К портрету Генри Саутгемптона, из книги Экригга

Fall in love with my self,
I'll awake ones,
Our regret go away,
We'll non stop dans,

I'll see my dear friend,
That I miss mach,
Our love will not end,
Wot Ye wont'd such.

See the darkness outside?
I can see well.
We're together, my pride,
Now I try spell.

Like spell letters right now,
Like some draw sounds;
Уe name sweet how I love,
I named Ye th' song.


ПОРТРЕТ ПАТРОНА, ЭКРИГГ
(перевод)

Мы проследили, как могли жизнь Генри, 3-го графа Саутгемптона с того утра 1573 года, когда его отец написал письмо, известившее о рождении его сына до того декабрьского дня в 1624 году, когда его тело исчезло в фамильном склепе в Тичфилде, воссоединенное с телом отца. Мы проследили так хорошо, как могли, ибо биографы Саутгемптона то и дело походят на человека, который пытается соединить части головоломного пазла, у которого половина элементов утеряны. Часто лишь одно длинное письмо или свидетель пополняют картину. И все же, узор уже проявляется.
Остается судить и оценивать. Каким же человеком был граф Саутгемптон? В действительности, биографы оставляют ощущение, что мы имеем дело не с одним человеком, а с двумя. Первый – молодой, легкомысленный и эротичный друг Эссекса. А другой – вельможа якобинского двора, «передовой дворянин, богатый и просвещенный, со значительным влиянием», губернатор острова Вита, который «справедливостью, милосердием и величием снискал любовь людей всех сословий»; казначей Вирджинской компании, чья «выдающаяся мудрость и вклад», а также «неоспоримая приверженность» была оценена и засвидетельствована Компанией; любящий супруг, чья первая мысль после ареста 1601 года была испросить разрешения письменно утешить свою графиню в этих тяжелых известиях, «дабы убедиться, что его леди ограждена от случайной скорби и отчаяния». И этот глубокий ров, который отделяет юного Саутгемптона от возмужавшего, – время его заключения в Тауэре. Еще когда только этот темный период начинался, Сесил выступил со словами: «Я весьма опечален поступком молодого графа Саутгемптона!». Молодого! После его заключения никто больше не слышал этой фразы. За этими рвами он оставил свою юность.
Ясно, что юноша, о котором мы говорим в этой книге, тот самый молодой граф, который в 1593 году стал покровителем Уильяма Шекспира. Прежде чем предпринять попытку представить вам портрет этого молодого лорда, мы должны определиться с двумя сложностями. Первая касается места Саутгемптона в религиозных разногласиях, бытовавших в обществе в те времена. Вначале он религиозный мальчик, преданный католик, который отказался даже присутствовать на службе в англиканской церкви. А в последствии он видный протестант, коему Томас Элисбури (Thomas Aylesbury) посвятил проповедь, полную нападок на Рим, в некоторых тезисах которой он называет папство идолопоклонничеством. Мы должны попытаться установить причину, по которой Саутгемптон оставил католицизм своей семьи и перешел в протестантизм.
……
То странное изменение религиозных воззрений Саутгемптона, кажется, связано со второй проблематичной областью его жизни – гомосексуальностью, которая была отмечена в его ранние годы.
Можно усмотреть еще некие предрасположенности. Позволительно было бы считать аргументом то обстоятельство, что его матушка, как он верил, предала его отца, что сильно восстановило его против нее, и оставило на годы недоверие к женщинам. А так же тот факт, что исключительное мужское общество в Сент-Джон колледже, в который он поступил в возрасте 12 лет, заставляло его искать влюбленности в сверстниках. Его нежелание жениться может также частично показывать на гомосексуальное избегание женщин. Кое-что придает в общей массе и тот факт, что ничего не известно о женитьбе его близких друзей Чарльза и Генри Данверов. Томас Нэш (Thomas Nashe), возможно, позволяет отыскать более убедительное свидетельство. Нэш, который обучался в Сент-Джон Колледже во время Саутгемптона, опубликовал в 1592 году свою книгу «Нищета (гомосексуализм?) молитва дьяволу» (Pierce Penilesse His Supplication to the Devil). Эта книга заканчивается абсолютным утверждением того, что «бесподобный образ Чести и проявленное воплощение достоинства есть рожденный от Зевса-Орла Ганимед, трижды благородный Аминтас (Защитник)», по заключению исследователя сэра Сидни Ли, Аминтас без всех сомнений это Саутгемптон. А, как известно, нарицательное «ганимед» на сленге елизаветинцев означало «гомосексуал». Возможно, что Нэш, глупый шутник, намекал на то в двусмысленных остротах.
