвкой на шее ! . .
Быль иль небыль то, что у русских троп
Вырастают цветы твоих глаз синее ?

Только мне, горюну, - горынь-трава...
Овдовел я без тебя, как печь без помяльца,
Как без Настеньки горенка, где шелки да канва
Караулят пустые, нешитые пяльца ! . .

Ты скажи, мое дитятко удатное,
Кого ты сполохался-спужался,
Что во тёмную могилушку собрался ? !
Старичища ли с бородою
Аль гумённой бабы с метлою,
Старухи ли разварухи,
Суковатой ли во играх рюхи ?
Знать, того ты сробел до смерти,
Что ноне годочки пошли слёзовы,
Красны девушки пошли обманны,
Холосты ребята всё бесстыжи ! . .

* * *

Отцвела моя белая липА во саду,
Отзвенел соловьиный рассвет над речкой ! -
Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду
Изведать ятагана с ханской насечкой ! . .

Умереть бы тебе, как Михаиле Тверскому,
Опочить по-мужицки - до рук борода ! . .
Не напрасно по брови родимому дому
Нахлобучили кровлю лихие года . . .

Неспроста у касаток не лепятся гнезда,
Не играет котёнок веселым клубком, -
С воза, сноп-недовязок, в пустые борозды
Ты упал, чтобы грудь испытать колесом ! . .

Вот и хрустнули кости... По желтому жнивью
Бродит песня-вдовица - ненастью сестра...
Счастливее ёлка, что зимнею синью,
Окутана саваном, ждет топора ! . .

Разумнее лодка, дырявые груди
Целящая корпией тины и трав...
О жертве вечерней иль новом Иуде
Шумит молочай у дорожных канав ?

Забудет ли пахарь гумно,
Луна - избяное окно,
Медовую кашку пчела
И белка кладовку дупла ?

Разлюбит ли сердце моё
Лесную любовь и жильё,
Когда, словно ландыш в струи,
Гляделся ты в песни мои ?

И слушала бабка-Рязань,
В малиновой шапке Кубань,
Как их дорогое дитя
Запело о небе, грустя . . .

Напрасно Афон и Саров
Текли половодьем из слов
И ангел улыбок крылом
Кропил над печальным цветком ! . .

Мой ландыш берёзкой возник, -
Берестяный звонок язык,
Сорокой в зелёных кудрях
Уселись удача и страх ! . .

В те годы Московская Русь
Скидала державную гнусь,
И тщетно Иван золотой
Царь-колокол нудил пятой ! . .

Когда же из мглы и цепей
Встал город на страже полей,
Подпаском, с волынкой щегла, -
К собрату берёзка пришла ! -

На гостью ученый набрёл,
Дивился на шитый подол,
Поведал, что пухом Христос
В кунсткамерной банке оброс ! . .

Из всех подворотен шел гам:
Иди, песноликая, к нам !
А стая поджарых газет
Скулила: кулацкий поэт ! . .

Куда ни стучался пастух -
Повсюду урчание брюх,
Всех яростней в огненный мрак
Раскрыл свои двери кабак ! . .

* * *

На полёте летит лебедь белая,
Под крылом несёт хризопраз-камЕнь.
Ты скажи, лебедь пречистая, -
На пролетах-переметах недосягнутых,
А на тихих всплавах по озёрышкам
Ты поглядкой-выглядом не выглядела ль,
Ясным смотром-зором не высмотрела ль,
Не катилась ли жемчужина по чистУ полЮ,
Не плыла ль злат-рыба по тихозаводью,
Не шёл ли бережком добрый молодец,
Он не жал ли к сердцу певуна-травы,
Не давался ли на родимую сторонушку ?
Отвечала лебедь умная:
На небесных перемётах только соколы,
А на тихих всплавах - сиг да окуни,
На матёрой земле медведь сидит,
Медведь сидит, лапой моется,
Своей суженой дожидается.
А я слышала и я видела:
На реке Неве грозный двор стоит,
Он изба на избе, весь железом крыт,
Поперёк дворище - тыща дымников,
А вдоль бежать - коня загнать.
Как на том ли дворе, на большом рундуке,
Под заклятой черной матицей,
Молодой детинушка себя сразил.
Он кидал себе кровь поджильную,
Проливал её на дубовый пол.
Как на это ли жито багровое
Налетали птицы нечистые -
ЧиреЯ, ГрызеЯ, Подкожница,
Напоследки же птица-Удавница.
Возлетала Удавна на матицу,
Распрядала крыло пеньковое,
Опускала перище дО земли.
Обернулось перо удавнОй петлей...
А и стала Удавна петь-напевать,
Зобом горготать, к себе в гости звать:
На румяной яблоне
Голубочек, -
У серебряна ларца
Сторожочек.
Кто отворит сторожец,
Тому яхонтов корец ! . .

