Отрывки из будущего романа про Океан

Это история  жизни  одной женщины, которая неразрывно связанно с Океаном.

..От счастья слезы застилают мне глаза. Горьковатые капли растворяются в жгуче-солено-обволакивающих волнах, плещущихся сейчас около вокруг моих ног и подол моего платье тяжелеет с каждой секундой. Я и не знала, откуда у меня с рождения эта неизбывная тоска, щемящая душу боль почему-то безвозвратно утраченному и не называемому. Здесь, в это мгновение я нашла то, что даже не пыталась искать. И я вижу дымчато-смутную картину, что когда-нибудь, когда я буду иссиня-седой и вернувшейся в начало начал юной душой, я приду на это же место. Нагая, с поредевшими полуспутанными волосы до самых колен, пройдя свой долгий жизненный путь, я войду спокойно и величественно в те самые воды, из которых я когда-то пришла в этот мир. Уходящие лучи закатного солнца ласкают мое ставшее таким маленьким тело, с пергаментной кожей, каждая черточка на которой таит много историй. Мой любимый морской ветер прощально играет с моими волосами, мне хорошо и я готова. Высокая волна Океана накрывает меня с головой. И тогда я произнесу то, что должна произнести: "Я вернулась домой, Отец!"...

...Счастье, счастье, счастье поглощает меня, застилает мне глаза сладкой пеленой. Я оглохла, ослепла, я внутри себя. Соль на языке, кончиках пальцев, перехватывает дыхание, я облизываю осторожно потрескавшиеся губы, нестерпимый вкус, сладкая приторность сквозит в откровенной горечи. Я живая, мне больно, тянет и щиплет. Мертвая шкура слезает с меня, местами неровно, обнажая раны. Я снова чувствую жизнь. Боль выплывает, выкатывается из меня волнами, смывая старую кожу, чувства до основания. Боль моя отпускает меня. Я замерзшая капля, снежный кристаллик, - пылаю. Кристаллик соли на языке, смакую, словно морскую воду по капле - никогда не напьешься.

...В мечтах я часами кружила над водой, иногда старой одинокой птицей, воздушным дирижаблем или безумным ветром. Мне снился гнев Океана, смерч и цунами - эти сны приносили мне облегчение и освобождение. Иногда ярость, наслаждение Океана в ночи охватывало меня и я просыпалась в капельках пота, с мокрыми простынями подо мной, стыд охватывал меня, я оглядывалась на рядом лежащего мужа - как всегда ничего не заметил, улыбалась в темноте только мне одной ведомому и засыпала вновь. В самых своих восхитительных снах я плыла на роскошных лайнерах, которые раз за разом тонули под звуки оркестра. Холодный Атлантический Океан. Так писали газеты о гибели "Титаника". Величественная смерть, пучина вмиг поглотила его. Часто перед сном я украдкой жадно просматривала мои сокровища - заметки, фотографии, все, что смогла найти. Моя лучшая фантазия - как я всегда сожалела, что меня не было там. Ярость и страсть - все то, что проходило мимо меня в жизни. Мои фантазии, которыми не с кем поделиться. Прекрасный миг, возбуждение перед неотвратимостью смерти, я прекрасна как никогда, коктейльное платье из шелка цвета темного шоколада, мои волосы идеально уложены, васильковые сапфиры в окружении черных бриллиантов, я сама как бриллиант в этот неотвратимый миг наслаждения со сверкающими глазами. Я где-то читала в одной книге, которую нашла в библиотеке мужа, про ежегодный дар морю-океану - самая красивая женщина приносится в жертву. Далекие северные края, всплывает слово поморцы. Прекрасная юная поморянка в белоснежном тканном платье отдается на утеху морю. Стихия бушует, и я одна не пытаюсь спастись, стою на корме лайнера вместе с оркестром под вечную музыку Моцарта (каждый раз музыка в фантазии меняется в зависимости от настроения, проникновенная или эпическая), ангельская музыка летит над бушующими волнами и я жду сладкий миг, когда мое сердце вновь безраздельно будет принадлежать Океану. И только я одна сквозь ливень, низвергнувшийся с неба, и рев Океана, различаю тихие слова любви. Его потаенный голос может услышать только тот, кто не испугался.

