Даль по ту сторону холста

 
 Не сказать, что пятидесятилетие(это было девять лет тому-прим. 2014) Владимира Назанского с выставкой работ из его коллекции, казачьим хором и неистребимо ироничным лириком Владимиром Светлосановым прошло в таком уж миноре. И все-таки от чувства грусти о чем-то, что уже осталось на том берегу, от которого оторвало нашу лодку и уносит все дальше, не избавиться.

О том - лучше стихами юбиляра, написанными давно и вроде по другому поводу, но прозвучавшими особенно актуально сейчас: «Уж все уплыли корабли / Колумба в океаны леты, / И в атлантической дали / Ни каравеллы, ни корвета. / Лишь пальмы старые шумят, / Как в знойном мареве Марокко, / и тень бросают на фасад / Колониального барокко». Казалось бы, чего такого особенно заметного может сделать для полуторамиллионного города музейный работник, искусствовед, галерейщик? Бросить тень на фасад постсталинского барокко? Да что толку - все одно проступят серпы и молоты. А лезть со своими каравеллами в крейсерский ряд всепроникающего прагматизма - бушприт сломать можно. И тем не менее Володя годами генерировал в нашем не шибко-то для захаживания корветов хорошо оборудованном гаванями городе ту самую неуловимую атмосферу, что и составляет суть культуры. Его детище - галерея современного искусства - дало нам возможность оказаться в гуще художественной жизни, не умещающейся в тесные рамки корабельного устава нашего «Броненосца Потемкина».

Сегодня сошедший с ума на «Коде да Винчи» Дэна Брауна Запад раскручивает новую концепцию: художественная галерея должна быть не только помещением, где на стенах висят картины, а местом общения и даже культурологического туризма. Новосибирской галереей современного искусства (такое название закрепилось в народе, несмотря на то, что официально это начинавшееся как эксперимент 90-х культурное новообразование зовется отделом) подобный опыт уже обретен. Он освоен по одной простой причине: авангардно настроенному художнику, неортодоксально самовыражающемуся поэту, любому творческому человеку, ищущему интеллектуальной подпитки, в сущности, больше и пойти-то в нашем городе некуда. Увы, у нас нет такой роскоши, как у парижан, забежав по пути от площади Летуаль до Эйфелевой башни в Лувр, еще раз вглядеться в уголки губ Джоконды и восторгнуться новым открывшимся смыслам. У нас нет привилегии жителей североиспанского Фигереса, в часы сиесты, еще и еще раз наслаждаться кошмарно-сновиденческим Сальвадором Дали. У нас до Назанского, конечно, уже были и екатерининский зал, и Рерих, и Куинджи, и Николай Грицюк. Но это было свое, континентальное, хоть очень часто вместе с тем и конгениальное. Так что для открытия настоящей художественной Америки просто необходим был свой Колумб. И вот он - берег невиданных красок. Философичный Александр Шуриц, искрометный Сергей Мосиенко, шаманствующий Данила Меньшиков, трагически-абстрактная Тамара Грицюк дали нам почувствовать, что такое художник, который имеет силы отстоять право на свое видение мира, несмотря на то, что живет за тысячи километров от Москвы, а от монмартрового Парижа и бродвеевого Нью-Йорка и того дальше. Без продюсерского сопровождения, дружеской поддержки Владимира Назанского, его трудов праведных этим художникам пожалуй, было бы куда тяжелее пробиться к своей аудитории. Повезло и тем, кто пускался на дебют, начав в мрачных трюмах брежневского андерграунда. Черно-белый Николай Жуков или цветной Николай Мясников, алтайский поэт-художник Сергей Дыков, барнаулец Владимир Квасов. Их было много на челне - галерников галереи. И каждый - обретение. Потом пошли биеннале графики, чей вселенский размах превратил нашего Колумба в Магеллана («За пласой слышен океан, / В кафе - паэлья и сервеса, / Здесь пил когда-то Магеллан, / Теперь - туристы и повесы»). Так кабинет искусствоведа Назанского превратился в артистическо-художественное кафе с чайком и сухариками, где зазвучала иностранная речь, от странствующего художника-немца можно было услышать историю, как у него сперли на Казанском вокзале фотоаппарат, а от путешествующих на Алтай митьковствующих продолжателей дел французских импрессионистов москвичей Кости Сутягина и Александра Шевченко - какие обалденные закаты на этом Чемале и какие дерут деньги за стакан коровьего молока, взимая при этом и за пластиковый стаканчик. Гитарист бренчал. Флейтист дудел во все дырочки. Поэт читал стих. Художники показывали «картинки», уже даже не вешая их на стенки. В подвале можно было лицезреть подлинного Дали, Матисса и Пикассо, а арт-дилер - собственник художественных сокровищ - в немыслимых количествах завозил скульптуры Эрнста Неизвестного.