На осенней ветице
Яблок виден, -
Здравствуй, сокол-зятюшка -
Муж Снафидин!
У Снафиды перстеньки -
На болоте огоньки ! . .

Угоди-ка вежеством,
Сокол, тёще,
Чтобы ластить павушек
В белой роще!
Ты одень на шеюшку
Золотую денежку! -

Тут слетала я с ясна месяца,
Принимала душу убойную
Что ль под правое тёпло крылышко,
Обернулась душа в хризопрас-камЕнь,
А несу я потеряшку на родину
Под окошечко материнское.
Прорастет хризопрас берёзонькой,
Кучерявой, росной, как Сергеюшко ! -
Сядет матушка под оконницу
С долгой прялицей, с веретёнышком,
Co своей ли сиротской работушкой,
Запоёт она с ниткой нАровне
И тонёхонько и тихохонько:
Ты, гусыня белая,
Что сегодня делала?
Баю-бай, баю-бай,
Ёлка, чёлкой не качай!
Али ткала, али пряла,
Иль гусёныша купала?
Баю-бай, баю-бай,
Жучка, попусту не лай!
На гусёныше пушок,
Тега мальчик-кудряшок -
Баю-бай, баю-бай,
Спит в шубейке горностай!
Спит берёзка за окном
Голубым купальским сном -
Баю-бай, баю-бай,
Сватал варежки шугай!
Сон берёзовый пригож,
На Серёженькин похож!
Баю-бай, баю-бай,
Как проснется невзначай!


               1926 г.

       * * * * * * * * *



     В оценке нашей современности поэма встречена так: К.М. Азадовский отмечает, что поэма характерна для «эпического» стиля позднего Клюева. В ней органически сливаются воедино оба потока клюевской поэзии: эпос и лирика, стилизация и своё...

     В.Г. Базанов считает, что это «произведение многоплановое, затемненное густым слоем метафор-загадок, сложной символикой»...

     Л.А. Киселева – что «Плач о Сергее Есенине» – «рубежное произведение для Клюева: им открывается великий эпос русской "погорельщины"... Это плач о культуре, которая "свое отбаяла до срока"... Но это и попытка найти "притин" от "смертных песков" времени и вместе с Есениным выйти на дорогу вечности»...

     Принято считать, что в книгу 1927 года в отличие от газетной публикации от 28 декабря 1926 года вошел полный текст. Этот текст воспроизводился и во всех переизданиях, на сегодняшний день известных, в том числе и двухтомном собрании сочинений Н.А. Клюева, вышедшем в 1969 году в Мюнхене под общей редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, и в однотомном последнем издании стихов поэта «Сердце Единорога», вышедшем в 1999 году в Санкт-Петербурге в издательстве Русского Христианского Гуманитарного института .

     Однако это не так. В своей публикации «Николай Клюев и Павел Медведев» в «Вестнике русского христианского движения» Юрий Медведев приводит неопубликованные заметки Павла Николаевича Медведева и среди них такую запись: «В рукописи "Плача" имеются следующие строфы, не вошедшие в печатный текст, выброшенные цензурой:


"Для того ли, золотой мой братец,
Мы забыли старые поверья, –
Что в плену у жаб и каракатиц
Сердце-лебедь растеряет перья,

Что тебе из черной конопели
Ночь безглазая совьёт верёвку,
Мне же беломорские метели
Выткут саван – горькую обновку ! . .

Мы своё отбаяли до срока –
Журавли, застигнутые вьюгой.
Нам в отлёт на родине далёкой
Снежный бор звенит своей кольчугой.

Последняя строфа заняла место эпиграфа» . Начинается «Плач» необычно:


"Помяни, чёртушко, Есенина
Кутьёй из углей да из омылок банных ! -
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных ! . .

А у меня изба новая –
Полати с подзором, божница неугасимая,
Намел из подлавочья ярого слова я
Тебе, мой совёнек, птаха моя любимая ! . ."


     По христианскому обычаю самоубийство считается тяжким грехом. К тому роковому вечеру Клюев возвращался не однажды. 28 мая 1927 года Миролюбов в своей записной книжке оставил такую запись: «Был в Царском – Детском Селе. Разумник рассказывал, как Есенин за 2 часа до самоубийства просил приведенного им к себе Клюева остаться у него ночевать хоть одну эту ночь. Клюев отказался и ушёл, и Есенин покончил с собой... / ... / Всё это, т.е. как проведён был последний вечер Есениным, рассказал ему сам Клюев...


   * * * * * * * * *

          * * * * * * * * *

                * * * * * * * * *