***

                «Бывает зверь свиреп, но и ему знакома жалость.
                Нет жалости во мне, а значит, я не зверь.»

Она из тех, кто ёлку до весны
хранит, не в силах вынести в сугробы,
кто помнит имена и видит сны
из жизни доутробной и загробной, -

-  и в этих снах она парит, как эльф,
вся в коконе сверкающих скакалок,
пока, дрожа, плывёт её постель
по тайному небесному лекалу.

Она жалела всех – детей, старух,
бездомных кошек, чахлые растенья, -
всех, кто не к месту, и не ко двору,
кто травлю знал, и обречён гоненью.

И, нарушая правила игры,
она бросалась обнимать изгоев,
и ёлку со следами мишуры
не торопилась в снеге упокоить.
       . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Ну а теперь нет жалости во мне.
Смотрю без слёз, как Догвилль догорает.
Чувствительность и нежность Лорелей
переродилась в стойкость самураев.

И всплески бесполезной доброты
рассеялись, как лёгкое дыханье,
в холодном мире вечной мерзлоты,
под жёстким облученьем мирозданья.

Смертельной дозой тепловых потерь,
о милая, тебя не искалечу.
Нет жалости, а значит, я не зверь,
а битый и жестокий человече.

Я отвечаю только за себя.
И даже самое больное – дети –
вольны скитаться, жизнь свою губя.
Я не за них, я за себя в ответе.

Дубеет кожа от заживших ран,
но от судеб и деток нет защиты.
И с гиканьем несётся Тамерлан
в пыль разбивая каменные плиты.

А мел судьбы крошится и хрустит,
чертя свои зигзаги и извивы…
И Александр томится и грустит –
обрёл полмира, но не стал счастливым.

Да, каждый за себя решает сам,
своей судьбы и властелин, и пленник.
Спит Тамерлан, вздыхает Александр,
и муравей ползёт в свой муравейник.

И жалкий кокон из слепой любви
так уязвим, так дьявольски непрочен!
Построенный на нервах и крови –
сгниёт, и Ватерлоо не отсрочит.

Я это понимаю лишь теперь,
«земную жизнь пройдя до половины».
Нет жалости, а значит, я не зверь,
пугливый, обречённый и невинный.

И панцирь затвердел не от обид –
от груза лет, что плотно лёг на плечи.
И я не зверь, что плачет и скулит,
а битый и жестокий человече.
                зима 2006