1. Сестрица Весна

ЧАСТЬ IV. ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ!

1. СЕСТРИЦА ВЕСНА

1.
Вороны облепили тополя.
Оттает скоро мёрзлая земля,
и выставят рассаду в магазине.
Чернея, снег скукожится в низине,
и верба распушится. А ещё
мне потому на сердце горячо,
что назвала «хороший мой медведик».
Я для тебя из города пакетик
привёз клубники, да, и пирожки,
и ты сказала: — Видно, без башки
мой муженёк, а всё ж таки приятно!..
С утра скользили солнечные пятна
на кухне по накрытому столу,
и, как Ростова ярко на балу,
ты раскраснелась дома возле печки.
Достали спирт энзэшный из аптечки
и хлопнули по несколько глотков —
за всех: и за друзей, и за врагов,
и за любовь — она чиста, как небо,
вернее пули злой, нужнее хлеба
и легче тающих
апрельских
облаков.

2.
Сосной корабельной холмы ощетинясь,
царапают жёстко весеннее небо,
и, чутко последний предчувствуя минус,
ещё не цветёт осторожная верба.

Но кажется, сколько по свету ни рыскай,
едва ли найдутся озёра, как наши.
Мне плещет в глаза синевой италийской
зеркальная влага из холода чащи.

Волшебна земля! Так зачем же я скорби
свои умножаю стихами о смерти?
Нам сказано: «Всё суета и проходит!»
Проходит… Но мятый сугроба конвертик

зелёные листья брусники покажет
с проснувшимся ягелем кустиков между,
и ветра порыв — о, несчастное даже —
лицо освежит и подарит надежду.

3.
Ах, листок один проклюнется, и сразу
засвистит кругом, защёлкает лесная
филармония, испытывая разум.
О, возлюбленная! Ножка костяная!

У дороги штабеля бесхозных брёвен,
склон холма усеян густо валунами,
и один, замшелый, страшен и огромен,
неприкаянный здесь брошен ледниками.

Не за нами ли охоту, ах, родная,
он устроил  — дожидается мгновенья,
чтобы ринуться навстречу, подминая
зазевавшиеся, сонные растенья.

Серый снег лежит под соснами тугими,
ручейки в лапту весеннюю играют,
и вершины свой монашеский прокимен
без конца глухому небу повторяют.

4.
Прибыла прикаспийская чомга,
и в земле семена налились
тёплой влагой, и хлынула жизнь
в голубые объятия Бога.

Ночью холодно всё же, но кружка
цейлонского греет меня.
«Ци-рё-цици-рь! Зима прощена!» —
засвистала в лесу завирушка.

А в низине тенистой — в болоте
паутина на ёлке дрожит,
чёрный снег, умирая, лежит,
отблиставший в коротком полёте.

5.
Мой чистый ангел, вспомни: тяжела
изменчивая жизнь, но ты сказала,
что лишь меня — ну, если бы сначала
всё началось — ты снова бы ждала.

А время шло, и в сумерках зимы
отсыревала нежность, как валежник.
И вдруг сошли снега, зацвёл орешник,
вновь талых вод потоки стеснены.

Разбуженный с холмов спустился лес,
где соловьи с ума сошли от счастья.
Я вновь живу, — и сердце бьётся часто!
Я вновь люблю, — и музыка с небес!

6.
А каждая букашка нас прощает —
едва на пир природа позовёт,
чу, под листвой увядшей оживает,
перебирает лапками, и вот
весна! Всё зацвело! Уже кислица
белеет под берёзами. Ко мне
жуков и муравьёв простые лица
обращены, когда я на огне,
на прутик насадив, сырую рыбку
туда-сюда верчу. Но разглядят
и на моём лице они улыбку:
— Поешь и ты, строитель и солдат!

Вот я сижу. Невиданные звери
по небу проплывают — осьминог,
единорог, дракон — так в атмосфере,
не покладая рук, дерзает Бог.
Слышнее птиц внимательное пенье,
и жизнь, как пароходик на плаву,
летит вперёд, вся в музыке и пене.
Не спрашивай, куда!
— Живёшь?..
— Живу!..

7.
Точно мрачная нежить на шабаш,
пыль взвилась, и посёлок дремучий
затаился, как чёрная жаба.
Ты сказала: — Люблю эти тучи!
И пошло по дороге изрытой
грязь охаживать ливня плетями.
Даже ельник — хорунжий небритый —
размахался седыми ветвями.

Как бы лопнула вдруг, полыхнувши,
отслужившая электролампа,
небо рухнуло в головы, в души,
в позвоночник. Мы, два арестанта,
о прекрасном и яростном мире
любит — поняли — злых, непокорных.
Ну, воды этот май понатырил!
Ах, как ветер трубил на валторнах!

Что за дивное действо — над нами
тучи тёмные, грозные стрелы.
О, любовь моя, счастье с глазами
непогодой испуганной серны.
Встрепенулась: — Смотри, а как лихо!
Жжётся горькая жизнь — перебои,
вспышки, каверзы, взлёты!.. — Затихло!
Прояснилось!.. — О, свет-голубое!

8.
На заре — ах! —
лесной, неказистый конёк
неумолчно поёт, и гуляют мальки
возле самых моих замерзающих ног,
и озёрная рябь шевелит поплавки.
Так проходят века. Человек одинок.
Что же, лисонька бедная, ты говоришь:
«Всё — живое. И я никогда не умру»?
Дорогая, не надо! Останутся лишь
корабельные сосны шуметь на ветру,
да стихи, может быть, уцелеют. Ну да,
мы уйдём, но, конечно, звезде голубой
так и будет моргать золотая звезда
над половой травой, над бедовой водой.
Мы не очень пока одиноки — пока
у меня — это ты, у тебя — это я.
И проходят века, и летят облака,
и бессонные зори над миром стоят.