Обломки андрогина

Воспроизведенная Платоном  в его «Пире» легенда об Андрогине–была и будет одной из самых поэтичных и волнующих, потому что она касается вечной человеческой диады – деления людей на мужчин и женщин, двоения богов на Творцов и Рожениц, поляризации мира на активное и пассивное начала. Древняя и новая истории очень часто играли половинками Андрогина, составляя их так и сяк, но все же тяготение «ян» к «инь», сохранение активного и логического за мужским миром, а слабого и эмоцианального -–за женским до последних времен оставались чем-то вроде доминирующей аксиомы. Последние времена с их феминистическими тенденциями, появлением транснациональных гомосексульных братств и эстетики новейшего лесбизма сильно деформировали прежние соотношения внутри Андрогина. Сокрушительнейшим ударам подвергся институт семьи. Прокатившиеяся по западному миру волны сексуальных революций сильно потрепали хрупкий семейный ковчег. Библейские Адам и Ева все чаще воплощаются в клиента борделя и обслуживающую его проститутку. Таинственность интимных отношений времен менестрелей и теремных красавиц улетучилась. Воспетые в произведениях искусства прошлого  чувства заменяются технологиями взаимного сексуального удовлетворения. Временные семьи становятся нормой. Семья более не являет собою нечто стабильное и незыблемое. Любое увлечение одной из «половин» может разрушить хрупкий союз или превратить семью в «вокзал для двоих», проходной двор любовников, где все чаще взаимоотношения традиционно ориентированных причудливо переплетаются с привязанностями и склонностями «нетрадиционалов». Материнство и отцовство тоже становятся чем-то весьма относительным, а порой и абстрактным. Клонирование открывает перед человечеством перспективы, заглядывая в даль которых видишь людей без матери и отца—детей «пробирки»… При всем этом одним из самых непостижимых в мировой истории периодов, когда Андрогин то распадался, то вновь воссоединялся был  период советской России…         

Ухмылка Джоконды

Многократные просмотры рязановского «Служебного романа» позволили обнаружить на стене за спиною секретарши — Лии Ахеджаковой — одну существенную «ретровую» деталь. Портрет Моны Лизы, воспроизведенный на ЭВМ способом комбинирования «ноликов» и «единичек». Да. Как же не помнить этого шедевра конца семидесятых! Из напечатанных умной машиной, сливающихся воедино циферек складывался вполне узнаваемый вечный образ, символизирующий женскую загадку. Вечную неразгаданную тайну...

Орлова как предтеча Терешковой

Советским женщинам, несущим в себе генетику пушкинских Татьян и блоковских Прекрасных Незнакомок, в какой-то момент, видимо, крепко надоело «коня на скаку останавливать». Будь то пьющий муженек или засасывающий быт. Войдя в горящую хату времен распутинского «Пожара», советская женщина вышла обновленной. Она отличалась от женщины предшествующих десятилетий так же, как одухотворенная, лукаво улыбающаяся Джоконда Мона Лиза Леонардо от иконописного образа византийского канона. Как Венера Боттичелли от мухинской Колхозницы, стоящей в вечном карауле у врат ВДНХ.
А ведь закрепощение советской женщины, расплющивание ее пятилеточным напором произошло не сразу. Революционная героика связывалась и с раскрепощением. Но ни Инесса Арманд, ни Коллонтай не могли стать истинными «вождями» эмансипации в стране рабочих и колхозниц. Характерно, что на национальных окраинах образ уходящей по дороге в никуда, влюбившейся в пику своему мужу-мешочнику в коммуниста Урбанского женщины с младенцем на руках был воспринят негативно. Да и бывшие во времена прихода к власти курсисток-террористок совсем молодыми распутинские старухи вряд ли согласились бы «жить единым человечьим общежитьем» на манер Маяковского и семьи Брик. Иконописная Ниловна, посылающая своего сына-Христа на революционную Голгофу ради свершения правого дела,— скорее все тот же социальный заказ, «заказуха» в духе марсельезовских попевок, а не символ, претендующий на что-то большее. Как бы там ни было — в конце концов созданный Мухиной колосс, так впечатливший в свое время Париж, утратил всякое соответствие с реальностью, весьма быстро обратившись из действенной идеологемы в миф прошлого. В обнаженной спине женщины-матери Дейнеки было так же мало эротичного, как и в сарафане из нержавейки мухинской Колхозницы.
Гораздо глубже и отзывчивей действовали образы, задаваемые кинематографом. Любовь Орлова и Марина Ладынина воплотили в себе грезы, фантазии и чаяния советских женщин, на плечи которых легли и первые пятилетки, и послевоенная разруха. Эти обворожительные кинофеи пели и улыбались, существуя в мире сказки, где действительное гениально подменялось желаемым. И тем самым строить и жить помогало. В одной из своих ролей Любовь Орлова совсем как булгаковская ведьмочка-Маргарита даже полетала над Москвой в автомобиле, тем самым предвосхитив космический взлет Терешковой. Большевистская идея фикс насчет того, что кухарка должна управлять государством, достигла апогея и надломилась на достойном подражания секретаре московского горкома КПСС Фурцевой. Она стала секретарем ЦК.