Чем-то теперь, увы, уже ретровым можно считать пятничные рифмовые ристалища, ставшие своеобразным «серебряновековьем» для многих и многих «не запятнавших себя связью с Союзом писателей» (фраза из прочитанного как-то манифеста-экспромта) живущих в Новосибирске поэтов. Завсегдатаи и лидеры этих «тусовок» Игорь Лощилов (университетский преподаватель-филолог), Владимир Светлосанов (учитель словесности), что называется, сразу «задали планку», стали камертоном этих камерных читок. И редко «давали петуха». Были гастрольные приезды столичного Сергея Гандлевского, уральца Виталия Кальпиди, обретшего харизму в Москве провинциального Санджара Янышева. Здесь были впервые представлены новосибирской публике изощренно-авангардный Сергей Самойленко, Катя Гольдина со своей анапестовой «родней», дозрел до кондиции издателя альманаха «Кто zdes?» заводной Андрей Щетников.

Литератор Владимир Назанский, пожалуй, не принадлежит к числу тех, кто, чтобы что-то написать, стал бы привязывать себя к стулу. Но зафиксированное им на бумаге хочется перечитывать и даже кое-что помнить наизусть: «Без жены и без прописки, / Без забот и без тревог / Я покину порт приписки, / Сам себе и царь и бог. / Ничего, что нет квартиры, / Наш удел не так убог - / По бескрайним холмам мира -/ Льются линии дорог. / Пусть простит меня, не злится, / Я хотел, как хорошо - / «Посох взял, развеселился», / И за горизонт ушел». («Холмы», 2000). Его книга «дорожной» прозы «Номады» (1999) тоже не страдает многопудьем. Но зато задолго до того как, наевшиеся всякого туризма американцы, хватив культурологического детективчика Дэна Брауна, кинулись отыскивать на фресках Ватикана и стенах Лувра «коды» западного подсознания, Володина скромная книжица стала путеводителем для прорвавшихся на культурный Запад в обгон турфирм. Ведь наш «код» - посох и сума, которые все-таки лучше сумасшествия ограниченного самодовольства. И недаром эпиграфом - лапидарный гений полиндрома Абелиани: «Не бомжи вы, Небом живы».

Трудно сказать - каким образом Володя Назанский превратился в по-настоящему знаковую для Новосибирска фигуру, став больше чем искусствоведом, чей удел - уметь отличить Андрея Рублева от Феофана Грека.

С тех ли пор, когда журналисты (в основном, наверное, журналистки) буквально сходили по Володе с ума - и, как сыронизировала одна его коллега-искусствовед, порой казалось: включи утюг - и увидишь Назанского? (Владимир Олегович действительно дал просто чудовищное количество интервью на телевидении и в газетах, тем самым невольно выполнив роль просветителя масс, но и нажив кучу недоброжелателей и тихих завистников). Тогда ли, когда «по ящику» крутили снятый к столетию Новониколаевска клип, в котором Володя сыграл проезжающего по железной дороге императора Николая II? Повлияло ли на эту неписаную канонизацию то, что двойник последнего российского императора создал настоящую империю туристов-экстремалов, без копейки в кармане путешествующих по Европе? С тех пор, как нас стали массово пускать на Запад, свои отпуска он провел «По городам шатаясь, как по книгам». По сути дела не имея для того финансовых возможностей. Голодая. Питаясь благотворительными обедами в столовых для бедствующих, но возвращаясь тем более просветленным. Так вот и продолжается это его стезя номада: «Как будто нету за холстом/ Предельной плоскости мольберта».

Юрий ГОРБАЧЕВ.
 24.05.2005