Колодец памяти

       Всё ЭТО, очень глубоко лежало на самом дне мутного колодца памяти, в какой-то миллиардной расщелине, давно больной, может быть  с рождения, а может быть и раньше, но очень старой, и очень много, ну очень  много видевшей души. И теперь, всё ЭТО, в последнее время, начало всплывать из головокружительных глубин колодца, и всплывать очень отчётливо и жёстко, причём, очень больно, раздирая при этом, до хрипоты и в кровь, все пределы сознания мозга, нервной системы и живой, ещё пока живой, трепещущей души…

       Времена были жестокие, постперестроечные, развальные. Ничего нет, нищета не только в медицине, нищета везде, по всей моей бедной, но суверенной Республике. Вот тогда, Отец и умирал, умирал долгих семь лет. Но больше всего, я запомнил самый первый, самый страшный и самый тяжёлый год. Днем с Отцом была Мама, а ночью был я, так как днём мне надо было работать. Отец, фактически в бессознательном состоянии, тогда лежал в общей палате гнойного хирургического отделения. Палата была маленькой, максимум на четыре койки, а в ней шесть. На которых было шесть тяжелобольных людей. Я седьмой, но здоровый, и поэтому спал ночью три-четыре часа на стульях, в узком проходе между койками, головой возле ног Отца.
       Первое время было невозможно привыкнуть к запаху в отделении. Эта воздушная смесь, если её можно было так назвать, состояла из дикого калейдоскопа ядовито-вонючих, плюс медикаментозных испарений. На дворе конец декабря и все окна были наглухо залеплены, не замурованной оставалась маленькая форточка, которую надолго открыть было невозможно, так как начинало дуть на близ лежащего больного.  Но, когда находишься в сильнейшем физическом и нервном напряжении, никаких запахов не чувствуешь, а потом и вовсе привыкаешь.
       Работы было крайне много, приходилось «смотреть» ночью не только за очень больным отцом, но за всем остальным контингентом палаты, а иногда и всего отделения, так как равнодушным оставаться было просто, невозможно. Вдаваться в подробности не буду, ничего хорошего и приятного в этом нет, но один эпизод все, же расскажу.

       Как-то ночью, Отец, в очередной раз «ушёл» по крупному под себя. Благо под руками всегда был комплект не больничного сменного постельного и отцовского нательного белья, но для  такого комфорта, нужно было всегда, после каждого подобного казуса, стирать самому. Аккуратно обтерев Папу и поменяв бельё, я пошёл в единственную, на всё отделение, ванную комнату, где меня ждал жестокий сюрприз. На каталке, возле ванны, лежало бездыханное тело престарелой бабушки. Больничный морг открывался утром и поэтому бабушку на ночь прикатили в ванную комнату. Первым делом я открыл форточку, вслух попросил извинения у бабушки и аккуратно откатил каталку к окну. Мысленно, я материл всех дежурных медиков: - «Хоть бы закрыли рот или прикрыли бы, чем ни будь, лицо бабуле». Злость требовала выхода, и я с остервенением стал стирать бельё черным мылом в холодной воде, горячую воду почему-то на ночь отключали, где-то в подвале. Пальцы неимоверно ломило, но я не останавливался. Внутри нарождался отчаянный крик, но орать было нельзя, рядом на каталке лежала бабуля, а в  палатах спали больные, и мне оставалось только глухо и злобно рычать.
       Развесив холодными, нывшими, непослушными руками бельё, я пулей оделся и вылетел во двор больницы, где ближе к улице стоял ночной «комок». На душе было муторно. Денег в кармане, кот наплакал. Разбудив настойчивым стуком продавца, я купил самую дешёвую водку в жестяной банке с изображением черепа. На лицо, с черноты ночного неба, сыпал мелкий снег, а разовый, жадный залп водки опалил губы, рот, горло и пустой желудок.
       После последнего глотка, судорожного вдоха и резкого выдоха, в нос и в мозг, молниеносно и больно ударили тяжёлые испарения спирта с привкусом ацетона. Сожжёнными голосовыми связками я прохрипел: - «Дай запить, гнида!». После того как я опрокинул в себя полбутылки кислого пива, окошко «комка» резко захлопнулось железным люком…

       Но, были и светлые моменты. Помню, в новогоднюю ночь в отделении осталась небольшая горстка забытых престарелых больных. Часам к десяти вечера, как по мановению волшебной палочки, исчез весь медицинский персонал. Из холла, в столовую я перетащил, стары, шипящий и показывавший почему-то только в зелёном цвете, цветной телевизор «Горизонт». Под залог своего паспорта, в "комке", я взял три бутылки «Советского Шампанского» и коробку конфет «Птичье молоко». К тому времени я уже задружбанился с продавцом. Из двух, дико гудевших холодильников «Бирюса» я выгреб всё то, чем побрезговали медики.
       Ближе к двенадцати, в столовой я собрал всех брошенных больных в отделении, кого привел, кого прикатил на коляске, кого на каталке. Импровизированный новогодний стол, искрился единственным бенгальским огоньком, который отражался в мутных, но слегка оттаявших глазах Папы. Зелёный президент, с экрана телевизора, поздравил всех присутствующих персон с наступившим Новым годом, после чего, начался зелёный «Голубой огонёк».
       Через час, мой немногочисленный отряд «маломощных» стал «скисать» и я тогда развез всех сотрапезников и собутыльников по палатам. Как истинный сибарит, я медленно допил оставшееся шампанское вино, смакуя каждый глоток, а после перемыл всю посуду и оттащил телевизор обратно в холл. Зайдя в палату, я автоматически лег на стулья, хотя были пустые койки, и моментально уснул. Сон был красивый, глубокий и тогда я подумал: - «Вот бы он длился долго-долго, целую вечность!». Я видел море, солнце, бархатный песок и нежный, тёплый ветер шевелил мои волосы... Подсознательно, я знал, что уже утро и чувствовал, как Мама гладит меня по голове, а я лежал,…  лежал и не хотел открывать глаза…