Эдита Пьеха — первый эстрадный «генсек»

Эдита Пьеха вошла в нашу жизнь синхронно с Мэрилин Монро. Под девушек-джазинь, под откалывающих буги-вуги девочек из «Ветсайдской истории» стриглись и обряжались в мини-юбки. Пьеха пела про звездную страну, Маленького Принца, про детство, куда не купишь обратного билета. Иностранный акцент давал ей серьезную фору на фоне русофильски выдержанных Толкуновой и Зыкиной. Хотя для деревенских-то женщин все-таки, наверное, и боярская стать исполнительницы песни про великую русскую реку Волгу, и толкуновские ямочки на щеках в качестве умилительного дополнения к словам про «носики-курносики» значили куда больше, чем песенные уходы в элитарно-городского Антуана де Сент Экзюпери. Бардовская волна выплеснула бардессу Жанну Бичевскую, соединившую в себе стиль кантри с русской романсовостью. Вслед за ней пришла постокуджавская Вероника Долина: «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, — всех видов и мастей». Она же пела запретную песенку об эмиграции. И в сознании мужчин, видимо, соответствовала купринской Суламифи. И Толкунова, и Бичевская вполне подходили под стереотип женщин тургеневского типа. И если позже жрицы аэробики читали Толстого и Бунина для «подсветки глаз», то им этого делать не нужно было — и без того светились.
Жгучая шаманка поэтических сборищ Бэлла Ахмадулина породила целое движение поэтесс. В какой-то момент казалось, что поэтессы, отождествляющие себя с Ахматовой и Цветаевой, одновременно или поврозь полностью оттеснят мужской пол с Парнаса. Только Новосибирск дал целую плеяду поэтесс, которые, решая вечный вопрос— делать жизнь с кого? — сделали ее именно с классически-ясной Анны Андреевны и вдохновенно-неистовой Марины. Побывав в свято чтущем память Лермонтова Пятигорске, — и там обнаружил не меньшее количество поэтесс, которые в специальном сборнике дружным хором оплакивали смерть поэта, воображая себя поводом для дуэли.
Неисправимые фантазерки, отлетающие в медитациях от кухонной варки и беготни по магазинам! Наверное, женщины семидесятых—восьмидесятых так и останутся в сознании соотечественников-мужчин самыми-самыми романтичными! Это они сплавлялись со своими будущими мужьями по горным рекам. Искали отдушину в туризме. Крутили бурные романы. Нерасчетливо требовали разводов в поисках мужчины-идеала среди океана алиментщиков. Это они взвалили на свои хрупкие плечи бремя «оттепельной» свободы в личной жизни и продолжали его нести даже тогда, когда ударили крепкие «заморозки». Непостижимо! Они вынесли все это, «подпитываемые» всего лишь навсего стихами Серебряного века, «Мастером и Маргаритой» и искренней верой в то, что на каждую колдунью Марину Влади найдется свой Гамлет — Володя Высоцкий.
Когда советские женщины, поднапрягшись, произвели на свет «женскую прозу» — через Нарбикову, Толстую, Садур — они дали понять нам, мужчинам, что рядом с нами — целая непознанная Вселенная. Такая сложная и непостижимая, в которой утонуть — в два счета. И в тот час, когда в одну из последних предперестроечных новогодних ночей ко всей стране обратились с телеэкрана с поздравлениями Леонид Ильич Брежнев и Эдита Пьеха, — это как бы стало вторым явлением Фурцевой. Но уже в другом качестве. В более женственном... Бросалось в глаза: геронтофилическое генсековское «ян» явно не соответствовало пьеховскому «инь». Да и кто тут бы истинным «генсеком»?


