Предки Глена часть II

   
       Часть вторая

       Яков Зутлер       Алла Авилова



       ПРЕДКИ ГЛЕНА






А Н О Н С: Спешим заинтриговать культурную аудиторию событием внештатным, чтобы не сказать экстраординарным — увидела Свет “Родословная” Г. Хотимчика — тенора,
 знаменитого не столько задушевностью, сколько “Перепиской” с той самой К. В. Прониной.
       Печатается со значительными сокращениями.









       ПРОЛОГ.

       ПРАВА ЧЕЛОВЕКА И НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ


       Итак, буквально на днях и уже почти наверняка доказано, что все мы действительно пошли от Адама и Евы.
       Правда, самый глубокий корешок моей родословной нащупывается во тьме веков ещё до первых проблесков Мирового Разума.
 
       * * *
       Давным-давно, во время опустошения норманнами Европы, очередь дошла до посёлка городского типа, именуемого тогда Парижем.
       Добычей одного из варваров по кличке Грязный Ларс стала очаровательная волоокая дочь заморского купчишки, доставленная ловким папашей из роскошной Византии в приличное место с целью выгодного брака — маркиз, граф, на худой конец барон.
       Но не зря гласит древняя византийская мудрость “Купец предполагает, а викинг располагает” — новый владелец решил преподнести красавицу в подарок своему немощному от рождения и по причине слабоумия освобождённому от воинской повинности брату.
       Само собой, сначала Грязный Ларс должен был лично и со всей тщательностью убедиться в непорочности полонянки. Кроме этого, дикарь счёл бестактным не посоветоваться с дружиной (зачатки демократии, как видим, проглядывали уже в те крутые времена).
       Дружина подтвердила абсолютную непорочность и хором одобрила подарок. Тогда почему-то не было принято испрашивать для этого дельца родительского благословения*; во всяком случае волоокая вместо трубки телефона доверия подняла что-то другое и поделом!
       
       { *Как, впрочем, и сейчас! (здесь и далее — примечания перевозчика )}
 
       Красотка долго плакала, вспоминая о халве и лукуме, но в конце концов родила-таки моего далёкого предка. В летописях он упоминается, как Ларс Второй Волоокий, Гроза Эстии, Лапландии, Отцеубийца.
       В наше просвещённое время нести ответственность за его тяжёлый нордический характер я не буду. Между нами говоря, одному Создателю известно, да и то весьма приблизительно, сколько поколений этих нордических характеров промелькнуло за отчётное тысячелетие, но что все они были грозами ютландий, эстий, македоний плюс отцеубийцами или чего похуже, сомнению не подлежит.
       Эти гадости прекратились (как обычно бывает в Истории), лишь сменившись ещё большими гадостями — шумным вселением норманнов в Британию, причём, как выяснилось значительно позже, без приглашения, даже устного.








       СКОТСКИЙ СЛУЧАЙ


       И вот мы уже то ли под Глазго, то ли не под Глазго, где тоже находим кое-что явно волоокое, а именно — слегка простоватого и очень хамоватого помещика, безвыездно кряхтящего в своём медвежьем углу.
       Древние саги так и не смогли умолчать о столь яркой личности, как барон Мак-Мой:

       1. Он с виду был грубым мужчиной,
       А в сущности — мерзкой скотиной..
       
       2. Заехать к Мак-Мою не пробуй,
       Слывёт он скотиной особой.

       3. Опять он подрался с соседкой...
       Да, скот, и сравнительно редкий!

       М-да, диагноз напрашивается сам собой: шотландский барон всё с тем же проклятым нордическим характером!
       На традиционный шотландский вопрос — что больше любите, барон, охоту или виски? — тот неизменно отвечал: “ Охотиться, до изнеможения упившись виски!” Убеждённый холостяк, неисправимый женоненавистник, всех спелых молодушек, что селяне щедро слали в усадьбу, надеясь увидеть хоть редкие всходы на своих нещадно терзаемых пашнях, он отдавал верным конюхам.
       Вероятно, моя родословная на том бы и кончилась, если б вещий Перст Судьбы не свёл нашего героя с Дамой, да не какой-то там, а — легко ли выговорить — королевой Шотландской!

       Мчится карета стрелою
       Прямо навстречу Мак-Мою.

       Да. Сама Мария Стюарт, по обыкновению тайком интригующая против любимой сестрицы Лизон, королевы Британской, оказалась на пути барона, почти настигшего лисицу.
       Нужно заметить, что его гнедая кобыла, привычно перепахивающая неутомимыми копытами нежные побеги ячменя, на этот раз перед молодецкой утехой не пила виски, а барон пил, поэтому она сумела притормозить перед каретой, а барон нет. В результате столкновения охотник, отродясь не подозревавший о существовании начальства, более высокого, чем он сам, оказался сидящим на коленях королевы...
       Пока свора борзых обгладывала кучера, в карете велась светская беседа, освещаемая древними сказителями весьма и весьма скудно: Мари, дескать, заметила, что теперь хочет от жизни лишь одного — насладиться зрелищем, как “этой омерзительной скотине“ отрубают голову, а сладко засыпающий барон приказал “этой расфранчённой чёртовой кукле“ незамедлительно следовать на птичий двор пасти цыплят, т. к. “видно и остолопу, что для прочих дел она явно не годится!“
       Примерно через неделю бедный Мак-Мой протрезвел до такой степени, что сумел осознать, с кем на этот раз связался. Он не стал ждать свиста топора над головой, а наскоро простясь с привилегиями и вредными привычками, бежал, не разбирая дороги, куда глаза глядят да ноги несут...





       ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА



       Пролистайте-ка трилогию Э.Лобочек “Вырванные годы“, хотя из-за щемящей монотонности этот шедевр не рекомендуется тем любителям клубнички со сливками, кто надеется дотянуть отпущенный судьбою срок до самого конца.
       Спустя нескончаемые годы унизительных скитаний Мак чудом заполучил место коридорного в чрезвычайно строгих правил пансионе для дворянских девочек-подростков, то ли под Глазго, то ли не под Глазго. Так что верно гласит первая из шотландских заповедей — да не возжелай себе, чего желаешь ближнему — королеве отрубают голову, а волоокий холостяк пасёт цыпочек.
       И тут приключилось недоразумение, о котором Э.Лобочек в своей эпопее даже заикнуться не посмела — все тринадцать воспитанниц благородного пансиона внезапно оказались, что называется, в интересном положении... Пока шло тщательное и объективное разбирательство (а угрюмый и как-то сразу опустившийся старикашка занимал в списке подозреваемых позорное предпоследнее место), в установленный Природой срок на свет Божий явились тринадцать волооких пупсиков, двенадцать женского пола, остальное — мужского, причём скандал разгорался тем громче, чем сильней его старались замять.
       Достаточно сказать, что внедрение как раз тогда в бытовое пользование огнестрельного оружия окончательно решило проблему самоубийств, оставив всех младенцев без дедушек и бабушек, не в меру щепетильных в вопросах чести. Разумеется, изгнать старого проказника не решились, дабы не выносить сор из заведения, а без лишней помпы в заднем крыле здания открылись ясельки.
       Конец “барона” был нелеп, смешон, ужасен и поучителен — он обожрался шоколадным пудингом в день своего назначения заведующим яслей. Только это позволило дать детям столь утончённое религиозное воспитание, что девочки стали супругами ксендзов в различных кантонах Швеции, а мальчик — закоренелым злодеем. Нетрудно угадать, что нашим предком оказался именно он.