...Вторая моя тайна от близких. Папочка из потемневшей от времени канореечного цвета узорной кожей. В ней заметки из газет, деловой и желтой прессы, муж всегда удивлялся интересу к его утреннему чтению, в которых всегда одно - кораблекрушение, цунами, гибель, чудесное спасение, провидение божье. Всегда Океан. За 10 лет папка разбухла, как затонувший деревянный корабль, но я упорно не завожу новую, а впихиваю-впихиваю новые и новые заметки. Толстая, разбухшая папка. Моя тайна.

...Присматриваюсь иногда тайком к своей маленькой дочери, такая же она как я или нет. Таит ли она в себе тоску, всегда ли ей немножко грустно, как и мне. И радость, если она не причастна с рождения к Тайне, и печаль, если это не так. Пока не чувствую, не вижу. Но мы тайна за семи печатями для своих близких, и кто знает, какие стихии бушуют в ней. Пристально присматриваюсь к ней, есть ли там проблески бури в ее глазах, слышит ли она зов неназываемого. Не вспугнуть, не напугать неосторожно. Может быть, она скрывает тайну, так как только женщины нашего рода это умеют. Мы такие, вечные Du comme il faut, послушные и хорошо воспитанные маленькие девочки до самой смерти, гордо держим осанку, но всегда опускаем взор, с только нам ведомыми секретами. Мне будет немного жаль, если родовой дар, а может быть и проклятие, прошел мимо нее.

...Я поселилась в крошечном домике у берегу Индийского океана. Дни мои убыстрялись и грохотали, я слышала приближение вечности. В прошлом осталась любовь и все что с ней было связано: так много событий, юность, трагедии, семья, друзья - целая жизнь. Я предавалась своему любимому занятию - безмолвию. Я молчала целыми днями, и только иногда как легкая зыбь на морском полотне проскальзывала тихая еле заметная улыбка на моем лице, так знакомая моим близким и дотрагивалась иногда кончиком пальца  до левого уголка губ. Лишь изредка мое погружение в себя прерывали телефонные звонки детей. Внучка, моя кровиночка, не звонила, но я чувствовала ее. Она могла сорваться внезапно, прилететь и нарушить мое уединение. Связь с ней у меня была с самого ее рождения. И ее глаза василькового цвета - как цвет моих дорогих сердцу сапфиров, которые подарил мне первый муж в день нашей свадьбы - сразу мне все рассказали - внутри нее всегда будет жить печаль. И про себя я ее молила: "Не надо, моя хороша, моя пена морская, моя русалочка, не грусти, отпусти, пришло мое время". В моем сердце было много любви ко всем моих родным, но связь между нами не была глубинной и только с моей светловолосой русалочкой все с полуслова. Внучка часто обнимала мои сморщенные руки, целовала их, прямо в ладошку - там, где у меня время начертало знак, так похожий на морскую звезду, а потом прижимала к своей щеке. Она часами могла сидеть подле меня, положив свою голову на мои колени, одна рука моя прижата к ее щеке, а второй я почти невесомо гладила по ее волосам и рассказывала истории. Иногда мы доставали фотоальбом. Старые потрепанные фотографии. "Бабушка, мне бы толику твоей красоты", - вздыхала моя красавица с глазами марены. И не верила, что она сейчас - запыхавшаяся, с румяными щечками, волнистыми пшеничными волосами, с огромными глазами, цвета темных вод Марианской впадины - была сама как прекрасная заколдованная Царевна-Лебедь или русалка, зазывающая моряков на погибель. "Девочка, моя, красота моя не принесла мне ни счастье, ни несчастья, она просто была", - но я никогда этого в слух не произносила, да и не надо, нам достаточно было посмотреть друг другу в глаза.