Алла Пугачева,
или Второе пришествие Маргариты

Недолгое равновесие наступило лишь тогда, когда политический олимп заняла чета Горбачевых. Раиса Максимовна и только она стала образом, который поднял планку безликих «кремлевских жен» на эстрадный уровень. Овладевшая же эстрадой Алла Борисовна, стала воплощением мечты о звездной карьере. На глазах у миллионов поклонниц ее таланта развернулась сказка о Золушке из самодеятельности, ставшей принцессой, а потом и императрицей сцены. Кажется, все, о чем мечтали и грезили советские женщины с 70-х по 90-е, осуществилось в судьбе «женщины, которая поет». И эффектная внешность. И звездная слава. И утонченная духовность в гремучей смеси с вызывающе-эпатирующей пошлинкой. И мириады поклонников. Даже генерал Лебедь — и то пригласил агитировать за выборы! И муж, годящийся в сыновья. И начесы «под Аллу». И рыжие волосы. Впрочем, летавшая на щетке нагишом булгаковская Маргарита тоже, кажется, была рыжей. Да и Голливуд долгое время прямо-таки сходил с ума от шатенок. Это только недавно переключился на «славянский тип». В применении к нашей действительности это означает, что соответствующего тона краска для волос пошла влет. А ведь во времена начала победного шествия по нашим экранам Мэрилин Монро больше «шла» перекись водорода. Всем жутко хотелось быть блондинками. Вот и Барбара Брыльска, напомнившая о Эдите польским акцентом, тоже — «белокурая бестия».

Лолита, Девочка на шаре и Статуя Свободы

Марсель Пруст, размышляя над проблемой «девушек в цвету», исписал горы бумаги, едва уместившиеся в лирической эпопее «В поисках утраченного времени». Он поставил перед собой невыполнимую, по сути дела, задачу — проследить в бесконечных сменах ракурсов чудо женских перевоплощений. Он, как сквозь своеобразные светофильтры, смотрел на своих героинь сквозь причудливые постулаты философских концепций начала века, живопись импрессионистов и музыку Массне. Ностальгирующий по России Бунин примерял к потрясающе одухотворенным и пленительно эротичным образам «Темных аллей» как романтично-ренессансные одежды Офелии и Джульетты, так и византийско-восточные очертания Богоматери. Набоков создал Лолиту — эту неизбывную мужскую тоску по невозможности постичь — что же такое женщина? А тем более женщина юная! Девушка. Нимфетка. Пытался понять женскую загадку и виновник появления на свет выражения «бальзаковские женщины», и мужчина, заявлявший о себе: «Госпожа Бовари — это я». Сегодняшняя культура с ее накоплениями веков представляется чем-то вроде бесконечного вернисажа, на одной стене которого в золоченых багетовых рамах и лихо восседающая на коленях великого художника рембрандтовская Саския, и балерины Дега, и серовская Девочка с персиками, и Девочка на шаре Пикассо; на другой — и Даная, и Маха Гойи, и обнаженная Ренуара... Ну и авангардисты тоже не поскупились — превращая женские образы и в кубы, и в кружочки, и в кляксы красок, и в пятнышки, и в замысловатые извивы... Один неумолкающий гимн. В словах, полотнах, музыке, скульптуре, фантомах кинематографа и даже архитектуре... Ведь какая-нибудь американская статуя Свободы или Родина-мать на Мамаевом кургане — это уже архитектурные сооружения... И чего тут добавишь? Порою кажется, что мир слишком много наворотил во славу женщины, не позаботясь о более комфортном ее житии не в роли образа культуры или объекта культового поклонения, а в качестве живого человека. Но мы, видимо, просто не можем воспринимать женщину иначе, чем героиню дарованных нам судьбою «чудных мгновений». Все-таки Майя Плисецкая для нас — сенсансовский лебедь, а ее рассуждения о политике в связи с разработкой государственной символики как-то слух режут. В своих подругах, женах, любимых нам все-таки мерещится балерина на пуантах, а не мужик в юбке. В хлопочущей на кухне жене отчего-то видится Анастасия Вертинская «Алых парусов» и «Человека-амфибии», а не статуя Свободы. В маме — киногероини Нонны Мордюковой, литературные образы, созданные Борисом Васильевым в повести «А зори здесь тихие», а не Родина-мать или каменный пилон в сквере памяти...