       МОРСКОЙ ХАРАКТЕР

       
       Великий Мореплаватель, Знаменитый Покоритель Морей, Первооткрыватель Неведомых Земель капитан Грег O’Мой также принадлежал нашей семье. И не мог не попасть в Историю.
       Морскую карьеру он начал на суше, став самым юным клиентом каторжной тюрьмы Враун Карр. Тогда-то в мятежную душу Грегори вселился навязчивый страх осведомителей, причём разоблачал он их так же легко и бесшабашно, как и обезвреживал, поэтому во время его регулярных визитов во Враун Карр там воцарялась крайне подавленная атмосфера.
       Администрация, как всегда, забила тревогу слишком поздно, когда все свободные места тюремного кладбища уже были заняты главными авторитетами уголовного мира. А ведь решение проблемы буквально плавало на поверхности — трёхмачтовый фрегат “Князь Саша Пупсиквокер” готовился отчалить в рискованное путешествие на задворки неведомого Филиппинского архипелага с грузом самых набожных монашек на палубе и самых неисправимых разбойников в трюме.
       На борт со всеми предосторожностями доставили моего волоокого Грега.
       Туманные берега ещё не растаяли на горизонте, а беспощадный О’Мой дал выход справедливому возмущению: большинство разбойников, (не говоря уже про монашек) были явными стукачами! В такой ситуации ничего не оставалось, как наскоро накормив ими рыбу, с дюжиной относительно верных мерзавцев поднять пиратский флаг.
       Но кого потрошили головорезы капитана Грега? Своего же брата-пирата и потрошили! Жалобы, конечно, королева нет-нет да и получала, но была так зачухана интригами против любимой сестрицы Мари, что подобная почта шла обычно для растопки каминов.
       Шло время. В каюте капитана тяжелел сундук с награбленным. Пустынный островок “Чёртов крендель” на задворках Филиппинского архипелага слыл тогда на полсвета самым надёжным хранилищем сокровищ. По пути туда, тревожными штормовыми ночами, О’Мой раздумывал, кому из своих стукачей доверить страшную тайну, ведь он нафлибустьерил столько, что в одиночку и с места не сдвинуть. В последний момент, когда в унылой, безрадостной, пестрящей стадами диких коров бухте “Чёртова кренделя” загремела якорная цепь, Грег внезапно понял, что надёжней Безносого Турка никого на борту нет. Действительно, тот побожился молчать гораздо тише могилы.
       ...Той же ночью, основательно споив пиратов ромом, страшно сопя, выволокли они сундук на берег, закопали там, пометив место сложенными крестом коровьими костями, и капитан с облегчением поставил на карте крестик.
       Но уже ближе к утру, вскочив в холодном поту, Грег понял, что Безносый с кем-то снюхивается, чтоб перепрятать сокровища. Пришлось немедленно его прикончить. Следующим доверенным лицом стал беспалый туземец, с кем ночью и перепрятали добро, пометили коровьими костями и поставили на карте новый крестик.
       А к следующему утру капитан уже не сомневался, что туземец нащупал его слабинку и скоро обведёт вокруг пальца. Пришлось убрать и его, чтобы с помощью юнги — бесхитростного на вид жидёнка Изи — повторить всё сначала. Скудный рассвет принёс новые терзания. Грега осенило: этот простак перехитрит его, если уже не перехитрил. Так на карте появился новый крестик...
       Вот так всё и было, а кто сомневается, пусть перечитает “Остов с коровищ” Э.Свиннссона.
       Правда, Чёртов Крендель после внеочередного извержения Пукикаки теперь называется “Сан-Фернандо”, а бесценная реликвия Хотимчиков — карта О’Моя теперь моя. В ясную погоду на ней удаётся насчитать около тринадцати крестиков.
       Под которым клад, Грег не скажет: за свою короткую, но бурную жизнь он тонул раз двенадцать, в самый последний момент кричал “Дерьмо не тонет!” и чудом спасался! Вот и я в последнее время всё чаще подумываю, уж не взыскать ли с Филиппинского пароходства трудовые сбережения предка? Пусть поищут, им всё равно, говорят, делать нечего!
       Яснее ясного — на вопросе продления рода капитан тоже поставил крестик, но опять вклинилось Провидение, послав навстречу разбойнику соблазнительно лёгкую добычу — испанский галион с гуманитарным грузом очень красивых пуговиц для индейцев. (Тогда как раз вошёл в моду обмен с индейцами пуговиц на золотые слитки.)
       Так вот, среди пуговиц капитан напоролся на юную, разочарованную в жизни виконтессу, тайно пробравшуюся на корабль в поисках романтических приключений.
       Находка стала роковой для обоих.
       Абсолютно неискушённый в этих глупостях морской волк сопротивлялся до последней возможности, но силы были неравны...
       Спустя установленный Природой срок она высадилась на золотом пляже рыбацкого посёлка Нихерабля в поисках не только приключений, но и квалифицированной акушерской помощи, так никогда и не узнав, что автор её собственного гуманитарного груза по доносу стукача за все свои художества уже вздёрнут на рее мореманами Её Величества.
       Последние слова Грега были: “Дерьмо не тонет!”




       ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ О НЕИСТРЕБИМОЙ КОНЧИНЕ И

 БЕСЧИСЛЕННЫХ ЕЁ ЖЕРТВАХ
       
       
       А чтоб рассказать её, а, главное, всему поверить, надо набраться не только мужества, но и чего покрепче.
       В затерянной среди плантаций деревушке Параноидазис, где-то меж Бесаме-Мучо и Алебастро-дель-Кучо батрачил волоокий правнук гордой виконтессы Хосе-Мария Эстакадо. С утра до вечера гнул спину, пока не скопил пару эскудо, чтоб взять напрокат в лавчонке Лейбовича засаленное свадебное самбреро и жениться. А через год в убогой хибарке закачалась люлька маленького Хосе-Мария Бриллианто (наречённого так в честь предводителя неудачного крестьянского восстания). Чтоб кое-как поставить сына на ноги, бедняки не разгибали спины, и бывало, в сезон дождей, когда мешок маниоки стоил больше сентаво, просто голодали.
       И вот Хосе-Мария Бриллианто превратился в стройного волоокого кабальеро, начал сам приторговывать маниокой и так преуспел в делах, что приобрёл собственное, пусть не самое новое самбреро к свадьбе. Вскоре появился желанный наследник, Хосе-Мария Аметисто. Грустно лишь, что несчастные старики (в весьма преклонном возрасте убитые громом на родном поле, когда в сезон дождей подкучивали маниоку) не успели натешиться внучком, да что поделать?
       Против Природы не попрёшь!
       Однако росла в той же деревне неизвестно чья девчушка Кончина. Имени этого тогда никто не знал и звали её кто Поганка, кто Паршивка, а кто даже Козявка или Корявка. Но к годам этак тринадцати девчушка налилась вдруг сверх краёв жизненным соком и так расцвела, что на неё стало пялиться всё мужское население деревни, да в придачу и поголовье крупного рогатого скота, причём обоего пола.
       Да если б только расцвела, ещё полбеды, она ж и распустилась!
       Именно в этом виде и застал её молодой Х.-М. Бриллианто, когда, держа за ручку несмышлёныша Х.-М. Аметисто, явился на рынок с целью приобрести-таки для супруги ко дню Периоскопления сюрприз — ожерелье из розовых ракушек, о коем она много лет и мечтать не смела, часами простаивая по базарным дням в витрине у Лейбовича.
       Расторопная Кончина подсобляла угрюмому отчиму наполнять мешки ядрёными клубнями батата. Зардевшаяся от предвкушения чего-то неземного, в расхристанной блузке и значительно выше, чем требовалось, подоткнутых юбках, она всем без исключения дарила надежду и отнимала покой... Казалось, сам инстинкт Жизни со стонами и причитаниями рвётся на волю, взмыть в желанное поднебесье, подальше, подальше от весенней, сочной, грешной Земли...
       Впечатлительный Бриллианто был приворожён. Супруга его больше живым не увидела. Сынишку привели домой сердобольные нищенки, а отец, внезапно воспылавший необузданной страстью, поспешил за своей Кончиной, бросив к ногам ненаглядной всё, что смог от себя оторвать — продал за бесценок свою плантацию (а заодно плантации соседей), умолил желанную бежать в фешенебельный Анакондо, где в рекордные сроки спустил всю наличность, а потом и долги.
       Ненасытной же Кончине вечно недоставало самой малости; сказать, что она пошла по рукам, значит вообще ничего не сказать; от ревности и любви Бриллианто обезумел настолько, что наотрез отказался доверять слуху, обонянию и осязанию; вскоре, выжатый, как переспелый лимон, он нашёл свой конец под забором...
       А обманутая жена продолжала ждать негодяя, причём непременно с ожерельем из розовых ракушек.
       Прошли трудные годы и Аметисто вырос в волоокого богатыря, отхватил красавицу невесту, на приданое которой наладил производство в меру разбавленной текиллы, а тут великая радость пришла в дом — любимый первенец Хосе-Мария Сапфиро. Всё шло как по маслу, пока не забрёл раз заботливый Аметисто на рынок докупить леденцов сладкоежке Сапфиро. А там, как на грех разомлевшая от натуги Кончина при содействии угрюмого отчима втаскивала на повозку сразу два мешка бататы.
       ...Застенчивый Аметисто и представить себе не мог, что такое бывает. Казалось, вся жажда невозможного воплотилась перед ним на грязной повозке и, мёртвой хваткой впившись в самое больное, но и самое нужное место, в добровольно-принудительном порядке засасывает в сладкую трясину...
       Короче, с этой минуты маленький сластёна навсегда лишился леденцов, а его мать — законного супруга. Не хватает красок живописать скольких невзгод и горестей стоило бедняжке поставить сына на ноги, в то время, как надломленный у самого основания Х-М. Аметисто, сделавшись рабом своей блудливой Кончины, растранжирил всё что мог в игорных притонах Анакондо, в припадке ревности решился на жалкую аферу и, опустившись до шитых белыми нитками подлогов, был вынужден скрываться от правосудия в крысиных трущобах Баскервиля, лишь бы иметь возможность мельком, из подвального окошка увидеть Её в обнимку с очередным счастливчиком... Стоит ли говорить, что и он нашёл свой конец под забором?..
       А Хосе-Мария Сапфиро, жертвами матери и бабушки, свихнувшихся от горя, вырос, возмужал и — не успели ахнуть — выдвинул собственную кандидатуру в мэры Параноидазиса; вот он, озабоченный санитарным состоянием торговли, с группой народных депутатов посещает рынок, где прямо на мешках поджидает его судьба...
       ...Вся иссине-багровая по причине затянувшегося климакса, под присмотром угрюмого отчима, всё ещё довольно молодцевато поигрывая бицепсами, она перебирает гнилые клубни батата... Нокаутирующий удар пришёлся опять же значительно ниже пояса. Словно предвыборная тоска по несбывшимся грёзам, воскреснув на миг, пронзила кандидата насквозь.
       Как громом поражённый, навсегда забыв о гигиене рынка, он, не стесняясь ни угрюмого отчима, ни многочисленных зевак, изменил сперва родному муниципалитету, затем жене, терпеливо донашивающей под сердцем будущего президента Х.-М. Изумрудо, и, наконец, генеральной линии либерально-консервативной партии.
       ...Влюблённых видели в лучших местах Анакондо и даже Баскервиля и, пока не иссякли до последнего эскудо социальные фонды дырявой городской казны, этот несчастный изголялся для своей похотливой Кончины, как только мог, но не успел и он найти свой конец под забором, народ избрал законного мэра — да! — Кончину Муньос фон Гросвассеркукель, самую добродетельную сеньору ниже экватора.
       Правда, болтали, что на благоустройство рынка нет денег ещё и потому, что продолжаются шашни с угрюмым отчимом, но этим сплетням уже никто не верил, абсолютно никто!
       





       ЛЕГЕНДА О ВЛЮБЛЁННЫХ


 
       А может, хватит пресмыкаться, унесёмся-ка к заоблачным вершинам, где нас дожидается новый герой — благородный разбойник Еп Епкринкель (Отчий Глаз).
       Благодатная долина Чейчьянака, отрезанная от цивилизации с четырёх сторон Света непроходимой топью, непролазной чащей, неодолимым утёсом и, наконец, величественным, но бездонным водопадом, пребывала в состоянии доисторического блаженства. Проблемы пищеварения решались туземцами по мере возникновения, проблема же сокращения рождаемости вообще не вставала никогда.
       Мальчик Еп всё безоблачное детство провалялся в шалаше, откуда волоокому взору так блаженно обозревать скотскую низость земляков, а на Душе так радостно и мерзко, что пострелёнок поклялся — стану, мол, большой да сильный — всех осчастливлю, во что бы это им ни влетело!
       Сказано-сделано, не минуло и полвека, как он возглавил шайку таких же благородных удальцов и принялся вовсю грабить богатых и одаривать бедняков. А поскольку в долине Чейчьянака ни богачей, ни бедняков отродясь не бывало, первое время просто озоровали.
       Но Счастье ждать себя не заставило...
       ...Старинная легенда повествует, как однажды атаман Епкринкель напросился в гости к лучшему на этом свете конокраду Лойке Нужничу для согласования кое-каких кадровых перестановок в своей банде. Начали, как всегда, на рассвете пенистой струёй мочандры, а кончили тоже на рассвете (не важно которым по счёту) и той же пенистой струёй. Согласно легенде, в разгар веселья Отчий Глаз спустился к горному ручью, чтоб по древнему обычаю отлить в хрустальный ледяной поток пенистую струю мочандры. Вот тут, если верить легенде, он и увидел стройную девушку. Она с пятью глиняными кувшинами на голове, словно горная козочка, сбежала по отвесной скале за водой. Сказать, что она была прекраснее, чем полная луна перед оползнем, значит вообще ничего не сказать. Мой недалёкий предок пленился ею, со всеми потрохами. Красавицу, как вскоре выяснилось, звали Мокрель. Волоокий хохотун сразу пришёлся ей по нраву. Осенью, после сбора урожая разбойники сыграли свадьбу, какой не могли вспомнить даже старожилы (а что они вообще могут вспомнить?). Начали на рассвете пенистой струёй... словом, как обычно, ничего особенного.
       Уже за завтраком возмужавшая в брачную ночь невеста объявила, что тоже не прочь осчастливить местных. Ведь она, наша Мокрель, была не только страшно красивая, но и безумно толковая, додумалась повысить грабительский процент до беспредела. Вскоре на воскресном базаре, кроме ценных бумаг, купить стало абсолютно нечего и все поняли: избежать счастья не посчастливится никому...
       ...Много всякого утекло с тех пор; в долине Чейчьянака больше никто не живёт, а Память народная как всегда свежа: одни горцы называют мокрелью банкрота, другие неостывший труп разбойника, третьи — ущербную луну перед холерой.

