Человек-птица и Единственная или Легенда о Даймоне

               
                Тане
             
                «Есть жизни, которые таят в себе миф.
                Их смысл в духовном созидании: в этом
                созидании воплощается и раскрывается этот миф».
                Я. Голосовкер               

I

«Когда меня отовсюду прогонят,
Когда я всем стану не нужен,
Я в своих обгоревших ладонях
Принесу свою чистую душу.
Я тебе покажу ее пламя,
Ты мой будешь единственный зритель.
От души моей свечку зажгите,
И оставьте на добрую память»

II

Он стучался грудью в стекло,
Он просил у людей тепла,
Крылья ставил свои в излом,
Чтоб протиснуться в теплый дом.

Да не ведал он, сколько зла,
Накопилось во всех здесь нас,
Сколько подлости, сколько лжи,
И бессильна святая жизнь
Растопить глыбу льда души,
Слепоту унести из глаз.

И не знал он к кому прибиться,
Может быть, он искал одну -
Ту – Единственную – не птицу –
На руках у нее уснуть.
На мгновение отогреться
И довериться – боже мой –
Той Единственной с болью в сердце,
Нелюбимой всеми, чужой.



Даймон  - человек, избравший для себя огнекрылый способ существования и живущий в образе птицы и в образе крылатой свечи. Это, своего рода, эксперимент длиною в жизнь (жизнь, как эксперимент) по исследованию глубинных (мистических) переживаний и ощущений. Эксперимент без заранее установленных правил. Это до предела, до боли (!) обнаженное, исповедальное, доверительное, дерзкое и рисковое существование, переполненное любовью.
            III

Откуда его занесло?
Каким неприкаянным ветром?
Из какой непознанной нами вселенной?
И никого не нашлось,
Кто б подобрал, кто б пожалел,
На такой огромной земле…

…А я в эту ночь уснул
После тысячелетней бессонницы.

       IV

Ах, как били его с упоением
Под дыхло, в челюсть, по голове,
За то, что не жил на земле.
Ах, как били с остервенением –
Обвиняли во всяком зле.
И за то, что полет, как прозрение
За то, что не такой, как все.
Всю одежду ножами порезали,
Все искали крылья под кожею,
До чего ж они были ничтожными –
В крылья души не поверили.

       V

« Никому не нужен я был,
Потому что летал во сне.
Ты одна подошла ко мне,
Ты закрыла мои глаза,
Чтобы я не смотрел на свет.
Я тебе прошептал – люблю…
Я тянулся к твоим рукам,
Только жаль у меня, как у птиц,
Нет ладоней, чтоб их согреть»

      VI

И зачем он здесь на земле -
Ненужный всем и чужой?
Когда все продается и покупается,
Все то, чем он  жил и дышал,
Все то, что было внутри него,
С чем он родился?
Он стал публику потешать
Полетами над землей,
Ибо здесь он только смешным,
Выжить мог, среди нас чужих.


      VII

«Получая гроши
За свои сумасшедшие трюки.
Не жалея души
Я тянул к вам озябшие руки.
Прикасался к свече,
Но она от отчаянья гасла,
Жизнь средь звездных ночей
Одиночеству не подвластна.

Я любить вас посмел,
Пусть все будет не так,
Стать другим я хотел,
Да, не стал.

Становился свечой
И кого-то в ночи согревая,
Тяготился молвой,
Что такой вот любви не бывает.
Вопреки чей-то лжи
Я тянулся к тебе неустанно,
Коротка только жизнь,
А любовь – она вечная тайна.

Я любить вас посмел,
Пусть всю жизнь одинок -
Стать, как все я хотел,
Да не смог.

Вольной птицей взлетал,
И стучался в закрытые двери.
Я всю жизнь умирал,
Чтобы кто-то в отчаянье верил –
Что есть чья – то рука,
 И она в час бессилья поможет!
…Вот и все… А пока
Ухожу – одинок и ничтожен.

Молчалив и не смел –
Я шагнул за порог…
Я вернуться хотел…
Да не смог».


    VIII

«Ты была уже за чертой,
Когда я тебя нашел.
Ты была для других ничем,
Но для меня ты еще была.

Ты разбитый фонарь во тьме –
Под глазами следы тоски,
Поняла слишком поздно тех,
Что дарили тебе цветы.

Называлась ты куклой там,
Где была ты доступна всем –
Неприкаянная пустота -
Незаполненная никем.

