Город

Просыпалась под крик павлина,
на волнах качалась соленых...
По камням Иерусалима
я бродила в толпе влюбленных

в эти храмы, врата и башни,
в недра древней его утробы
углубляясь все дальше, дальше,
от злосчастной своей хворобы.

По кофейням и по тавернам,
под свисающим виноградом,
я сидела, смывая скверну
своего домашнего ада.

Я смотрела с горы на Город,
на его белоснежный абрис,
чтоб скорее развеять морок,
поменять свой пароль и адрес.

Все забыть - и семью, и имя,
бросить все, к чему сердце никло,
чтобы встретиться со своими
под личиной чужого ника.

Я смотрела на эти стены
со следами былой осады -
их касались святые тени,
кто-то плакал в глубинах сада.

И почто же Ты нас оставил,
сам уйдя в край вечного лета?
Без руля и ветрил отправил,
на мороз отпустил раздетых?..

Дома холодно и тоскливо...
Так хотелось побыть другою.
Посади меня под оливой,
научи быть в ладу с собою!

Ускользнуть из дурного мира
я мечтала с самого детства.
Но куда бы я не стремилась -
от себя никуда не деться.

И теперь уже в райских кущах
сердце рыскает сукой гончей,
и тоскует о том, что лучше,
где тебя понимают больше...

Помоги, научи отдаться
жизни как мельтешенью клипа,
чтобы хохот менад и граций
заглушил захлёбы и всхлипы.

Чтобы память о диком пляже,
очищающий шум прибоя,
появлялись всегда, как стражи,
когда будет мне слишком больно.

И в лазурный бассейн, как в карцер,
я влекла свою злую порчу,
и косились седые старцы
на мои стенанья и корчи.

"You o'key? - I'm o'key" ...а хули?
Басурмане не любят слабых.
Только, бровь приподняв, вздохнули
о загадочных русских бабах.

Выйти замуж за мир хотела
апокалипсиса невеста.
Только жаль что в пределах тела   
неприкаянным нету места.          

А в деревне все те же грязи,
те же тяготы и заботы...
На скрижалях бы выбить фразу:
человек важнее субботы.

Тот, кто должен быть самым добрым,
только всех беспощадней травит.
Оловянный солдатик собран,
хоть и знает он,  что сгорает.

Фиг ли мне все пустые догмы -
я совсем из другого теста.
Все равно - ни вдали, ни дома
неприкаянным нету места.