       Сказ № СLXlV
       
       Луна с ночной горшок взойдёт,
       И пулемёт зальётся трелью,
       И в банке заморозят счёт,
       И ты становишься мокрелью..

       Принц Э. Эпчих. “Хворь старухи Мецуянихи”.






       ТИТАН УМА И СВЕТОЧ ЗНАНИЙ


       Да, утекло немало всякого и вот уже венчается малахольный внук разбойника-страдальца с бесноватой внучкой Лойки Нужнича, лучшего на том свете конокрада.
       Счастливейший брак! Двенадцать сынов-молодцов, да каких рослых, весёлых, румяных!
       Не беда, что учёные премудрости в одно место входят, из другого выходят, зато сон здоровый, да аппетит отменный. А уж непривередливы, что твои свиньи — была б мамалыга и побольше, а уж там с бараньим салом, томлёной сметанкой или шкварками гусиными — наплевать. Главное, как следует вздремнуть после обеда.
       Когда в чреве их опупевшей от житейских забот матушки (называемой в округе не иначе, как баба Братана) шевельнулся очередной сын, она взлелеяла мечту на сей раз подарить миру дитя с божьей искоркой. С такой вот скромной просьбой и заявилась она к лучшей в окрестности ворожее по прозвищу баба Пройда.
       Та, не чуя худого, приняла заказ.
       Но то ли чары вышли из-под контроля, то ли мать-горемыка переусердствовала в платеже (вместо традиционной курицы-несушки три молочных поросёнка), но вышел не какой-нибудь вундеркинд, а сущий гений, тут же наречённый именем древнемудейского звездочёта кадуМом.
Достаточно сказать, что кадуМ этот явился на свет гораздо раньше установленного природой срока сразу с жидкой русой бородёнкой на прямой пробор и татуировкой на правой ягодице “Я не жилец” на трёх языках народов мира, кроме родного.
       Уже спустя неделю кадуМ бросил материнскую грудь, предварительно её откусив, затем научился сносно держать головку, сперва папкину, а потом и свою; чтением, письмом и салонными манерами овладел самостоятельно, в пять лет с блеском аттестован, в семь с треском дипломирован, в девять с писком взял бакалавра, в десять со свистом магистра, вскоре появились первые зловещие симптомы старческого маразма; наперекор недугу совершеннолетие отпраздновал в полудрёме, но почётным членом всех нечётных академий, затем необратимо впал в детство (участь всех академиков) и, принятый к великой гордости бабы Братаны в приют Сен-Бля, окончил жизнь-подвиг в полном здравии, 94-х лет, поперхнувшись собственной какашкой...
---------------------------
Литер.: Э. Апомойему. Размышления об идиотизме. С.-П., 1097.





       СУДЬБУ НЕ ПЕРЕПЛЮНУТЬ


       Ясно, что при таких дарованиях в организме кадуМ;а развивалась только верхняя половина туловища и продление моего рода неминуемо накрывается одним местом. Так вот об этом самом месте.
       Совестливая баба Пройда, желая хоть как-то сгладить разницу между несушкой и тремя поросятами, взялась сосватать кадуМ;у подругу жизни. Соседки в один голос послали Пройду в Дудки, где при нужде и норовистую тёлку раздобыть можно, и племенного жеребца, а уж невесту-то — раз плюнуть. Правда, такому высокоучёному мужу требовалась девушка с понятием, но и такое в Дудках хоть в одном экземпляре да имелось: это застенчивая Шизя, средняя дочь шинкаря Лейбовича от скандалистки Баси.
       Вот с таким приятным предложением и завалилась баба Пройда спозаранок, т.е. засветло, в хату бабы Братаны. Разговор начала, как водится в таких деликатных случаях, издалека, с цен на яйца в Гузках. Но всем известно: великий человек гениален даже в пустяках; не успела сваха дойти до сути, дверь распахнулась и крутобёдрая Шизя, с трудом протиснувшись в дверной проём и сгорая от смущения, что-то радостно зашептала свекрови на ухо.
       Дело было сделано! Спустя положенный срок на свет появилась волоокая тройня — кобелёк и две девочки. На мальчике Или мы остановимся позже, а двойняшки Эли и Ели были неразлучны. Вместе сидели на горшке, вместе убегали с уроков, вместе совращали молодых и старых учителей гимназии. Окончив её с отличием, решили посвятить себя изучению вулканов. К счастью, почти рядом, всего в шести тысячах миль пробудился от вековой спячки Пукикака, знаменитый особо катаклизменными извержениями. Эли с Ели поторопились и успели вовремя.
       Рука об руку поднимались они по склону грозного Пукикаки навстречу низвергавшимся потокам аборигенов, вежливо расспрашивая, где навалило побольше пепла, чтоб хватило на первую пробу. Язык аборигенов был тогда ещё очень примитивен и они отвечали на вопрос вопросом: “Оно тебе надо?” Но, видимо, сёстрёнки набрели на кучку, поскольку больше их никто никогда не видел.
______________________
Литер.: Э. Пипапупа, Е. Кукипопа. “К вопросу о наличии пиратских кладов в вулканическом пепле Пукикаки”.
Beverly-Hills, 179...




       БИТВА ПРИ ГОБЕЛЕНАХ



       Память предков сильно пострадает, если по-доброму не помянуть это имя: Ректан Куча.
       В старопупочном мореходном училище этой теме уделено всего тринадцать семестров, а беглый осмотр фонтан-музея занимает неделю, так что материал излагается в объёме программы спецшкол для учащихся с конкретным мышлением.
       Это было давно. В Швыдко цены на яйца упали вдвое, значит армия Наполеона Бонапарта взяла-таки крепость Желтковец и супостат ожидался с минуты на минуту.
       Сейчас-то каждому дураку известно, что Ректан Куча был великий мыслитель, а тогда он и сам этого не знал и трудился ассистентом мозольного оператора в бане O’Вражека на четверть ставки. Но когда перед родным краем замаячила перспектива порабощения, он преобразился неузнаваемо, вытянулся, порыжел, и после нескольких бессонных ночей в усадьбе вдовы Рейтузвестерн родился
       ПЛАН ТОТАЛЬНОЙ МОБИЛИЗАЦИИ.
       Спрашивается, мог ли мыслитель додуматься до такого? Наш — мог! Его прапрадед по матери командовал эскадрильей боевых верблюдов в последнем, самом бездарном завоевательном походе Раздолбая Четвёртого.
       Патриотический порыв гобеленцев описать просто невозможно, все от мала до велика занимались сенокосом, но Генералиссимус Куча буквально через “не хочу” сколотил народное ополчение из самых отчаянных добровольцев на дармовую кружку холодного бархатного мочеварника:

       1. Парикмахер на пенсии.
       2. Политссыльный учитель
       астрономии.                } ударная группировка
       3. Бухгалтер-землемер.
 
       4. Почтальон с велосипедом.
       5. Агрофельдшер.               } резерв
       6. Дамский ветеринар-любитель.