Героиня романа
про паровоз


Сегодняшняя женщина в нашем мужском восприятии — это карнавал красок, стилей, калейдоскопический спектакль эпох.
Любимая женщина может предстать и героиней «Унесенных ветром», и персонажем «Эммануэль».
Ничто не мешает воспринимать ее и античной гетерой, и классически книжной барышней-крестьянкой, и голливудской звездой. В предлагаемых сегодня масс-медиа стереотипах — от дурашливой рок-тусовщицы до эффектной бизнес-леди, от мастерицы бестселлеров до красотки на содержании миллионера — уже нет ничего советского. Это образы совершенно другой эпохи. Бурной и наступательной. Но не слишком ли тесны они для женской загадки? Частная, духовная жизнь женщины, как мне кажется, все больше выскальзывает из орбиты стереотипов, создаваемых кинематографом и шоу-бизнесом. Улыбка Джоконды все больше походит на ухмылку. Голливуд доказал, что он и в публичном доме может отыскать принцессу, достойную руки блистательного принца. И все же совершенно невозможно представить свою дочь в ситуации, сыгранной Натальей Негодой. Все-таки масскульт не создал ничего, что заставляло бы нас пристальней задуматься о женском предназначении в роли не только объекта сексуальных притязаний, но и матери, жены. «Анну Каренину» кто-то назвал романом о паровозе. Трепетная, гонимая по кругу, как нервная лошадь, Анна наматывается на колеса цивилизации вместе с ее утонченной, по-детски ранимой, ищущей идеала душой. Вот их-то, последовательниц Анны, более всего и не хотелось бы видеть под колесами этого паровоза...

Вторая половина греховного яблока
 
 Царь дураков Иван-дурак — персонаж мужского рода. А как только мы начнем искать прекрасное в мужчине, так сразу попадем в неловкое положение. Байстрючка с накладным бюстом все-таки сыграна мужчиной. В том и особый комизм... Так уж велось испокон веков, что ряженные в усатого мужика девица и в юбку юноша были предметом потехи. И все-таки девица в штанах и с надранной из кобыльего хвоста бородой почему-то не вызовет такой реакции, как кривовато-волосатые ноги в сочетании с «пачкой» «умирающего лебедя» — непременного персонажа студенческих капустников 70-80-х. Через бросающуюся в глаза асимметрию «ян» и «инь», вкупе с попыткой самоиронии, мы, мужчины, быть может, и имеем шанс как-то «определиться в жизни»... Ведь верно подметил поэт, что «на Земле давно матриархат».

День красных
самураев

Забавно, конечно, но в соответствии с неумолимыми законами симметрии день рождения Красной Армии мало-помалу преобразовался в праздник, симметричный Международному женскому дню. Вряд ли учреждавшие его «красные самураи» — легендарные комбриги — вкладывали в него такой смысл. И откуда что взялось? И даже переименование его в День защитника Отечества мало прибавило этому празднику милитаристского духу. Именно в этот день женщины сегодняшней России, как бы в качестве компенсации за их обожествление, одаривают нас, мужчин, своим обволакивающим вниманием. В семьях, организациях, в быту и на производстве этот ритуал советских лет воспроизводится с завидным постоянством. Одеколонов, электробритв, рубашек, носовых платков, галстуков в этот день дарится столько, что, кажется, выйди на улицу, войди в общественный транспорт, и ты будешь обонять и видеть насквозь пропарфюмеренных, гладко выбритых денди — в самых модных рубашках, галстуках, непрерывно утирающихся новехонькими носовыми платками. Желание всю жизнь наряжающихся, ежедневно рисующих свое лицо перед зеркалом, ежесекундно контролирующих свою внешность женщин хоть раз в году заняться подобными «художествами» и по отношению к нам — понятно. Женщина, наверное, не простит мужчине самовлюбленного нарциссизма, но посмотреться в себя как в зеркало живому манекену противоположного пола — это пожалуйста! Вот тут-то и обнаруживается зримый подвох в кажущейся симметрии.