Слышишь, вырвись!
Это я кричу тебе опять!
Слышишь!
Мне нельзя тебя потерять!

Слышишь, вырвись!
Это я кричу тебе опять!
Слышишь!
Это важно так для меня!

Кукла боли не знает… Врет!
Ты ведь знаешь – ты ей была.
Я пришел к тебе без цветов,
Ты ведь умница – поняла.

Дай мне руку –  согрей себя,
Ты отвыкла здесь от тепла,
Здесь тебя называли своей,
Но для всех ты была чужой.

Завывающий плач в ночи –
Завтра поздний растает снег,
Упадет от моей свечи,
На лицо твое чистый свет.

Слышишь, вырвись!
Это я кричу тебе опять!
Видишь – я иду тебя встречать!

Слышишь, вырвись!
Дождь весенний идет с утра.
Слышишь – только не умирай!
Только не умирай…»

     IX

За глаза его звали дьяволом,
За то, что он по – дьявольски –
Непонятно и чисто,
Недосягаемо для людей,
Так жил и любил
Безумно и яростно!
Он мечтал и летал
Над землею чужой -
Ее, называя своей.

      X

«Я знаю – должен умереть
За право жить и сомневаться.
Я жил, и счастлив не уметь –
Просить, казнить и пресмыкаться.

И сознавать, что не пустыню,
А мир прекрасный и другой,
Оставил людям - как святыню
Хранил за искренней душой.

Вы все умели претворяться,
Я - Даймон - не хотел уметь!
Чтоб не просить, не унижаться,
Я знаю, должен умереть!

Я первым вынужден признаться –
Не в силах на позор смотреть -
За право жить и удивляться –
Я знаю – можно умереть!

Не хороните, как обычно,
Мой мертвый лик еще страшит
Всех тех, кто, в общем, для приличья
Терзает нерв своей души.

Но поздно ждать вам наслаждений –
Не дайте, люди, вас жалеть –
За право жить не на коленях –
Я знаю – должен умереть!

Не думать, опьянеть ли лучше,
Забыться? Но скажите где,
Так плачут искренние души,
За то, что перешли предел?!

За все людские прегрешенья,
За все, что не дано успеть,
За право быть собой с рожденья,
За милых рук прикосновенье –
Я верю, можно умереть!»

XI

«Мне сказали, что чувство мое
лишь припадок моей паранойи,
Что любовь неземная моя,
лишь минутная слабость души.
Мне сказали, что я без тебя стану правильным вновь –
буду прост и спокоен.
Мне лекарством в душе заглушить постарались
неземную мою любовь.

Обессилев от сна
и наркотиков сильных набравшись,
Отчего я опять нахожу твою дверь?
Отчего безудержно к тебе я стремлюсь?
Чтобы тысячи раз, словно раньше любви не познавший,
Как на смертном одре или в страшном аду
прокричать, прошептать, простонать  - я люблю!

Может, кто-то и скажет,
что зря мы с тобой свиты так,
что ничем нас не разлепить!
Только нет! Умирая, твержу:
«Неземную любовь попытались укрыть от всех,
чтоб другие не знали,
что можно друг друга любить»

XII

«… Этот вечный упрек в глазах,
Что, мол, смог бы, да нету сил -
Эта вечная ложь в словах –
Эту вечную боль – прости…

…Я слезу уроню
На горячие губы твои,
Как умею, храню,
Тот единственный образ любви…

…Так страстно, дерзко и безбожно
В пространстве непонятных снов –
Я свято верил – жизнь возможна,
Возможна только, как любовь!

И все улетало в вечность –
Дыхание затая,
Свою ты хранила нежность,
И берегла меня.

…И я, как умею, прошу об одном –
Пусть вечно продлиться
Парение птицы
С твоим и моим крылом…»


   XIII

«И я горд, что был птицей
в тот век на земле,
Когда все безнадежно искали:
Кто богатства, кто власти,
кто места в тепле,
И себе беззастенчиво лгали.

И я горд, что был птицей,
живущей внутри
Моего обнаженного сердца –
Я один улетал
со сгоревшей земли,
Не сумевший душою согреться.

И я горд, что был птицей
в тот день и в тот час,
Когда все на мгновенье прозрели,
И увидели вдруг –
в моем сердце свеча,
Только свет разглядеть не успели.

И я горд, что остался
один на земле
Неприкаянной птицей на взлете!
И старался я быть,
так похожим на всех,
Но вот жить, так как все не выходит.