"О чем ты думаешь, ба?", - вечный вопрос, который так часто ставил меня в тупик и я терялась. Раз, и морская пелена рассеивалась. "Ни о чем",- а сама улыбаюсь, ведь только что "волны бились о камень и я слышала эту музыку". "Бабушка, о чем ты мечтаешь, где ты витаешь?". - "Ни о чем, мне просто хорошо". Я могла часами мечтать и разговаривать с Океаном, нескончаемая музыка в моей душе. Внучка загадочно молчала, мне кажется, она меня понимала. Но о моей связи с Океаном мы никогда не говорили прямо, только на уровне недомолвок, полутонов, но я точно знаю, в ней тоже есть то, что во мне. Тайна. И чувства, только ей ведомые чувства. Как мои чувства к Нему. Ей доставались мои истории - про утешение, который приносит Океан, о ласке, о первом купании детей в морской воде. О закатном солнце, о рассвете, когда песок становится розовой слюдой, в которой отражается такое нежное утреннее небо. О раках-отшельниках, о песчинках, цвета слоновой кости, как наш семейный фарфор-реликвия, бесследно растворяющийся в руках. "Бабушка, ты такая ни на кого не похожая и прекрасная", - и обнимает меня своими тоненькими ручками. Внучка получит мое коралловое украшение и те самые сапфиры, единственные вещи по-настоящему мне дорогие. И письмо: "Я верю в то, что будешь приходить иногда к Океану. Ты сможешь услышать меня сквозь шум волн. Приходи, когда нужно будет поделиться со своей грустью-печалью или когда счастье будет переполнять тебе, за советом или за лаской. Я всегда откликнусь, и ты почувствуешь это". В этих строках я приоткрыла завесу своей Тайны, как никогда. Моя девочка сильная, все поймет, и сохранит от других мою Тайну...


… Я была молчаливым ребенком. Знакомые бабушки считали, что это оттого, что я рано потеряла родителей, что это « все последствие травмы» и вечно неискренне и печально качали головой. Но папу и маму я и не помнила совсем. Моими родителями была бабушка и ее рассказы о них, молодых и счастливых. Много о маме, об ее улыбке, о том, как они познакомились с папой и как родилась я. И мне не было никогда грустно. Почти никогда. Я была очень веселым ребенком, но только с бабушкой или играясь со своей собакой. Только о том, что я веселая, больше никто ни знал. Ни те другие взрослые, ни те дети знакомых, совсем непонятные мне мальчики и девочки: они не вызывали у меня интереса с ними заговорить или играть с ними даже из вежливости. Мне они просто были неинтересны. Только один господин мне очень нравился. Он очень редко приходил к нам, и я всегда ждала его прихода, но они с бабушкой практически сразу же уходили из гостиной, оставляя меня одну играть с собакой. Игра не складывалась и я просто сидела и ждала, когда он на прощание скажет «До свидания, милая девочка». Высокий и худощавый, с красивым властным изможденным лицом, седовласый и очень строгий. И я всегда робела, и в четыре года, когда увидела его впервые, и в 12, когда думала, что вижу его в последний раз. Я почему-то стеснялась расспрашивать бабушку о нем, а сама она никогда об этом господине и причинах его визитов к нам никогда не говорила. Я так ни разу не решилась посмотреть ему в глаза. Он немного рассеяно гладил меня по волосам, иногда небрежно целовал меня в лоб, всего 4 раза за все эти долгие 8 лет - ровно 4 поцелуя - не больше, и так немного протягивая гласные неизменно произносил : «Надеюсь, ваши дела прекрасны как вы сами, милая девочка». Всегда одно и тоже: четырехлетней девочке и двенадцатилетней. Только эту фразу. Я ничего ему не говоря в ответ, молча протягивала рисунок. Он аккуратно складывал его пополам и убирал себе в карман. Это стало традицией. И никогда, никогда приходя вновь, ничего не говорил про те старые рисунки. А я ждала. Сама не зная чего. Возможно, одобрения или вопросов. Но он никогда ничего не спрашивал. Только вопросительно протягивал руку и мой очередной рисунок перетекал из моего кармана в его. Мне казалось, что это тайна, только нам понятный двоим секрет. Я и рисовать не любила и старательно придумывала сюжеты на бумаге только для него, мне все время хотелось переделать свои зарисовки, снова и снова. Другое дело было рисовать на песке, небрежные линии рассказывали свою историю и я одним касанием ребра ладони стирала ее, и снова начинала рисовать. Но для него рисовала на бумаге. Может быть, в знак признательности за отсутствие вопросов, которые постоянно задавали мне другие взрослые: «про дела, чем занимаюсь, чем увлекаюсь». Невыносимые вопросы, на которые я со временем научилась давать дежурные ответы. «Хорошая девочка», - кивали удовлетворенно, отпускали и забывали про меня. Потом отсутствие вопросов со стороны этого седовласого господина стали меня мучать. А затем он и вовсе пропал из моей жизни на долгих 6 лет. И я у бабушки так и не разу не решилась спросить почему.
…Воспитание бабушки сделало свое дело, и к 15 годам я превратилась в совершенно обычную улыбчивую девушку, точно знающую что, когда и кому сказать согласно строгому светскому этикету.