Обреченные
на венероцентризм

Сравним нашим мужественно-либидоидным взглядом женское и мужское тело. Скажем, Венеру Боттичелли и... Тут даже и сравнить-то почти невозможно, если совершить перескок в другой пол! Ну разве равен дюреровский Адам Еве той же кисти? Разве тождественны половинки греховного библейского яблока познания? Древние греки, правда, могли любоваться мужским «ню». Недаром ими наворочено столько паросского мрамора в бицепсах, ягодицах, икорных мышцах, в прикрытых и полуприкрытых кленовыми листочками табуируемых атрибутах мужественности. Но всякий читавший повнимательне Платонов «Пир» или «Дафниса и Хлою» Лонга знает, что у древних греков были некоторые причины любоваться мужским телом помимо чисто эстетических. Показанный в 2001 году по российскому телевидению в дни восьмимартовских отдохновений от трудов праведных цикл фильмов Нагисы Осимы наглядно проиллюстрировал, что и Восток мог отнюдь не с иронией относиться к мужской красоте как предмету мужских эротических фантазий. И все-таки в этой отдаленной провинции империи чувств и страстей Осима нашел немного радостного. Два «ян», сложенные вместе, как удвоенная, если не удесятеренная разрушительная сила — да. Но — не созидание. Новые времена, по сути дела создавшие непререкаемый культ почитания женщины, эстетику прекрасного, которую иначе как венероцентризмом не назовешь, мужчину как категорию эстетическую осмыслили лишь в качестве дополнения к женщине. Надо признать: при таком обороте дела — величественный Марс — двойник Афины Паллады, превратился в карлика. В куклу для наряжания...


Гусар, на саблю опершись

Чего только кукольно-вычурного не было в мужских нарядах прошлого, друживших и с золотым шитьем, и с кружевами, и с бантиками! В галунах и аксельбантах гусар, в белоснежных лосинах, наверное, был сосредоточен весь насквозь милитаризованный эротизм времени, отчеканившийся в грибоедовском «Кричали женщины «ура»! И в воздух чепчики бросали!»
Глядящий на нас с живописного полотна гусар-рубака, поэт-кутила Денис Давыдов — вот образ лихого завоевателя женских сердец, которого попросту невозможно представить в роли рогоносца. Кстати, поводом к дуэли камер-юнкера Пушкина и поручика-кавалергарда Дантеса стало анонимное послание, как раз любезно приглашающее Александра Сергеевича к вступлению в Орден Рогоносцев. Невольник чести перспективе ношения этого «титула» предпочел смертельный поединок. Любопытно, что великосветская молва «окрестила» Пушкина и его жену Натали Вулканом и Венерой. То есть свет воспринимал Пушкина в качестве чего-то контрастирующего блистательной красоте его жены. Дантес скорее больше соответствовал тогдашним представлениям о красавце-мужчине. Повесе. Но Пушкин стал первым в России законодателем мужского литературно-светского дендизма, доказавшим своей смертью, что рыцарство, байронизм, помимоцерковная духовность, противостояние Поэта толпе — это все не пустой звук. Что это все — всерьез. Гусарство и рыцарство воскресали в России более поздних времен в самых неожиданных формах. Ставший знаковым образ «Гусарской баллады» — поручик Ржевский в исполнении молодого Яковлева — любовь советских школьниц начала семидесятых. А рыцарь без страха и упрека Штирлиц-Тихонов, абсолютно великолепный в черной эсэсовской форме с белыми кантиками! А решительный Дон Кихот Глеб Жеглов-Высоцкий вместе со своим миловидным «оруженосцем» Володей Шараповым! Их фотографиями украшались стены девичьих комнат в рабочих и студенческих общежитиях задолго до нашествия Мики Рурка и Ди Каприо.