И я горд, что был птицей…

…Однажды раздался выстрел –
Не вынесло чье – то сердце,
Значит, не зря летал я
И воскрешал живых.

Упал я – никто не видел,
Упал я – и, слава богу,
И только слезы катились
Из глаз закрытых моих»

     XIV

Тысячи лет наполнены кровью,
Дух наш замешан на этой крови,
Если и до нас не было любви –
Мы станем любовью.

«Отрекись!» - ей кричали в толпе.
«Он не нужен теперь никому!»
«Кто он, этот безумец, теперь?
Он любому на шею хомут».

И смеялись в лицо, исподтишка,
И нигде невозможно было укрыться.
«Я к твоим прикасался рукам
Крыльями птицы».

XV

«Только со мною будь,
Телом своим укрой –
Все отрекутся пусть,
Кроме тебя одной!

Я ведь для всех – никто,
Невидимый сверху гном,
Ты мне накрой на стол,
Ты позови в свой дом.

Ты постели постель,
Ты положи с собой,
Ты одному мне верь,
Ты сбереги любовь!

Будет тяжелым путь,
С одной планеты к другой,
Все отрекутся пусть,
Кроме тебя одной!

Перевернется мир –
Станет угрюм и сер.
Восторжествует миф:
О вечной свободе всем.

Но я остаюсь с тобой,
Тоска разрывает грудь,
Все отрекутся пусть,
Кроме тебя одной.

Ты про меня забудь,
Я ведь тебе чужой -
Все отрекутся пусть,
Кроме тебя одной.

Только постигнув суть
Нашей любви земной –
Все отрекутся пусть,
Кроме тебя одной.

И все, что шептал с надрывом,
В час исповеди ночной –
Новой Вселенной – взрывом!
Лишь для тебя одной!»

XVI

«Не отрекайся! Костры запрещены!
Ах, если б знали и понять умели люди,
Как были мы с тобой обречены,
Как, умирая, мы друг друга любим.

Не отрекайся! Я не отрекаюсь,
И тысячи миров еще я сотворю!
Я ухожу один - безлюбъю отдаваясь,
Но если б знала ты, как я люблю!

Я буду жить – моя душа с тобою,
Ты верить не устань и к смерти не стремись –
Живу ли я, умру – с единственной любовью,
Безумной и святой, непонятой людьми.

Не отрекайся – я тебя прошу!
Не отрекайся – я не отрекаюсь!
К твоей щеке ладонью прикасаясь,
Я все земное в жертву приношу.

Не отрекайся – я потом воскресну
Парящей птицей, в темноте свечой,
Я демоном предстану пред тобой,
И никогда, поверь мне, не исчезну.

И каждый раз, лишь телом умирая,
Преображаюсь в новый образ я –
Свечой, звездою, птицей воскресаю,
И всем, чем здесь при жизни быть нельзя».

        XVII

(Монолог Единственной)

Когда ты выбьешься из сил,
Претерпевая боль и смуту,
Уверуй – я с тобою буду -
Иного счастья не проси.

Не покидай меня, душа –
Мое вселенское начало -
Молю, чтоб жизнь тебя узнала
И воздала за боль и ад.

Мой милый! Что же это люди?
Прошу, верните душу мне!
На этой горестной земле
Никто за веру не осудит.

И слезы катят по щекам,
И руки открывают веки –
Лежат, обнявшись, человеки -
Слабеет дикая тоска.

Прости им, милый мой. Прости
За всю их черствость неживую,
За их обыденность земную,
За то, что мертвого целую,
И не могу тебя найти.

Прости за вздох и за сомненье,
Когда была не в силах я –
Понять всю сложность бытия,
Прервать смиренность униженья.

Прости им, милый мой, прости –
Я веки подниму устало,
За ними чистое начало,
В глазах вселенная качалась
И рвалась святостью войти.

Ты свят. Провидец мой, скажи,
За что такие истязанья
Нам жизнь дарила, как признанья,
За что истерзанность души?

Молчанье глушит. В тишине
Я вижу чистые озера,
И люди, гордые, как горы,
Несут безвыходность ко мне.

Прости, мой милый, не спасла –
Я, как могла, в ответ дышала –
Тебя от смерти сохраняла,
А от людей не сберегла.

Какую страсть мольба приносит?
Губами губы оживить –
О, если б мог ты всех простить –
Душа иного не запросит.

А мы, прощенные тобой,
Устанем биться над свечами,
Подслеповатыми глазами
Не разглядим во тьме любовь.