       В засаде, за бугром, паслась кавалерия — с детства недоеная коза Сика Нежелана защитной окраски.
       Связь обеспечивал Илюша, малый с конкретным мышлением. Не обошлось без дизертирства: банщик О’Вражек заявил, что перед славной смертью следует малость попариться и передислоцировался в тыл.
       В спальне вдовы развернулась Ставка, в сортире лазарет, в хлеве кухня, в кухне хлев. Верховный Главнокомандующий не вылезал из Ставки, когда разведка на утреннем дозоре (свиные спекачки с холодным бархатным) засекла авангард неприятеля в виде пьяного мушкетёра. В этот решающий для исхода битвы момент отказала связь (фельдъегерь Илюша менял подгузник в лазарете), но резерв, проявив инициативу, с боем занял винный погреб усадьбы, в то же время ударная группировка совершила молниеносный марш-бросок за бугор, понеся значительные потери в живой силе (почтальон) и технике (велосипед) от дурной кавалерии С. Нежеланы.
       Противник тем временем спешился на мостике, помочился с него в Благовоньку (левый приток Гнили), в том самом месте, где сейчас развалины фонтан-музея, затем долго оценивал трофейные достоинства развешанного для просушки белья вдовы Рейтузвестерн, после чего отступил с поля боя.
       Теперь на месте усадьбы, сгоревшей в первую годовщину Независимости, гордо высится деревянный обелиск, где навечно высечены имена героев и первым номером — О’Вражек, единственный, кто не дожил до Победы, вернее дожил, но не смог до конца понять её всемирно-исторического значения: как следует распарившись перед геройской смертью, он наступил на мыло и так ударился об печь головой, что её пришлось перекладывать заново.
_______________________
Литер.: Э.Рейтузвестерн.“Загобелённые в веках”. Саниздат,18..





       

       ПРОКАЗНИК ЭЙБМАН



       Гарри Эйбман, уроженец ярмарочного местечка Камазендорф, с детства увлекался биологическими экспериментами со всякой дохлятиной.
       Когда повторные кастрации после повторных эксгумаций достигли такого размаха, что санитарное состояние региона заметно ухудшилось, семья без огласки, но с предельной быстротой перебралась в университетский Даунштадт, что на берегу экологически безупречной Абсрау. Там покойный профессор Ахмед Фиш-Фляйш очень деликатно, но настойчиво переключил интересы юноши на живую природу, например, улиток: у одних особей пять рожек, у других семь, бывают даже безрогие, а научных публикаций об этом — шиш.
       Честолюбивый Эйбман размечтался, что фундаментальное открытие само просится в руки, забыл про эксгумации и взял улиток за рога...
       А по соседству жила довольно смазливая особь женского пола, а именно, дочь пивовара Пфлюмфли по прозвищу Клёцхен. Она тоже была не прочь стать правой рукой волоокого гения, выклянчила у старьёвщика Лейбовича миниюбочку без декольте и пошла в атаку. Но бедный Гарри уже ничего не видел без своего микроскопа...
       Когда все приличные возбудители, даже иллюстрированная брошюра покойного Фиш-Фляйша “Предбрачные танцы бабочек“ оказались бессильны, девчонке осталось испытанное народное средство — гадкая кляуза “Крошка Эйб шалун противный“, где фраза “не удовлетворившись вышеизложенным“ повторялась более 13-ти раз! Этот кровоточащий вопль невежественной плоти занял бы достойное место в сокровищнице порнокультуры мазохизма, но из-за ханжества инквизиции до нас не дошёл...
       Ведь не даром утончённый Шульман, едва пробежав истерзанный список до середины, забросил аранжировку “Пробуждения Пукикаки” и сделался прекрасным коновалом, а бесплодный Масайски, предприняв целую серию до крайности извращённых и к общему удовольствию неудачных суицидов, под конец подарил миру “Песнь влюблённой Беймы”!?!

      Гром над головой молодого учёного прогремел без промедления:
 
       а). Пастор предал анафеме;
       б). Покойный профессор дал пощёчину публично;
       в). Пивовар Пфлюмфли вышвырнул из меблированных комнат;
       г). Родители отреклись и скоропостижно загнулись;
       д). Друзья дружно предали.

       Самым разумным в такой ситуации было, конечно же, не теряя драгоценного времени, побежать и утопиться в Абсрау, но молодой Эйбман поступил иначе. Он одолжил свой микроскоп старьёвщику Лейбовичу и ударился в такой загул, что у всех улиток рожки заторчали.
       Естественно, “такой хорошенький растлитель” пошёл нарасхват как правило у пожилых небедных вдовушек, всегда суетливо торопящихся дожить до кульминации последнего своего романа — вожделенного акта завещания недвижимости...
       А когда настал сладкий миг отмщенья, Крошка Эйб без лишних танцев бабочек заехал к бургомистру на персональном транспорте, чтоб подбросить в церковь его единственную, так и не успевшую засидеться в девках дочурку, а там, не вслушиваясь в предбрачную канитель, вынул из брюк мобильник и приказал:

       а). Повысить пастора в звонари.
       б). Покойному профессору пожизненно изучать оргазм рогатых улиток острова Сан-Фернандо.
       в). Переоборудовать меблированные комнаты в дом свиданий с бессменным вахтёром фрау Клёцхен Пфлюмфли.
       г). Дрожайшим предкам изваять (за счёт магистрата, разумеется) уютный склеп с мавзолейчиком.
       д). Друзей — на восточный фронт.
       Бургомистр Гарри Эйбман многие годы заслуженно вкушал почёт и уважение, не забывая по-отечески опекать свои, кхе-кхе, меблированные комнаты, а фундаментальный закон в биологии открыл кто-то другой.






       ОПЛОТ И ОПОРА ОТЧИЗНЫ



       Ну, а сейчас, кто ещё не набрался мужества, советую срочно набраться, чтобы дослушать до конца драму этого предка.
       Все прочили волоокому замухрышке тихую семейную карьеру настройщика весов на Гойском рынке, но Судьба распорядилась иначе — унтер лейб-гвардии Жак Жолоб коротал дни подобно всякому истинному защитнику Отечества в мирное время: пьяные дебоши, дуэли, скандальные истории с актрисами.
       Однако едва пролетел первый слушок об ультиматуме Тухесберга*, он был первым на призывном пункте в медкомиссии, где военфельдшер Лейбович без усилий нашёл 33 болезни, из них 9 неизлечимых, 3 смертельные и одну экзотическую, поражающую только слонов в силу их анатомических особенностей.
 Само собой, бросить такого воина в горнило сражений на радость врагу было по крайней мере непатриотично, и Ж. Ж. нашёл себя в глубоком тылу, в качестве зам. пом. нач. хозчасти Дома Ветеранов птицефабрики, где, тщательно скрывая свои недуги, тоже по-своему ковал Победу, поднимая боевой дух трясучим старушонкам (а заодно и трепетным курсисточкам) еженощными батальными воспоминаниями.
Все прочили волоокому богатырю блестящую карьеру мемуариста, но Судьба распорядилась иначе — он был предательски сражён бюстом Цицерона упавшего точно на трибуну.
Наповал, прямое попадание...
В Жлобах, родине героя, имя Жолоба присвоено нескольким улицам, роддому, моргу.
Последние его слова были: “Когда дым рассеялся...”