От танкиста Крючкова
до «альфонса» Мягкова

Если задуматься над тем, каким образом любовь советских женщин, воплощавшаяся до каких-то пор в монтажнике-высотнике Рыбникове, в танкисте-трактористе Крючкове, в Илье Муромце Андрееве, вдруг совершила перескок на гамлетезирующего Смоктуновского и интеллектуально-утонченного (даже в роли слесаря) Баталова... Ежели попытаться разобраться в том, почему женские сердца вдруг начали трепетать от появления на экране чудака-нонконформиста Мюнхгаузена, сыгранного Янковским... Попробовать понять. Ну хотя бы не до конца. Хотя бы в общих чертах. Потому что — кто ж ее разгадает женскую душу, создающую себе идеал? Фантазирующую. Принимающую или не принимающую. Блуждающую в вечных ни «да», ни «нет». Даже под влиянием стихов Евтушенко, Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, фильмов Эльдара Рязанова и песенок Никитина, но все равно вполне самостоятельную в выборе...

Почему вдруг — разгусарившийся в «Иронии судьбы...» Мягков с уже явственной перспективой на плешь награждается знаком «плюс»? А красавчик Яковлев (в прошлой кинематографической жизни — поручик Ржевский) — знаком «минус»? Тут бездна. Пропасть мелочей и нюансов. И в соперничестве двух интеллигентных мужчин, в борьбе за руку и сердце вполне интеллигентной женщины — учительницы литературы, соревнующиеся между собою достоинствами, как два самца гуппи в аквариуме разноцветными хвостами — побеждает гуппи отнюдь не более ярко раскрашенный. Напротив. Верх одерживает тот, кто соблюдает новые правила игры. Покоряет сердце тем, что, сжевав салат, тут же с хирургической педантичностью стерилизует тарелочку под краном. Ущерб классическому пониманию мачизма тут нанесен и предпочтением неревнивого ревнивому, нравственного релятивиста — моралисту. Потому что какой же Денис Давыдов с шашкой наголо станет на кухне посуду мыть? И разве непримиримое неприятие «рогов» не подразумевает вулканическую ревность?
В рязановской сказке весь пафос оттепельной свободы воплощается в засунутом по пьянке в самолет Мягкове-Щелкунчике. Принц обретает Принцессу... Какая дуэль? Просто один из свалившихся на пол борцов, самбистским приемом умело заломив руку сопернику, оказался сверху.

Гетера-гитара
как символ мужского обаяния


Мужской идеал семидесятых-восьмидесятых невозможно представить без гитары. Рыцарь, распевающий серенады под балконом, двоится. Он либо — бард, либо рок-н-ролльщик. Хэмингуэевский свитерок или патлы до плеч. Но и в том, и в другом случае — менестрель, который отнюдь не горою мышц, а песнопениями, посвященными прекрасной даме, звоном лютни, пригожестью — покоряет ее сердце. Мягков поет голосом Никитина Барбаре Брыльской, уже давным-давно покоренной Высоцким, Визбором, Окуджавой. Идола, произведенного на свет домохозяйками-интеллектуалками, поднявшими головы от стирок пеленок и толчения картофельного пюре. Отведя взмокший локон за не сильно-то зацелованное ушко, они услышали окуджавское: «Милее сердцу и уму Прекрасное — я пан, Вы пани...» Второй волной «накрыли» и смазливенькие «битлы», и вполне обезьяноподобный Мик Джаггер. Умирая от наркотиков и СПИДа, заокеанские рок-кумиры воплотились в отечественных светил «русского рока». Стереотипы сильнее времени... Взявшая в руки гитару особь мужского пола превращается в Фауста, без труда путешествующего по временному коридору, где он направо и налево влюбляет в себя пятнадцатилетних Маргарит. Благодаря чудесам звукозаписи, рекламе, телевидению несомненными кумирами для девушек сегодняшнего дня стали уже неюные образы Макаревича, Бутусова, Шевчука, Гребенщикова. И лишь этаким рэперским клешнястым крабиком похватывает за штанины солидных дядь от шоу-бизнеса неуклюжий Децл. Филипп Киркоров и Валерий Леонтьев, понятно, здесь вне конкуренции. Вечные юноши-красавчики. В мечтах о которых, возможно, женское воображение, желая «отзеркалить» себя в мужчине, доходит до крайности. До полной подмены мужественности женственностью.