В заключение следует отметить, что Саутгемптон был в Ирландии четыре месяца вдали от своей жены, там, возможно, он имел связь с Пирсом Эдмодсоном (Piers Edmonds), офицером армии Эссекса. Единственное свидетельство этого мы обнаруживаем в письме, отправленном Сесилом после суда: «Я должен сообщить также, что существовал некий пирс эдмонс, прозванный капитан пирс, или капитан эдмонс (все с маленьких букв), мы хотели бы также получить его свидетельство в суде, человек графа Эссекса, из моих мест родом, который получил от графа много поощрений. К сожалению, я должен сообщить, что он исчез из Лондона, он командовал конным отрядом под началом графа Саутгемптона, ел и пил вместе с ним за одним столом и спал в его палатке. Граф Саутгемптон даровал ему коня, на которого ему не хватило 100 марок, граф Саутгемптон был смущен этим и заплатил за него эту сумму».
На этом все возможные свидетельства заканчиваются. Все вышеизложенное сводится к одному: было бы не удивительно узнать, что за этот ранний период своей жизни Саутгемптон испытал гомосексуальную связь, но только глупец может утверждать, что это случилось в действительности.
Изучив эти неясности, давайте перейдем к оценке самого молодого графа. Выдвинутые ему обвинения в недостатках можно легко оправдать. Ему не хватало стабильности. Леди Бриджит Меннерс в 1594 году отказала в замужестве и графу Саутгемптону, и графу Бедфорду, отметив, что «они так молоды и полны фантазий, что от них лучше держаться подальше». Королева Елизавета, видимо, имела причины характеризовать Саутгемптона в 1599 году как того, «чей совет мало стоит, а опыт малоприменим». А также, по словам его тестя Хенеджа, он был недобрым и нелюбезным зятем.
Многое в юном Саутгемптоне вызывало недовольство у старших. Он был небрежен и беспечен. (Примечательно, что он едва ли удосуживался датировать свои письма, что создало ужасные проблемы его будущим биографам). Временами он был угрюмый и раздражительный. Все окружающие могли видеть, когда он не в духе. Он был вспыльчив и непредсказуем в спорах – готов был подраться на дуэли с Нортумберлендом, побил Амброза Уиллогби, упрекал свою овдовевшую матушку за ее отношения с королевским казначеем сэром Уильямом Харвеем, и был вовлечен в долгую вражду с лордом Греем. Годы не изменили его горячий характер, но чуть скрыли пламя. В апреле 1610 года, когда Саутгемптон поспорил с юным графом Монтгомери во время игры в теннис, он «обломал ракетку об его уши», и только вмешательство короля сдержало Саутгемптона от разрешения проблемы на шпагах.
Молодой Саутгемптон был необычайно упрям. Когда будучи в Ирландии он лишился чина командующего кавалерии, Чарльз Данвер уговаривал его написать королеве, «используя все обаяние своего пера, рисуя свое положение». Он откровенно сказал своему другу, что расположение королевы «вернется равноценно его усилиям не совершать никаких дальнейших оскорблений». (из бумаг Солсбери).
И наконец, расточительность, которая то и дело упоминается. Молодой граф склонен был жить как лорд. Он тратил огромные деньги на свою внешность, удовольствия и развлечения. Он был игрок, получавший удовольствие от высоких ставок. Бытует в фантастически преувеличенной форме в виде старинной баллады история о том, как он поставил на кон семь тысяч фунтов. Через четыре года он растратился настолько, что был вынужден продать часть своих владений (гасил долг за отказ от женитьбы, финансовые проблемы мужа сестры, и огромные долги нового мужа своей матери, который умер, обворовав государственную казну), чтобы уехать на континент. Когда он вернулся, опять же не в его характере было жить тихо и скромно. Он раскрыл многое о своей сути, сказав, придя в утро восстания в дом Эссекса: «со мной не менее 12 человек, моя обычная компания».
Но перечисляя все недостатки и пороки молодого графа, мы обязаны попытаться объяснить, почему он был так привлекателен людям, и привязывал их к себе и своей судьбе. Уникальная его привлекательность начала проявляться уже в юности. Когда ему исполнилось 15, зять его воспитателя Бюргли заметил своему тестю: «Ваша Светлость так любите своего воспитанника», и добавил от себя: «моя любовь и забота к юному графу развращает меня». Уильям Камден, учитель в вестминстерской школе, также проявлял свое предпочтение молодому Саутгемптону. Монтиджой, захватчик Ирландии, пытаясь сделать его губернатором Коннаута, писал «мне не найти человека, который был бы мне дорог (любим) больше чем граф Саутгемптон». Сесил во время заключения Саутгемптона упоминал о «всей любви и дружбе между ними». Многие заговорщики говорили, что примкнуть к заговору их заставил высокий долг любви, которая связывала их с Саутгемптоном. Мы вынуждены прийти к заключению, что, несмотря на все пороки и недостатки, Саутгемптон был человеком неповторимого очарования и привлекательности.
Отчасти, потому что он был необычайно статен, отчасти потому, что имел удивительно сияющий взор, мы можем видеть это на раннем портрете из портретной галереи Бюлье. Барнаб Барнс в своем сонете молодому графу упоминает тот его взгляд:

О удостой, мой Лорд, своих очей,
(что так божественно свет дарят музам,
и их огонь, то щедр им, то узок)
судить мою, мой добрый казначей…

Vouchsafe, right virtuous Lord! with gracious eyes,
(Those heavenly lamps which give the Muses light,
Which give and take, in course, that holy fire)
To view my Muse with your judicial sight…


Гервес Мекхем, в своем сонете, восхищаясь Саутгемптоном, также упоминает:

Изящный Лавр с холмов богинь,
Свой взгляд короновальный кинь…

Thou glorious Laurell of the Muses hill,
Whose eyes doth crowne the most victorius pen…

Макхем упоминает кое-что еще, сладкоречивость Саутгемптона, он говорит о его «завораживающей все уши речи», противопоставляя ей резкость своих собственных стихов:

Дай сладости вкусить небесных сфер,
Что музыка несет твоих манер.

Vouchsafe to sweet it with thy blessed tong[ue],
Whose wel tun’d sound stills musick in the sphears.

Очарование Саутгемптона было не только физическим. Он обладал достоинствами, превозмогавшими его пороки.
Его имя пишется Wriothesley, но до наших дней не дошло никаких свидетельств того, как оно произносится. Общеупотребительное сегодня Rise-ly, скорее всего, осовремененный вариант, и вполне вероятно, что оно произносилось Rye-ose-ley (Р’озели).
Томас Хейвуд (Thomas Heywood), который жил в то же время, что и Саутгемптон, написал куплет:

Роузели таков, добыл известность
Искусствами, воинственным и светским.

Wriothesley was such, in all things striving
To gaine a Name, by Arts, and Arms: surviving.

Чтобы количество слогов было одинаковым в обеих строках, мы должны читать Ри-о-зе-ли. В действительности, в неформальной практике встречается три различных написания этого имени, как минимум. В бумагах Тичфилда, например, есть документ, подписанный 28 декабря 1624 года как «Lord James Wryosley». Сочетание «io» обычно большинством людей преобразуется в один звук, и временами может звучать как «Risely», но также вполне может произноситься «Rosely».
В поисках ныне живущих носителей этого имени, которые могли бы подсказать, как правильно оно произносится, Михаэль Бёрн тщательно исследовал телефонные справочники во всей Британии, но не нашел ни одного Wriothesley.