... Я не любила смотреть в глаза себе в зеркало, меня они пугали своей страстью и отчетливо уловимой, но непонятной мне тайной, я тихая, как гладь на воде, каждый раз удивляясь скрытой в них силе, с которой я не знала, что делать. Разговаривая с людьми, предпочитала не смотреть им в глаза. Я вступила в возраст, когда меня стали знакомить с молодыми людьми нашего круга. Бабушка сопровождала меня на летние вечеринки к друзьям и знакомым. Я держалась приветливо, но отстраненно. Как и прежде, я предпочитала уединение и не стремилась к общению.

….Господин N вновь появился в моей жизни, также неожиданно, как и раньше. Я услышала из-за спины: «Надеюсь, ваши дела прекрасны как вы сами, милая девочка», и не сразу смогла обернуться. Человек, с которым я вела нескончаемый диалог все эти годы, был рядом. Меня спасла бабушка, которая подошла к нам и сказала: "Давно Вы нас не навещали". Я справилась с волнением и поздоровалась. Не могла отвести от него взгляд. Мне хотелось спросить (больше всего на свете): "А вы помните мои рисунки", но промолчала. Он задумчиво разглядывал меня. Пауза была неловкой, но никто не произнес ни слова. Затем он выдохнул: "Ты выросла, милая девочка. У тебя глаза, как у твоей мамы..." Я не придала этой фразе особого внимания. Видимо, он был знаком с моей мамой, той мамой, которая для меня всю жизнь была не более чем добрая фея из вечерней бабушкиной сказки. Господин N постарел, немного погрузнел, но это не имело никакого значения. Это был он, каждую встречу с которым я в детстве так ждала.

На следующий день мы поехали втроем на прогулку по городу. Я старалась быть милой, насколько могла, преодолевая свою холодность и стеснительность. Я плохо помню тот день, так велико было волнение и нежелание себя выдать. Прошло несколько дней, в течение которых бабушка была неразговорчивой и грустной. Я знала причину. Дело было в господине N: "Ты знаешь, я не буду ничего скрывать от тебя скрывать. Я к нему очень хорошо отношусь. Это светлый человек, добрый и порядочный. Он богат, если это имеет значение. Но он никогда не был женат... так как любил твою маму... Больше всего на свете. Теперь ты знаешь причину тех редких визитов к нам, он тяжело примирялся с ее смертью, и единственная, с кем он мог разделить свою боль, даже просто приезжая и ничего не говоря, была я. Сегодня вечером он придет просить твоей руки. Решай сама. Останавливать тебя я не буду", - она вышла из гостиной, оставив меня одну.

Мне было все равно. Я знала, что скажу "да". Я ни о чем не хотела думать.


…В нашем доме постоянно останавливались часы. Муж мой человек пунктуальный и надежный долго бился "над непосильной задачкой", упорно пытался разобраться "это ненормальное явление, так не должно быть, должна же быть поддающаяся логике причина". И не видел причину во мне. Как всегда не видел. И вновь загадочная полуулыбка промелькнула на моем лице, и вновь осторожно дотрагиваюсь кончиком языка до левого чуть вздернутого уголка губ, вечная моя чуть полуизогнутая неуловимая улыбка. Привычка, еще одна никому незаметная привычка. Временами мне казалось, что часовщик поселился дома у нас навечно. Собирал, разбирал, настраивал, уходил и через некоторое время снова появлялся у нас дома. Я была ему рада. Иногда мне казалось, что он был на пороге открытия моей тайны. Незнакомые люди всегда острее чувствовали что-то неуловимо странное, когда знакомились со мной. Заволакивало, затуманивало, задурманивало - потом дымка рассеивалась, и они ничего не помнили. Для них я так и оставалась красивой молчаливой фарфоровой куклой. С рассеянным мечтательным взглядом. Редко кому я смотрела в глаза, всегда отводила взгляд. Часовщику пару раз заглянула… Я жила по-другому времени и часы подстраивались под меня. Мои минуты были часами, часы днями, а дни растягивались в года. Года, в которых безбрежно плескался бескрайний Океан.