Никто не плачет – смех кругом,
Меня несет толпа от гроба,
О, если б мы погибли оба,
Нашли бы свой последний дом.

В том доме чисто и светло,
Устало свечи догорают,
Там стены людям доверяют,
Там птицы тычутся в стекло.

Весенний дождь стучит по крыше,
Роса на листиках искрит…
Еще мгновенье – я услышу
Твой надорвавший душу крик!

Меня топтали всуе люди!
Кричал восторженный пошляк –
Он видел маленькие груди,
Он видел – видит ли земля?

И нету слез, и небо свыше
Придавит звездами к земле,
Мой милый, голос твой услышу,
Твои глаза свободой дышат,
Прости, мой милый, слабость мне.

Прости, что первой не смогла…
Прости любовь мою святую!
За безудержность неземную,
За то, что душу сберегла.

И нету слез, и небо свыше
Придавит звездами к земле,
Твои глаза во тьме увижу,
Как будто свечи на столе.


Еще одно прикосновенье,
Но губы близкие мертвы…
Так в смерти ищет упоенья
Святая искренность любви!

И бесконечно откровенье…


XVIII

«Мне, рожденному птицей,
На бесплодной земле
Жизнь другая присниться
В неприкаянном сне.

Будет вся моя жизнь
Одинокой, пустой.
Буду всем я чужим
С непонятной душой.

Кто меня укорит
За стремление жить?
Что придется внутри
От людей затаить?

Как, крылатому здесь
Не летать, а ходить?!
Как мне жить средь людей?
Как, скажите, мне жить?

Каждый день умирать
На глазах у толпы?
Сознавать, что игра –
Назначенье судьбы?

Быть навек пригвожденным
К кресту иль к столбу?
И всегда осужденным
На неведомый путь?

Быть?! Не ведая смуты
Предательств и лжи?
До последней минуты
Знать, что все-таки жив?!»

           XIX

В эту ночь мне опять не спиться
Болью стянут - невмочь дышать,
Мне привиделось: стал я птицей
И взметнулась к небу душа.

Как хватило сил отрешиться,
И подняться с такого дна,
Я к тебе прилетел проститься
Ты была в эту ночь одна.

Я для всех чужой - понимаешь?!
Но меня, прошу, не жалей,
Ты одна мне дверь отворяешь -
Одному на этой земле.

Мне с самим собой не ужиться -
Разрывается грудь огнем!
Мы с тобой две свободные птицы –
Почему же мы врозь живем?!

Я своими крыльями сверху,
Попытался тебя обнять.
Ты меня звала неумехой,
Ты еще жалела меня.

С откровением своим и болью,
Я не знаю к кому идти,
Да кому я нужен с любовью,
С неизбежностью исповеди.

Да, я что, я готов разбиться,
Виноват я – но в чем скажи?
В том, что вольной родился птицей,
Со свечою вместо души!

Посмотри, как люблю, стараюсь,
Только вовремя оглянись!
Я люблю – значит,  я сгораю
И моя кончается жизнь.

Да! Во всем  виноват!  Я знаю,
Что совсем не умею жить,
И что так от любви страдаю,
Что порой не могу любить!

С вечной болью вместо рассудка
Я родился – другим не быть!
С преступлением вместо поступка,
С некрологом вместо судьбы.

В одеянии белой птицы:
С человечьим сердцем в груди!
С вечной страстью людям открыться!
С вечной жаждой правду найти!

Оттого, может, стал изгоем, -
Откровение всех страшит,
Что однажды я вдруг открою,
Нет внутри никакой души!?

Что вам всем  до моих истерик?!
Что до боли – она ничья.
Мне никто никогда не верил.
Да ведь всем и не верил я.


И летели мысли, как птицы,
Им была нужна высота,
Лучше б мне совсем не родиться
Вам бы легче было тогда?!

XX

…Так хотел я себя исповедать
И не важно: где и кому,
И не важно – пусть безответно,
Только б верилось – вдруг поймут.


Надо ж было с петли сорваться,
Не покончив с собой, а жаль,
Никому в любви не признаться,
А ведь так болела душа.

От врачей никуда не деться,
Приезжали под вой машин
Чтобы вырезать боль из сердца,
Засвидетельствовать, что жив!

И нашли они, что искали
Знать копались внутри не зря,
Изумился хирург в угаре:
«Как же терпит таких земля?»

И достали нервов комочек, -
Это все, чем я в жизни был,
Чем я мучился каждою ночью,
И за что был так нелюбим!?