*Тухесберга доктрина — материал не рассекречен. (БЖЭ)






       МУНЬКА

 


       В потрёпанной колоде наших предков крупным козырем блистает чертовски одарённая рабыня, трагической судьбой своей прочертившая неизгладимую борозду в истории Театра...
       ...Волоокий барин-самодур О.Ойкман трезвым играть не садился, но чем был пьянее, тем меньше везло. Как же оценить его состояние, если по прошествии всего лишь декады он окончательно убедился, что выиграл в очко крепостной театр?..
       Откровенно признаться, все хамы отнюдь не чужды прекрасного, например, гувернёра легавыми затравить или что-нибудь подобное... Но труппа работала из рук вон слабо!
       Повар присоветовал запороть крепостных режиссёра, суфлёра и критика, но это лишь незначительно улучшило дело. По совету ключницы докупили по скидке молодую актриску Муньку для укрепления основного состава и сразу стали репетировать самую бессмертную трагедию Бакалея “Марафет”, где Мунька на месте центрфорварда играла:
       в 1-м акте коварную Манюню;
       во 2-м — лживую Прессу;
       в 3-м — мудрую Фёклу;
       в 4-м — ненасытную Полихеру;
       в 5-м — тронутую Жеринону;
       в 6-м — козлоногого Сексофона и, наконец,
       в 7-м — невинную Глазунью.
       Успех премьеры превзошёл самые радужные прогнозы. Крики “Брависсимо!!” слышались даже в Прыщах, и окрестные хуторяне тут же смекнув, что их доблестная армия обратно выиграла генеральное сражение и мародёры не за горами, не долго думая спалили жилые и хозяйственные постройки, а в это время багровый от зарева самодур Ойкман в начищенных сапогах вломился к Муньке за кулисы с намерением чинно, со смаком использовать право первой ночи (а также утра, дня и вечера), но разомлевшая прима настолько отрешённо исполнила “Стон влюблённой Беймы“, для хора мальчиков с бубенчиком, что деспот навсегда утратил вкус внебрачных авантюр.
       Затем он битых два часа подсматривал в бане, как самозабвенно она репетирует “Джигу тонущей лебёдки”, после чего уже на треть обновлённый, в компании сватов, шутов, попов, и рабов, в надраенных сапогах осмелился пасть ей в ножки, но гордячка заперлась в чулане и оттуда столь проникновенно исполнила “Прощание с Пагетти” для тамтама с волынкой, что барин понял: надо во что бы то ни стало, хоть по каплям, но выдавить из себя нордический характер.
       И пока Мунька потрясала мировые подмостки, перевоплощаясь из любвеобильной Галины в непьющую Раису, её босс обучился карточным фокусам на канате, овладел фехтованием на батуте, стал первым в мире укротителем дрессировщиков, но по-настоящему прославился, как почтенный мэтр стриптиз-клоунады...
       И вот однажды мунькин крепостной театр отправился в долгожданное турне по задворкам филиппинского архипелага, но на первой же бензоколонке труппу поджидали жуткие “Известия”: полумёртвого хозяина везут к месту жительства…

       ...Как назло именно в день своего триумфа — присвоения пожизненного титула “Король штраффбадских минизингеров” он отбивал чечётку на летающей трапеции под куполом летнего балагана Шустера, умудряясь при этом жонглировать дюжиной горящих канделябров, но вдруг перекрыл оглушительную овацию визгом: “Мунька!!! Где ты??? Видишь ли!?! “ И сразу оступился, принял пяток канделябров (остальные — публика) и ястребом спикировал на арену, разрушив до основанья живую пирамиду гимнастов...
       ...Опознав своего бесчувственного властелина лишь по знакомым до боли отпечаткам канделябров, актриса приказала срочно готовить свадьбу.
___________________
       Литер.: Э. Дристопёр. “Заповедные святыни усадьбы Хрюкакевичи “.







       СВЕТСКАЯ ХРОНИКА



       Овдовев прямо на свадьбе, Мунька рожала часто, охотно и помногу, но в люди вышел лишь один — младший счетовод птицефабрики Ванус Нежелайтес, да и то благодаря недюжинной усидчивости — в юности он научился футболить кошек и проделывал это виртуозно до тех пор, пока в сумерках не принял за кошку здоровенный булыжник.
       С тех пор сидел дома.
       Только ранней весной, в День Периоскопления, он добирался почти до самой калитки, не смея отказать себе в удовольствии лично поднести доктору Люты стопочку анализов собственной мокроты. Этот Ванус умел так ловко смешивать потроха с помётом (на бумаге), что сначала оседлал частные насесты, затем подмял кооперативный инкубатор и, наконец, достиг того, о чём безнадёжно мечтали все — шагнул в высшее общество, подсунув свою неопрятную во всех отношениях золовку Зюзю под прикованного к раскладушке принца Эпчиха (кто мог знать, что это симулянт и самозванец?).
       Для начинающей принцессы потянулись аристократические будни: она принимала душ из столетнего коньяка, ванны из соловьиного помёта, изменяла супругу с дублирующим составом “Хрюксис Юнайтед” (разом), а выходные проводила на яхте “Зюзя”, самой дорогой в мире, но не из-за названия, а потому что в кормовом сортире функционировал янтарный унитаз самого Раздолбая Великолепного, неприступной твердыней похожий на своего первого седока.
       Не хватает горечи поведать, как вся эта роскошь канула в бездну Гнили в результате взрыва тринадцати бочек бесценного османского шампанского.
       Последние слова принцессы были: “Мне скучно, дорогой!..”







       П. Э’БЮ И ДОЖДЬ НА МОНМАРТРЕ




       Даже не вериться, сколь щедра на таланты порода наша, но, между прочим, великий живописец Панас Э’Бю из Швыдко был тоже волооким!
       Как у всех рыцарей мольберта, родителей у него не было, и, хоть на самом деле его взрастили обе сумасшедшие бабушки в противоестественном сожительстве с нормальным дедушкой, маэстро во всех пивных орал, будто пахан его Сенат, а мамаша — Великая Скупщина.
       Всё началось с того, что по недосмотру нянек его, восьмилетнего, соблазнила кокотка. Тогда и взял он в руку кисть, чтобы выпустить час спустя после кончины... Обыватели так и запомнили его: стоя посреди Трактирной площади, одной рукой придерживая мольберт, другой берет, неутомимо, во всех позах малюет виды Монмартра...
       В самый разгар лета 1872, или 1728, или 2871 года, когда небывалый зной загнал всё живое на дно пересохшей Гнили, он так же стоял и писал. Закипающие краски, стекая с холста на палитру, живописной светотенью ложились на дедушкины сандалии, когда вдруг какой- то рантье, спрыгнув с невесть откуда взявшейся пролётки, закричал: “Сколько Вы хотите за этот Дождь на Монмартре, месье?” Так художник заработал первый стакан портвейна.
       Наутро всё Швыдко буквально содрогалось от гордости за своего Панаса. Сама картина куда-то подевалась, плевать на неё, но все тоже хотели угостить маэстро портвейном, и заказы посыпались, как звёзды в летнюю ночь. Пренебречь этим шедевром считалось верхом безвкусицы. Скажем, уважающая себя гейша застилала “Дождями” рабочую циновку, банкир вешал над сейфом, кочевник на верблюда, садовник на яблоню, палач на гильотину, висельник — на свой эшафот.
       Э’Бю трудился так, что портвейн в Швыдко едва успевали подвозить.
       Когда на Свете вроде бы не осталось конторы, каморки, виллы, хаты, вигвама, чума, хижины, коттеджа, фанзы и даже землянки без “Дождей на Монмартре”, могучая печень живописца не справилась с последней дозой портвейна, через час, как сказано выше, из его рук выпала кисть, и сразу все “Дожди” куда-то подевались (кроме нескольких топорных подделок в частных коллекциях), но, тем не менее, в Чмо имя художника с честью носят несколько улиц, роддом, морг.








