Прощальный крик. о Борисе Примерове

                              ...У меня впереди всё, что хочешь,
                              Даже смерть у меня впереди.
                              Борис Примеров

Борис Примеров ходил заметно раскачиваясь, припадал то на одну, то на другую ногу, махал неровно руками, и речь его была порой неуверенной – то быстрая, то замедленная. Но эта свободная развинченность казалась весёлой, потому что других изъянов у него не замечалось. Доброго роста, моложавый, прогонистый, он приветливо улыбался навстречу, в контакт входил легко, за словом в карман не лез. И стихи читал веселые, раздольные.

...Крыльями взмахнут баяны
И ударят в небеса,
И повиснут, как туманы,
Над садами голоса.
Вот когда найду запевку,
Очень нужные слова,
А потом – в охапку девку...
Отпущу?
                Ну, черта с два!..

Неплохо ведь, правда? Станичный красивый парень из-под Ростова, певец родной земли, южной богатой природы.

Поцелуем пахнут губы
До полночи напролёт,
А она меня не любит –
Мне с любовью не везёт.
Ах ты, мать моя, поляна
И курносый соловей!
Я уйду опять с баяном
В духоту ночных ветвей...

Оптимист! Счастливец! Между тем этому счастливцу не везло с первых дней жизни. Игриво-пьяная его походка, дергающиеся руки и сбивчивая речь выдавали изъян центральной нервной системы, а изъян этот стал следствием родовой травмы. Вылечить не смогли или не успели – началась война, немецкая оккупация. Позже он попал в транспортную аварию, которая усугубила его недуг. И всё же, несмотря на нездоровье и трудности послевоенных лет, он благополучно окончил школу, а потом престижный институт. Столичный! Литературный! Говорят, что таких – творческих – нет ни в одной стране мира. И вот он гордится этим, но всё же тоскует о своей станице, о цветущих садах и лугах, жалеет себя и малую свою родину.

Мне бы жить в родительской усадьбе
У незатворённого окна
И такую песню написать бы,
Чтоб в неё поверила она:
Всеми днями, всеми вечерами,
Взглядом молодым из-под руки
На простор, который голосами
Подожгли на зорьке петухи.
Мне бы жить безвыездно в Мечётке,
Девушку нехитрую любить
За неторопливую походку,
За уменье голову кружить...
Мне бы жить без вкрадчивого горя
У реки неслыханных красот,
У реки великой, по которой
На Москву уходит пароход.

Помню, четверть века назад работали мы в подмосковном доме творчества в Малеевке и ежедневно встречались в столовой, в библиотеке, в кинозале, в бильярдной. Но основное время проводили в своих комнатах за письменным столом. Работалось там хорошо. Дом просторный, в лесопарковой зоне, тихо, уютно.
Однажды, привычно посидев с утра над рукописями, мы после обеда решили прошвырнуться до соседнего поселка Рузы, заглянуть по случаю воскресенья в магазин. Борис любил лесные прогулки.
Было начало июня – теплынь, молодая зелень кругом, в перелеске птицы поют, воздух чистый, духмяный, настоянный на первых лесных цветах и травах.
– Какая сочная жизнь везде! – восхищался Боря, разводя руки и загребая ногами прошлогоднюю листру на тропе. – Я не только лес люблю, но и поля, хлебные нивы, луга. У нас они в это время цветут уже вовсю, и так красиво там, просторно... Я стишок один написал, вот послушай. И, остановившись, прочитал задумчиво:

Сыграй нам, Рахманинов, пьесу –
Ну, скажем, про завтрашний май,
Чтоб шли мы по свежему лесу –
Зачем и куда, угадай.
Твоё соловьиное иго,
Твоя бесконечная власть
Не даст ни единому мигу
Прекрасного мира пропасть...

