побег

полковник, разучившийся писать, рисует маслом
его жена,
почти вдова,
сойдет с ума еще через 100 дней,
не дожидаясь от мужа новостей, уложит спать детей
и выпьет чаю.
за почерком родным вроде бы скучает,
но, кажется, уже привыкла к тишине.

сумбур утих, утихли звуки чаек
палата ли, или гостинный двор
она не может спать, в ушах, то гром,
то слякоть,
то непередаваемо гудит мотор.

в ушах: вернись, давай начнем сначала,
тебя иль вылечат, или на новый лад начнут
тебя не выпустят, ты хочешь тут остаться?
среди пустынных коридоров,
свист и стук,
не говори так,
не мечись, не клянчи,
тебя безвыходно закроют тут,
как зверя в клетке, бесчувственно запрут.

не выпустят ни под один из тысячи залогов
хоть тело предлагай им, хоть любовь.
они и так пытались сделать слишком много,
поставить на ноги,
кормить и напоить,
пускай залечат даже сотню мелких шрамов,
но не под силу им твою душу воскресить.

без сил, свалившись на кушетку
под окнами цветы растут - зачем?
зачем здесь держат?
ты похожа на того, кому есть место в клетке?
кому есть дело до могильной тишины?
твой муж-полковник, пусть ушел,
но разве повод,
теперь переходить с безумием на "ты"?

он разучился лишь писать - какая жалость,
пускай теперь рисует свои шалости другим,
он не приедет: ни проведать, ни прощаться,
не станет ничего писать, или звонить.

тебя спасут, тебе излечат все, что только можно,
вот только жаль, им не под силу воскресить.