По всей вероятности, мир закрутился вокруг Саутгемптона с того самого скандального произведения Нэша, который не терял времени на разъяснения. В середине октября (др.) 1592 года во вступлении к своему Piers Peniless, он заявил:
«Я представлю еще одну новость, банальный и лживый ошарашивающий памфлет под названием «Зеленые ростки остроумия» (Greens groats-worth of wit) приписывается мне. Да забудет Бог о моей душе, если я скажу, что когда-либо имел какое-то отношение к нему моим пером или участием в публикации»
Патетичный тон Нэша сигнализирует о том, что он был крайне обеспокоен обвинением, павшим на него.
Пока Саутгемптон был в путешествии в Исланди, Елизавета собрала один из редких парламентов. Это был первый, который созывался с тех пор, когда молодой лорд, придя в возраст, явился в Палату Лордов. Кто-то, возможно, лорд Бёргли, взял на себя ношу ввести Саутгемптона в дела Палаты, и он был назначен, по меньшей мере, в шесть комитетов, включая развитие мореходства, поддержки нуждающихся и обороны. Если Бёргли надеялся, что эти назначения смогут сделать из Саутгемптона прилежного служащего, он ошибался. Он присутствовал только на 12 заседаниях Лордов после рождественских каникул.
Возможно, личные проблемы вынуждали Саутгемптона постоянно пренебрегать Парламентами. Вернувшись с Азорских островов, он обнаружил, что, несмотря на принятые меры, его финансовое положение все еще критическое. Чтобы урегулировать ситуацию, он принял решение на несколько лет лишиться привычной роскоши и продать несколько поместий.
Поездка на континент была частью образования елизаветинских дворян, и Саутгемптон с его превосходным итальянским и французским, был прекрасно подготовлен к этому туру. И тут представилась великолепная возможность. Сэр Роберт Сесил был послан во Францию предпринять попытку удержать Генриха IV от заключения мира с Испанией. В его компании Саутгемптону было бы очень легко завоевать французский двор.
За четыре дня до отъезда Сесила Елизавета дала Саутгемптону ее указ путешествовать через море в течение двух лет, взяв с собою 10 слуг, 6 лошадей и 200 фунтов. В тот же день Саутгемптон получил чек на 1000 крон в золоте или серебре. На следующий день, торопясь собрать все, что положено для отъезда, Саутгемптон передал своим стряпчим распоряжения по поводу продажи некоторых своих владений. В тот же период бы устроен прощальный вечер у Эссекса. Через два дня после отъезда Сесила в свое посольство Вайт написал Сидни: «Мой лорд Саутгемптон уехал. Он был в доме Эссекса с 1000 (кодовый знак Вайта для графа Эссекса), и беседовал с ним наедине два часа в нижних покоях». Без сомнения, поскольку Элизабет Вернон была кузина Эссекса и фрейлина королевы, ее касалась основная часть беседы двух графов.
На море их застиг шторм, многие люди болели, по сообщению Сесила, а по приезду в Руан даже один из окружения Сесила послов скончался. Возможно, из Дьеппа в это время Саутгемптон послал записку о прибытии в несколько строк Эссексу, которая прежде была ложно датирована 1591 годом. В марте они прибыли в Париж и в первую же встречу с королем Сесил упомянул, желает «представить ему молодого виконта Саутгемптона, который прибыл с намерением служить ему». На следующее утро Сесил представил Саутгемптона Генриху, и король «был весьма очарован графом и приветствовал с большим расположением».
В апреле Сесил вернулся в Англию, его миссия потерпела неудачу, Саутгемптон остался при французском дворе в обществе старых друзей Чарльза и Генри Данверов. Поскольку, заключив мир с Испанией, Генрих IV больше не нуждался в услугах этих искателей приключений, англичан, Саутгемптон и Данверы из Франции решили поехать в Италию. Это решение трудно было исполнить по причине хороших новостей из Англии. Прошло три с половиной года, и при уплате крупной суммы пострадавшей семье им было позволено вернуться домой к овдовевшей матушке, через родственников выхлопотавшей им королевскую милость. Братья прямо из Парижа приготовились отбыть домой, однако этому не позволила случиться болезнь сэра Генри, но в середине августа они все же собрались. С собой было приготовлено письмо к Сесилу от Саутгемптона, в котором граф сообщал о своем намерении быть в Италии, пока один из братьев (по всей вероятности, сэр Генри), завершив дела дома, не присоединится вновь к нему позже.
Вместо этого сам Саутгемптон в полной секретности вернулся в Англию, возможно, вместо младшего брата Данвера, ибо по бумагам прибыло два человека, а именно Чарльз и Генри Данверы. Причина возвращения Саутгемптона была достаточно скандальной. В какой-то из дней, теперь это невозможно установить, он узнал, что в результате одной из их прошлых встреч, Элизабет Вернон забеременела. В подобной ситуации прежде оказались двое его друзей, имевших отношения с фрейлинами королевы. Райлеф ранее вынужден был жениться на Элизабет Фрокмортон, а граф Пембрук отказал Мэри Фиттон. Саутгемптон должен был решить, как он поступит.
Два размышления должны были привести Саутгемптона к решению жениться: чувства девушки и его дружба с ее родственником Эссексем. Против приходилось учитывать тот факт, что вряд ли был еще такой дворянин, который бы, как Саутгемптон, нуждался бы в возможности поправить свои собственные дела за счет состояния жены. Бедная Элизабет Вернон вряд ли могла бы ему что-то принести.