– Ну как тебе?
– Улыбчиво, Боря. Талантливо.
– Мне тоже кажется, что ничего. Но вот жена у меня талантлива, так талантлива – блеск! Знаешь её?
– Надежду Кондакову? Как не знать – такая красивая!
– Не то слово. Царевна! У ней и имя радостное, манит – Надежда! Ну, пойдём дальше, а то расхвастался я. День-то нынче с утра ясный, солнечный, птицы распелись, концерт задают. Как же хорошо иногда жить на земле, а! Я, Толя, когда смерть придёт, кричать стану: "Не хочу умирать! Не буду!"
– Своей смерти всё равно не избежишь.
– Откуда я знаю, моя она или чужая. Не хочу знать, и всё! – Вскинул руки над головой и закричал с дурашливой отчаянностью: – Не хочу умирать! Не хочу-у-у!
Заорал так сильно, что лес откликнулся с разных сторон многократным эхом. В поселковую Рузу мы пришли весёлые, любуясь цветущей в палисадах и огородах весной, смело переходящей в лето.
– Возьму бутылку белой, – решил Боря и ловко вскочил на крыльцо.
Но торопился напрасно. Продавщица не дала даже четвертинки:
– Куда тебе пить! Ты уж и так мотаешься во все стороны. За обедом, что ли, нахлестался?
– Да не пил он совсем, – заступился я. – Это походка у него такая. От болезни.
– От болезни?! – взвилась тетка. – Зачем же еще пить, если больной?!
Так и не продала. Пришлось мне брать за двоих.
Вообще-то он не грешил выпивкой. Так, в компании пропускал иногда рюмочку, но спиртное покупал наравне с участниками застолий. Любил поговорить, почитать стихи, потолковать о быстротекущей жизни, о современной литературе.
Вот и в тот день, возвратившись в свой литфондовский ковчег, мы выпили у меня в номере по стопарику, поговорили за жизнь, он прочитал стихи о вечерних лугах, а после ужина пошли не в кино, а в бильярдную. Там ожидал случайного партнера дюжий молодец из группы отпускных донецких шахтёров, отдыхавших у нас в соседнем корпусе. Боря уверенно выиграл у него партию, и шахтёр оскорбился, стал ворчать: какой-то развинченный поддатый шибздик посмел победить его, гиганта, заслуженного шахтёра, славу всего Донбасса. Боря усмехнулся, сказал: "Извини, я нечаянно, можем сыграть ещё".
– Не буду я с тобой играть, – сказал шахтёр с какой-то брезгливой даже злобой. – Думаешь, ты взаправду победил? Держи карман шире! Я сам, тебя жалеючи, подставился. Козявка ты, а небось тоже в писателях числишься.
– Не числится, а в самом деле серьезный писатель, – сказал я. – Талантливый.
– Так я тебе и поверил. Что он написал?
– Несколько сборников стихотворений. И хороших притом!
– Не читал.
– А фильм "Цыган" ты видел? Многосерийный.
– При чем тут фильм! Там разные артисты и артистки, а его не было.
– Его не было, а песня была: "Сразу от порога нас ведет дорога,
Как детей заботливая ма-ать..."
Шахтёр охотно подхватил, показывая своё знание: "Учит очень строго добрая дорога, учит очень строго жить и умира-ать! "
– Добрая, хорошая песня. Ну и что?
– А то, что это его стихи. Посмотри еще раз фильм, и в титрах прочитаешь, что песня на стихи Бориса Примерова.
Теперь заметно смутился шахтёр:
– Извиняй, мужик, извиняй. Не знал, что писатели и такие бывают.
– А ты каких хотел видеть?
– Да покруче вас, если на откровенность. Больших, громких. А вы тут все как сонные мухи, даже если и выпимши. Мы вот когда выпьем, то сразу песнячим под гармошку, пляшем, с бабами вожжаемся, танцы-шманцы разные, а вы для чего пьёте – чтобы белые шары здесь гонять до полночи?
– Чтобы поговорить по душам, поспорить, – сказал Боря. – Откровенно чтобы, начистоту.
– О чем говорить, когда всё ясно, всё на виду!
– А нам многое не ясно, – вздохнул Боря. – Чем больше узнаёшь, тем больше вопросов. А ответы есть не всегда. Вот с тобой поиграли в бильярд, беседуем, ты злишься и не понимаешь нас, а почему – неизвестно. Не дурак же ты, правда?
– Правда. Дурак бы не понял тебя, а я всё понимаю.
– Вот видишь! Откуда же наш спор и нескладуха?..
– Да ладно, извиняй, чего там. Только если песню в "Цыгане” взаправду сочинил ты, вспомни еще что-нибудь похожее, а. Своё чтобы!
– Проверяешь? – Боря улыбнулся и, опираясь обеими руками на кромку бильярдного стола, прочитал с ноткой назидания:

Я родился под выжженным небом,
На земле, где на тысячи лет,
Кроме запаха трудного хлеба,
Никаких больше запахов нет.
Этим запахом время кричало,
О сердца высекая огонь,
И руками корявыми брало
За широкие крылья гармонь.
В каждой клавише пелось про жито,
И мотив оперялся и креп.
Ничего на земле не забыто,
Но особенно – горестный хлеб.
Доставалась горбом мне горбушка,
Но была до чего же вкусна –
Малость самая, крошка, осьмушка,
Что порой выделяла страна...

Боря замолк в раздумье, потом махнул рукой:
– Несколько строчек дальше забыл, извините, но концовка ясная:

И поныне горжусь я тем небом
И землёй, где за облаком лет,
Кроме запаха русского хлеба,
Никаких больше запахов нет...

Шахтёр гулко захлопал совковыми лапищами, сграбастал Бориса за плечи, потряс:
– Молодец! Ну, молодец! По-нашему, по-шахтёрски! Хлеб – всему голова, ребята. Давайте теперь ко мне – выпьем, познакомимся. Мыколой меня зовут. Пошли!
Мы дружно отказались, но Мыкола обиделся:
– Надо же сойтись поближе, хлопцы! За встречу выпьем, за пониманье. Не каждый день новых друзей находишь, идём. У меня на закусь копчёное сало есть, украинское! Ну, тронулись? Дело-то минутное, веселое, ребята мои придут...
Уговорил. Но в минутный регламент не уложились, конечно. В комнату к Мыколе набились его приятели, после тостов за рабочий класс-гегемон, за интеллигенцию, за весь советский народ, начался застольный трёп о дружбе, о великой родине нашей, самой большой на земле, а если откровенно, то и самой счастливой в мире.
– Возьмем хоть нас, шахтёров. На зарплату жить можно? Можно, если не пьянствовать. Машины вот даже покупаем, "жигулят", "москвичей”. Отпуск пришел – лети или кати по профсоюзной путёвке хоть на юг, хоть на запад, хоть в Подмосковье к вам, писателям. Квартиры? Почти бесплатные. Лечиться надо? Нет проблем – пошлют в больницу, в санаторий, на курорт. И тоже бесплатно. Учиться? Да куда хошь, было бы желанье, стипендию платят, отличника повышенную. А уж если дар какой, талант – милости просим, дорогой товарищ Примеров! Борис Терентьевич, да?.. Ну вот, и Борис Терентьевич Примеров, станичный парень из глубинки, к тому же инвалид, принят в самой Москве, да еще в писательский институт – дорогу таланту! И вот он уже поэт, книжки издаёт, в кинофильмах его песни поют, а стихи читает – заслушаешься!
– Да ладно, Мыкола, чего расхваливать!
– Я не хвалю, Боря, я говорю фактически, как есть. Почитай ребятам что-нибудь, порадуй нас малость, мы же почти земляки, Донбасс и Ростовская область – соседи, шабры...
Просить стали всей компанией, а она уже поддатая, неотступная, и Боря согласился, но только на одно стихотворение. Ведь поздно, ребята, а надо отдохнуть малость, завтра опять за письменный стол.
Это вы здесь отдыхаете, а мы ведь на работу приехали, литфонд зря путевок не даёт. И, поднявшись над столом, прямой, сосредоточенный, стал не декламировать, а как-то смущенно рассказывать:

Я Русь люблю. А кто не любит?!
Но я по-своему и так,
Что слышат всю Россию люди
На песенных моих устах.
Я к Дону вышел,
               и отныне
В неподражаемом числе
Необходим я, как святыня,
Одной-единственной земле.
И я не жажду поцелуя,
Я сам, как поцелуй, горю.
И нецелованным умру я,
А может, вовсе не умру.

Ему озадаченно похлопали и опять стали говорить о беспредельной нашей России, где живут на её любимых просторах больше сотни разных народов, и всем хорошо, не тесно, любо, но не так, как Борису, который любуется собой, а стихотворение закончил напоминанием о смерти. Все умрём, но зачем говорить до времени?
– Я ведь в конце сказал, что может, вовсе не умру, – улыбнулся Боря. – Не хочу я умирать, ей Богу. Нынче на весь лес прокричал об этом. Скажи, Толя!
Я подтвердил, а Боря раскаянно уточнил, что самодовольный этот стишок сотворил он еще в 1965 году, молодой был, хвастливый, смерти не страшился. Чего бояться, когда вся жизнь впереди. Так, нет?
Так, Боря, так, всё у нас впереди. Недостатки в жизни еще есть, но они всегда были, преодолеем со временем. Это Мыкола вам говорит. Согласны, братья шахтёры? Кто против?.. Все согласны. Наливай на посошок!.. И налили, и выпили дружно, и разошлись веселые, потому что не предполагали, как скоро станет разваливаться наша жизнь, когда объявят перестройку, чтобы преодолеть её недостатки. Ведь мы все знали про недостатки жизни, долой их начисто, долой вместе с тем, что их породило, во-он!..
Будто не знали, что разрушать легче, чем строить. А тут еще и власть подгоняет, а во главе власти свой человек, из рабочих, кубанский комбайнер, веселый, лысый, голова с заплаткой: – Давай, ребята, начинай!.. Дружней, товарищи!.. Та-ак, правильно!.. Пошёл процесс, пошёл!..
И подлый этот процесс пошёл так быстро, что развалил всю нашу жизнь и обездолил весь наш народ. До того, что он стал вымирать! Потому что рабочие лишились фабрик и заводов, крестьяне – колхозов и совхозов, интеллигенция – прежнего образования, науки и культуры. Всё переиначили на рыночный салтык, продали, приватизировали, новые эти "русские", а у кого еще осталась работа – перестали платить зарплату. Начались демонстрации, пикеты, голодовки, а шахтёры у Белого Дома стучали касками, выкрикивали протестные лозунги. И писателей обездолили: настоящую русскую литературу отделили, как церковь, от государства, заменив порнухой, чернухой и верноподданнической макулатурой, экономический произвол оказался губительней цензуры, патриотические рукописи писателей и поэтов не одобрялись издателями-рыночниками и не кормили своих творцов. Атмосфера стала удушающей, нетерпимой для патриотов. И доверчивый жизнелюб Борис Примеров сам влез в петлю, оставив записку о том, что у него нет больше сил жить, и он уходит, завещая нам избавиться от нынешних хозяев "этой страны" – пьяного Ельцина и подлых его подельников, бездушных, бессовестных.
Случилось это в мае 1995 года, в разгар солнечной весны, и за словами записки я услышал (и теперь ещё слышу) давний его крик в зеленом воскресном лесу под Малеевкой: "Не хочу умирать! Не хочу-у-у!"
Прощальный, оказалось, крик.

Январь 2006 года.

Ещё о Примерове из Дневников писателя тут: http://www.stihi.ru/2014/04/03/10584