Это боль моя отвердела,
От бесчувствия дух замерз,
И мое распрямилось тело,
Ожидая смерти всерьез.

И меня несли принародно,
Заключив меж собой пари:
Буду ль жить я еще свободно,
С опустевшим пространством внутри.

А хирург на прощанье скальпель,
Вдруг достал из штанов своих,
Так легко, профессионально,
Взял и срезал крылья мои.

…Я валялся всю ночь под дверью
Я не в силах был просто встать,
И никто мне теперь не верил,
Что когда-то я мог летать.

Я один совсем, но не каюсь,
Только шов на груди расшив,
Как и раньше любить пытаюсь
Метастазом  изъятой души.

И от шепота содрогнулся,
И рукой нащупал рубец,
И когда бескрылым очнулся –
Я к одной стремился к тебе.

И не веруя в пользу истерик
Я пополз наугад, во тьму.
Я в твои постучался двери,
Потому что верил – поймут.

Я просил тебя: сшей мне крылья,
Ты же видишь, как болен я,
Как я маюсь своим бессильем,
Как бессмысленна жизнь моя.

И когда я рубаху скину
Закричу, что невмочь дышать –
Ты пришьешь мне крылья на спину
И моя полетит Душа.

               
                XXI

В эту ночь я хочу открыться,
Я чужой, мне другим не стать,
До последнего вздоха – птица!
До последней свечи – бунтарь!

Ты меня, я прошу, не бойся!
И прости за странность души.
До меня рукою дотронься,
Чтобы верить еще, что жив!

Дернул черт меня к вам спуститься,
Затаить два крыла своих,
Я когда-то считался птицей,
А теперь похож на других.

И меня назовут калекой,
Чем я хуже других, скажи.
И я стану, как все, человеком,
Но останусь для всех чужим.

Я очнулся в стенах больницы,
Врач диагноз поставил:  «Жив!
Просто впал в состояние птицы,
Заболел – улететь спешит».

Провода прилепили к шее,
Ожидая, что боль пройдет,
И увидели на дисплеях
Синусоиды всплеск – полет!!

И застыли от изумленья,
И поверили б – нету сил.
Как же верящим во спасенье,
Душу в теле своем носить?


И тащили меня под купол
Храма божьего, прямо ввысь!
И слепые толпища кукол,
Поглазеть на казнь собрались.

И придумали для забавы,
Чтоб проверить крылатость души
Взять и скинуть тело! И право –
Полетит, значит, будет жить!

И толпа начала молиться,
Всяк замаливал прошлый грех,
И прозрели! – Взлетел я птицей!
Знать, внутри крылат человек!?

За прозреньем всегда расплата,
И на землю мешком упав –
Плоть была на траве распята
Так, что ахнула вдруг толпа.

Так нам хочется верить в чудо,
Только где оно – вот вопрос?
Всяк внутри себя лишь Иуда
А снаружи смотри – Христос.

                XXII

… Мне в палате опять не спится,
И тоски своей не унять,
И в окно постучалась птица,
Так похожая на меня.

И опять я бросаюсь к двери,
Бечеву на груди порвав.
Я в свою приземленность не верю,
Я не верю вообще в слова.

Верю Боли, внутри живущей,
И тому, что врачи нарекли
Жаждой исповеди, зовущей,
Отрывающей от земли!

… Я бежал по дождю, по лужам,
Босиком наугад, во тьме,
К тем, кому я совсем не нужен,
Кто меня понимать не смел.

Я стучался – никто не слышал,
Я рыдал про себя, без слез,
И никто на стук мой не вышел.
Кто меня принимал всерьез?

Пустота, тишина уж поздно,
Догорают стихов листы,
Я на землю ложусь и звезды,
Мне роняют свет с высоты.

Вот и все, что сберег, осталось,
Мне кочующему в ночи,
Ничего, какая-то малость:
Звезды, грусть, огарок свечи.

Одиночества призрак белый,
И таинственный блеск светил…
Чуть с ума не сошел я от веры,
Той, что вам хотел принести.

Не она ли так билась в запястье,
Что хотелось ее рассечь,
Что была мне заместо казни,
И казнила, чтоб жизнь сберечь.

… Одному в пустоте не спится,
И стихи никак не сложить,
Навсегда улетела птица
Из моей раскрытой души.

Может, все умиранья напрасны?!
Только каждой ночью во сне,
Мир я вижу иной, прекрасный,
На земле которого нет.

                <1990 – 2000 гг.>