смерть

                У греков жизнь любить, у римлян - умирать,
                у римлян умирать с достоинством учиться…

Храбрюсь, болтаю, слов не взвешиваю,
но точно знаю: у порога
садовницей и землемершею
она стоит и ждёт предлога.

Кто б поступил со мной по-божески,
и сохранил тетрадки, выписки?
В каких углах, щелях набоковских,
где уцелеют эти вычески?

Какими глупостями старыми
обставлено движенье к пропасти!
Мы расстаёмся с причиндалами.
Мы будем гибнуть без подробностей.

Джудит, ценю твой жест отчаянный –
плевок в лицо буддистской вечности:
письмо предсмертное, прощальное
дать в руки первому же встречному.

Хотя какая, в общем, разница
для почитателя далёкого –
стихов домашних несуразица,
печного лака строки блёклые?

Не заклинаю, не загадываю,
не ожидаю невозможного,
в глазок тревожно не заглядываю –
впущу, приму её, как должное.

Шевелятся могилой братскою
все авантюры и безмерности.
Предсмертный ужас – дело адское,
но не страшнее повседневности.

И он просил, чтоб задержалася,
молил сестрицу о спасении.
Костлявая не знает жалости.
Мол, зёрна все уже посеяны.

Казалось бы, чего надеяться,
когда написан «Август» пламенный?
Но жизнь – сестра, а не соперница,
- сам начертал на синем знамени.

А значит, смерть ему не кровная.
На то и были строки вещие.
Как у Толстого, двери дрогнули.
Стоим, нагие и трепещущие.

Не призываю и не каркаю,
лампадой робкой  не высвечиваю,
но точно знаю – строгой паркою
она стоит – и делать нечего.
                весна 2006