Мачо 2002

Тем властнее прорывается на первый план мачо. «Бык», способный одним ударом поразить быка. Тореадор. Гладиатор. Самсон, рвущий пасть льву. Будь то Ален Делон или Боярский, Арнольд Шварценеггер или Александр Карелин — это на сегодня абсолютно непререкаемые кумиры и законодатели моды на мужские «имиджи». Интеллигенция, погрязшая в хипповании и клонировании поведенческих стереотипов «серебряного века», увы, оттеснена на задний план. Как ни странно — не мир творческой интеллигенции — утонченных музыкантов и актеров, претендующих на ранимую душу, — а орды политиков стали своеобразным «последним клапаном» мужского нарциссизма. Самолюбованию новоявленных «самураев» нет границ. Без грима и должного имиджмейкерского обеспечения вчерашние хозяйственники скупают газетные площади и эфирное время, мелькают на экранах и страницах печатных СМИ, как бы назойливо предлагая себя взамен голливудских звезд. На смену физикам-шизикам и лирикам с гитарой пришел дебил с мобилом. Скорее всего, он выглядит сегодня в глазах женского «электората» более эротичным и привлекательным, нежели байронически-поэтичный, изолирующийся от толпы, декаденствующий Гамлет, перенесший свои сомнения из века ХХ в век ХХI. Весьма возрос в рейтинге и армейский камуфляж, еще раз подтверждая истину о том, что «милитаристская составляющая» в мужчинах во все времена пленяла женское воображение. Мужчина-воин. Мужчина — защитник Отечества. Мужчина — опора семьи. Отец. Кормилец. Эти образы мерцают и светятся рядом с совершенно новыми и неожиданными для консервативного восприятия…Не только публично зарегистрировавший свой дважды «янский» брак Элтон Джон –«там», но тусовки «голубых» здесь…В жизнь врывается индустрия развлечений, заметной частью которой становится мужской стриптиз. Авторы Интернета размышляют о педофилии совсем в духе «Пира» Платона, где любовь между мужчиной-воином или мужчиной-философом оценивается, как нечто более высокое, чем любовь между мужчиной и женщиной, предназначение которой лишь в продолжении рода…

Какие сюрпризы принесет нам будущее? Каким эхом отзовется то, что после американских бомбежек и изгнания талибов афганские женщины в восторге раскрепощения срывают с себя паранджу? Чего ждать от того, что русская Аленушка отыскивает в Интернете американского Иванушку--и верхом на Сером Волке цивилизации устремляется с ним к благам эпохи татально потребления. В этом дремучем лесу-конвейере они обречены потреблять друг друга, как одноразовые стаканы, поглащаемые набегу бургеры и без конца сменяемые автомобили. Достанет ли сил сохранить в себе чувства,  мировосприятие, поведенческие стереотипы, транслированные из пасторальных времен, отшлифованные двумя тысячелетиями христианской медитации по поводу Богородицы, ее младенца, благочестивого мужа Иосифа–плотника и Святого духа?   

 Советский период дает нам понять, что запас прочности традиций достаточно велик, но  прочность эта не безгранична… Что эксперименты –и обновляют, и разрушают. Что травмированные элементы культуры, религии, национальной психологии обладают способностью регенерировать, довольно гибки и трансформируемы. Но где-то все же  наступает надлом, обрыв – и человек не зависимо от пола и освящающей его мифологии превращаяется в цивилизованного зверя, в котором мы скорее обнаружим маниакальные аномалии, элементы деструктивного поведения, отголоски саморазрушительных коллективных психозов, а не  баховскую гармонию, толстовское всепрощение или свет вечной женствености…