       МУДРЕЦ ЗУСМАН




       Но у нас ещё остался внучок шинкаря Лейбовича от гениального кадуМ;а, хлопчик Или.
       С годами тот стал первым мудрецом всей Жмудии, хоть у них там толкового человека днём с огнём не сыщешь. Чего стоит главный, если не единственный афоризм Илиэйзы Зусмана: “Лучше хрен без рыбы, чем рыба без хрена”? Да что там болтать, откройте в любом месте воспоминания Э. Зусман “И. Зусман — легенда или всё ж таки человек?” и убедитесь сами!

       ПЕСНЬ 78 \ 02

       Однажды молодой Бен Шушами задумал открыть ломбард, но, как было принято, сперва нанёс визит Зусману, чтобы “посоветоваться”.
       — Ни в коем случае не делай этого! — закричал тот, даже не дослушав.
       — Но почему?
       — Потому, что ты станешь гешефтмахером, разбогатеешь, заживёшь, как король и все тебе будут завидовать.
       Но Бени не послушался, и таки да открыл дело и всё случилось именно так, как ОН сказал: он разбогател, зажил, как король и все ему завидовали. До самого конца.

       ПЕСНЬ 78 \ 03

       Как-то раз ученики спросили Зусмана, верна ли заповедь древних: если сомневаешься, спроси женщину и сделай наоборот?
       — Я тоже так поступаю,— после долгой паузы сказал ОН. Затем, основательнейше додумав ту же мысль до конца, добавил, — Но поскольку моя Эльза и вправду очень умная женщина, я никогда не спрашиваю её, а сразу делаю наоборот!

       А как ОН помогал людям! Бывало, просят милостыню под окном, а Зусман высунется в форточку и орёт на весь палисадник: “Смотрите все, как я помогаю людям!” Когда он погиб от недоедания, его безутешные наследники долго отъедались. Но было слишком поздно. Все погибли от переедания. Больше всех обожал Зусман (хоть тоже ни разу в глаза не видел) двоих троюродных племянников, братьев Труттн.








       БРАТЬЯ ТРУТТН



       Весь Красноакушерский инкубатор считал их однояйцовыми близнецами, ведь отличить Швонца от Шмулика не могли даже они сами.
       Рыбацкий посёлок Нихерабля обожал этих дерзких и неуловимых налётчиков — торгаши с восторгом отдавали им выручку, ведь на эти деньги братья покупали барахло в тех же лавках.
       И настал светлый час, когда один однояйцовый брат, скорей всего Швонц, стал законным владельцем роскошного “Бьюика”, а другой, судя по всему, Шмулик, приобрёл шикарный “Кадиллак”. А может, наоборот, “Бьюик” был шикарным, а “Кадиллак” роскошным — неважно!
       Теперь каждую ночь, утопив глушители в лимане, они состязались на центральной и единственной улице городка, кто едет быстрее?
       ...Той страшной ночью оба лимузина выжали из себя всю мощь, оба брата были, что называется, в ударе. Горе в том, что на этот раз они неслись навстречу друг другу... Той страшной ночью посёлок в первый раз спал спокойно.
       Схоронили Труттней на еврейском автомобильном кладбище, поскольку отодрать “Кадиллак” от ”Бьюика” было неэтично, а, главное, слишком дорого.






       
 ЗЛОПЕРДУНЬСКИЙ И СЫН

       Проживал как-то в Гузках славный Пупка Злоупер, выдающийся экономист как бы по наследству. Все его предки до какого-то колена считали себя коммерсантами, а Пупкин папа, Мазган Злопердуньский, буквально с отрочества обладал выдающимися задатками и многократно божился над колыбелькой сына, что буде посчастливится захапать состояние тёти Зюзи, так можно уже не волноваться — на счету наследника нуля не будет.
       Неважно, что в долгожданный миг прощания с тётушкой все выдающиеся задатки уже никуда не выдавались; уж чего-чего, а слов на ветер в Гузках не бросали — после несколько неожиданного самоубийства папы на счету Злопердуньских нулём и не пахло: тысяч двести долгов, не считая амурных, трактирных да карточных*.

}* Злопердуньского Афера: большая часть Зюзи Состояния ушла на приобретение (через подставных лиц) крупных партий женского белья; остальное — на перелицовку кружев, скупку готовой продукции, подкуп должностных лиц, складирование и т.п. (БЖЭ){

       Как тут сыну не увлечься экономикой! И молодой Пупка пошёл по стопам отца, правда, в обратном направлении — принялся экономить на чёрный день столь самозабвенно, что день этот тут же настал и больше уже не кончался.
       Пупка не топил камин, а на сэкономленные деньги, лечил обморожение головы, ног и прочего. О продаже полугнилых, зато вчетверо уценённых продуктов, он узнавал из прессы, причём и за газету можно не платить, если утреннюю просматривать вечером, а вечернюю утром. При таком хроническом поносе без газет невозможно, только на туалетной бумаге вылетишь в трубу!
       Разумеется, Пупка Злоупер, как никто другой, знал, что если очень долго торговаться, получишь или даром, или в морду, а в гости лучше ходить спозаранок, плотно подкрепившись свежим воздухом и слегка (неделю ни крошки!) натощак, чтоб не огорчать хозяев вялым аппетитом...
       Для начинающих экономистов Пупка даже сочинил брошюру “Человек — король помойки”, но из-за временных перебоев с канцтоварами на помойке, держал её в голове.
       В Гузках по-своему любили его; там и теперь, если выражение “Хрен тебе!” кому-то кажется неприличным, говорят: “Пупка оплатит!”
       ...В то последнее погожее утречко экономист как всегда бежал за вечерней прессой, но краем уха расслышал крики мальчишек, будто сегодня бесплатная карусель. По правде, аттракционов он не терпел (от головокружения до мотовства один шаг), но бесплатно... упустить такой шанс мог бы только осёл. Очень круто поменяв маршрут, он поспешил в ЛУНА-ПАРК и, взгромоздившись на самую красивую лошадку, поскакал.
       Первый круг, вопреки опасениям, прошёл гладко, но затем в желудке экономиста вдруг зашевелились прошлогодние сливы, да так страшно, что едва успев нечленораздельно подать сигнал бедствия, Пупка утратил чувство Реальности...
       Время как бы остановилось.
       ...Слух вернулся раньше зрения и в кромешной тьме вежливо зазвучал голос кассира:
       — Приятный вечер! Первый круг бесплатно, по тринадцатый включительно — сбор справедливого реванша, ещё час — пасхальная надбавка, дальше — обычная воскресная наценка. Итого, включая дезинфекцию лошадки...
       П. Злоупер-младший, как был в седле, так и остался. Кишечник не выдержал. Последние его слова были ”Неужели провокация?..”


       

       ЭДДИ ПЭЭЭЭ...


       Существует мнение, что уже-таки можно разворошить прах самой, пожалуй, затаённой гордости нашего семейства — одного практически несгибаемого борца с тиранией.
       Наконец сия вялая проза должна с почтением уступить место рифме — кто в юности хоть разок не смаковал по-девичьи обворожительную, но до мозга костей провинциальную поэтессу Э.-Э. Тушканчик-Мастер, пребывающую и поныне несмотря на более чем преклонный возраст и бесчинства Судьбы в относительно здравом уме и сравнительно твёрдой памяти!


Как озаглавить мне главу?
 
ПЕВЕЦ ЗАРИ УПРЯМЫЙ!

Но кличку вслух не назову,
Особенно при дамах.

(всё та же волоокость, но
в другом немножко месте...)
Примету эту мудрено
Заныкать при аресте.

Куда овец ведёт баран?
История — игрушка.
Паскуда мать, пахан-болван,
Наследник — Эд Пом-Пушка.

Пацан (избави Рок всех нас)
Удался шаловливый.
Блохой скакал из класса в класс,
Настолько был пытливый.

Едва наук верхушки сбил,
Как к ужасу сатрапов,
Сплошь тезисами испещрил
Застенки казематов,

Острогов, тюрем и темниц,
Кутузок, одиночек...
Как уважали маляры
Его корявый почерк!

На тиранию без вреда
Ишачить неохота.
Бороться за людей труда —
Вот клёвая работа!

Он жаждал Новый мир создать
И крыл многоэтажно,
Мол, надобно старьё взорвать,
А что и где — неважно!

С взрывчаткой не было проблем:
Плотины Потской выше
Жил бизнесмен и супермен,
Рыбак заядлый Фишер.

Начало — не лиха беда.
В Отрадах есть пекарня;
Подполье сунуло туда
Смекалистого парня.

Эд (как бы) младший кочегар,
Спасая пуд хлопушек,
Запрятал в тесто свой товар
Для праздничных пампушек.

В Отрадах раньше в праздник жрёшь
Пампушки до отвала.
Теперь мертвы Отравы — сплошь
Гранит Мемориала...

Эд в Новы-Терема проник,
Не слыша плачь-рыданья.
Он в прачечной (ха!) истопник,
На явке ждёт заданья.

А весь партейный динамит
(Придумайте такое!)
В заброшенной печи хранит —
В семье не без героя!

Был Эд никчемный истопник,
Но классный агитатор.
Печь растопил простой мужик,
Конечно, провокатор.

Поднялись в Новы-Терема
Дымища да вонища...
Ты смог бы не сойти с ума
От труб Нью-Пепелища?

Он смог. Слезы не проронил,
Такой вот был идейный.
Ушёл под воду крокодил,
Чтоб вынырнуть в Шутейном.

И там под именем чужим,
С овчаркой длинношерстой
Год на кладбище сторожил,
На Красноакушерском.

Весь год Пом-Пушку зуд зудил —
Режим свалить скорее.
Он в гроб припрятал весь тротил
Отпетого злодея.

И было надцатого дни*
Знамение живущим:
Гром вздыбил к небу прах земли,
Огнём пошёл ревущим,
---------------------
*Непревзойдённый по лаконизму пересказ “Жития и чудеснага вознесения Преподобнага Проходимеца, Великомученника Всешутейнага”.

Гробы восстали из могил
Помойкой потянуло,
Светило чёрный смрад затмил,
Короче, [дол **]бануло...
--------------------
**Нецензурная поправка Цензуры.


Зловредный бред, что бедный Эд
Загнулся от чахотки.
Шиш! Он крепыш, каких уж нет,
Боялся лишь щекотки.

Пускай мы на печи лежим,
Но будь к борьбе готовым,
И Старый завалить режим,
Чтоб потягаться с Новым!

Да здравствует тот, кто воздвиг,
Сил-пота не жалея,
Сперва постиг, потом достиг,
Чтоб занялось скорее!!!

       1861, Бачки — 1961, Олимп.








       МОЙ ДЯДЯ ХОТТМАН-ПОЛУСРЕДНИЙ

 


       Бдительно изучая Жизнь потусторонним взором, не трудно подметить, что в большинстве случаев ”Правда” всплывает на поверхность. Лучшего подтверждения этой истины, чем мой дядя Хоттман, не найти.
       Он родился и вырос в здоровой замкнутой среде. Отец был потомственным надсмотрщиком, мать — редкой души надзирательницей. Первые настоящие проблемы возникли у малолетка в школе: он отмотал в 1-м классе три срока от звонка до звонка, сносно овладев сложением в пределах семи с точностью + 13. И вот, чтобы избежать повторения пройденного в четвёртый раз, его пожилая многоопытная учительница решила подтянуть лентяя по арифметике в домашних условиях. Никому не известно, что именно они подтягивали, но вместо долгожданной, хоть и мизерной пенсии, незадачливый педагог отправилась в заслуженный декретный отпуск, обречённая из-за мимолётной шалости порвать семейные узы с полностью невменяемой матерью, преданными дочерьми, любящими зятьями и бесчисленными внуками.
       А дядька мой хоть и схлопотал новый срок, но на пике карьеры распоряжался целым вагоном матёрых математиков, которые без его дозволения и дважды два не могли сделать.
       Вот так!





       ЭПИЛОГ.
 
       ОТКУДА Я ВЗЯЛСЯ?



       Ну, а теперь, когда мы так благополучно вскарабкались на самую верхушку нашего гинекологического деревца, крайне важно не упустить даже мизерную небылицу или мерзость про Меня.
       Воспоминаний о папе-маме я у себя в голове не держу, хотя погружаясь в мутный омут собственной памяти, почти отчётливо вижу, будто отец мой мужчина, в то время, как мать — даже как бы женщина. А может и наоборот.
       Подробнее о событиях, спровоцировавших моё явление на Этот свет, поведала родная бабушка Мымарка нескончаемыми зимними вечерами...
       ...Времена на дворе стояли тогда суровенькие, лучшие людишки томились сами знаете, где. Говорят, даже музыковед Лейбович злостным подстрекательствам к мировой войне схлопотал мелкие неприятности. И мой волоокий папа Хотка трудился не покладая мозолей.
       Скрепя сердце сделался домушником (бабушка не объяснила и пришлось догадываться самому в силу своего развития — значит, мастерил игрушечные домики в сквериках), подрабатывал майданщиком (обходчик путей детской железной дороги), медвежатником (на фабрике мягкой игрушки), щипачём (стрижка пуделей). Не брезговал и мокрыми делами (сантехник), но самым выгодным было (бабушка наотрез отказалась объяснить, почему) — пасти тёлок на Малой Кральской улице.
       Понятно, при таких частых переквалификациях папочку частенько отправляли подлечить нервишки. Мамочке тоже перепадало: однажды и ей чуть не пришили соучастие (только к какому месту бабка Мымарка объяснить не сумела) и когда папе вдруг потребовался особо продолжительный курс сероводородных ванн, маме стало совсем невтерпёж.
       К счастью, Судьба не обделила их соседями, что не дожидаясь намёка рады стараться войти в положение, особенно весельчак Стив — бросив все дела, забегал к ней и трудился без устали порой до утренней зорьки. Да, тут нужно с полной ответственностью, не отводя взгляда, признать — если мама и продержалась на плаву (пусть в горизонтальном положении), то заслуга в этом только синеглазого Стива!
       Волоокий папа как раз лечился в популярном и ныне санатории усиленного режима, когда в момент сверхурочного промывания его поздравили с рождением синеглазого первенца. Переходя в этом месте всякий раз на зловещее шипение, бабуля вспоминала, как пахан в той же грязелечебнице, где его застала новость, решил немедленно "навострить лыжи" (они, вероятно, затупились), чтобы "подарить синеглазому перо" (самопишущее, какое же ещё?), однако, главврач придерживался другого мнения...

       * * *

       Вот так, милые мои, трудами да забавами несметной армии моих волооких предков, а также молитвами доброжелателей, наш Род пробился сквозь толщу веков.
       В результате у современного человечества появился реальный шанс — в лице моей скромной Персоны спасти-таки цивилизацию: послать всех и вся подальше и по уши углубиться в музыкальную культуру.
       Но ещё Вопрос — хватит ли у вас ума это сделать?

                       Герцлия — Braunschweig, 1997