Воспоминания

      Этот  случай произошел 42 года назад, но из памяти не выветривается. В связи с тем, что я был студентом   ЛГУ, девушки, поначалу обращали на меня пристальное внимание, которое, правда, быстро сходило на нет, потому как кроме студенческого билета у меня в интеллектуальном плане –не было. Так что общение с юной красавицей Олей Ендураевой длилось ровно час, а на следующую встречу она не пришла. Мне стало обидно, и я, низкая душа, решил ей натурально отомстить. На  серенады под окнами у меня  пороху не хватило, да и лень.
     И тут я вспомнил, что у меня в загашнике есть стишок, который я еще нигде не публиковал. Я аккуратно переписал его, сунул в конверт, и отправил в редакцию «Ленинца» . Стишок подписал фамилией "обидчицы". Буквально через день я встречаю Ольгу Полубояринову (мы вместе поступали в ЛГУ) и узнаю, что она направляется к талантливой девочке, "сочинившей проникновенные строки". Мне бы конечно надо было промолчать, чтобы Оля при разговоре с журналисткой малость покорчилась, но мне было жаль времени своей однокурсницы, и я рассказал ей все. Корпоративная солидарность  отвела руку мести. Жаль конечно, что такой замысел рухнул.
ПЕРЕСЕЧЕНИЕ С ДОВЛАТОВЫМ
Моей первой  газетой- на штатной основе-  стал «Моряк Эстонии», в котором несколькими годами раньше начался таллиннский период жизни Сергея Довлатова. Если я замечу, что пароходство тщательно, может быть даже слишком, опекали  очень компетентные органы, то это никого не удивит, потому как речь идет о рейсах за границу. И при всем этом диссидента Довлатова зачислили в штат. Отработал он там считанные месяцы, и перебрался в редакцию «Советской Эстонии». Спустя какое-то время я довольно тесно общался с рядом журналистов, ставших «героями» довлатовских рассказов. Но по адресу автора ни они, ни избежавшие сомнительной радости, не распространялись, хотя на дворе уже были горбачевские времена, да и в предшествующие никто особых гонений не испытывали. Рассказывали о том, что может не явиться на работу, сорвать задание. Ему крепко попадало, потому он, видимо, решил повесить всех собак на редактора Туронка, хотя Генрих Францевич (такого мнения придерживались многие) был милейший человек и редкий умница.
Отмечали, что Довлатов (в смысле владения пером) журналист от бога, может конфетку сделать из…но гораздо больше впечатляло близко знавших его людей умение писателя мгновенно находить верное решение в трудных ситуациях. Его подруга (?). вспомнила случай, когда она (вместе со знакомой) поджидала пропадавшего несколько дней Сергея. Время зря не теряли: давали друг другу страшные клятвы, что совместными усилиями вышвырнут его вон, если он осмелится появиться. Осмелился. Появился с огромным букетом цветом. Во мгновение ока определил накал страстей, и опустившись на колени пополз к столу, подняв букет словно знамя, высоко над головой. И конфликт моментально угас .. до очередного загула и косяка, на которые он не скупился.
Быстрая реакция иногда спасала Довлатову и жизнь. Как-то в Нью-Йорке с приятелем он забрел в район, где белым появляться не стоит ни днем, ни ночью. Естественно пересеклись с бандой негров. Спутники Довлатова безропотно полезли за кошельками, и уже прощались если не с жизнью, то со здоровьем. А Довлатов ничего не говоря, подошел к главарю обхватил двумя руками его огромную черную голову и поцеловал в лысину, чем обрек ее обладателя на долгий ступор.
                "Герой нашего времени"
    Очарование от творчества Довлатова быстро кончилось, и не только потому, что я работал среди людей, о которых он писал с непременным желанием высмеять, унизить.Утомляло  однообразие рассказов. Потому на собрание сочинений даже не замахивался, а из того, что сумел одолеть, сделал вывод, что одним из более  чемм немногочисленных положительных персонажей был Иосиф Малкиэль.
 Я даже не буду пытаться гадать о причинах писательского нежного отношения к нему, хотя чего лукавить:человек этот был далеко не ординарный. Каждый, кто прочел шукшинский рассказ «Миль пардон, мадам…» легко может представить и прекрасного (он и в самом деле был обаятелен) Иосифа. У него с Бронькой Пупковым оказалось нечто общее: непреходящее желание заливать, причем, на сугубо военную тему. От рассказов об участии в Великой отечественной его бог миловал, но остальные конфликты, включая даже Корейскую войну, он не пропустил. Со знанием дела, с деталями повествовал о своем участии в каждом  значительном сражении, причем не на заднем плане, а непременно в пекле, где решалась судьба кампании и вклад в которую, его, Малкиэля, был решающий. Не оставил он своими заботами и Афганистан. Рассказывал так, что даже мысли не возникало, как удавалось ему совмещать боевые действия с работой в редакции, не беря даже больничных листов для залечивания ран, перечень которых не поддается счету. Каждую из них он готов был продемонстрировать в баре, и только природная деликатность слушателей, останавливала его.
Не знаю, сколько он отработал в редакции (я пришел сразу после него), и почему перешел на работу в драмтеатр на должность рабочего сцены. Конечно, коллектив лицедеев ему ближе, но поговаривали, что уволился из Дома печати, потому что его перестали слушать, а освежить свое военное прошлое ему было лень... А там  все-таки новый коллектив, можно было воспользоваться старой пластинкой.
                Фрау Мюллер, жена Леонида Броневого
Среди моих  не красящих меня «достижений» и невольно нанесенная обида Леониду Броневому. Встречался он с экипажем теплохода, куда и нас пригласили. Это сейчас я маленько обтесался, а тогда я был до неприличия закомплексованным, стеснялся и слово сказать в присутствии любой знаменитости. Но моряки стеснялись гостя еще больше,  пауза становилась неприлично долгой, и тогда я ляпнул: «Не могу отделаться от ощущения, что передо мной сидит сам Мюллер». Броневой мгновенно парировал: «Вы не оригинальны», но потом немного оттаял и объяснил причину своей болезненной реакции. Оказывается, после выхода "17 мгновений..." его жену на работе называли не иначе, как фрау Мюллер. Много было после этого истерик, пузырьков корвалола и прочей лечебной радости.Словом, опрохвостился я. Это сейчас бы нашелся, что спросить, но пельмени назад не раскатаешь. Очень хотелось бы извиниться, объяснить, но такой возможности у меня больше не было.
                "Синьхуа" -кузница кинорежиссера
До прихода в большую газету я не представлял, чем должен заниматься выпускающий. И долго донимал Вадима Чаадаева (о нем чуть позже) расспросами, правда, безуспешно для себя. Но, как только я занял место заместителя ответ. секретаря в «Молодежи Эстонии, дошло моментально. Без выпускающих как без рук. По ряду причин, в том числе и материальным,  они долго здесь не задерживались. С улицы никого не брали, но и «проверенные» имели чаще всего слабую подготовку, добирая опыт «на марше». В один из дней нарисовался у нас Алексей Шипулин, бесед долгих у нас не было: разница в возрасте да и дефицит времени при выпуске газеты страшнейший. Производил он впечатление увальня, соображать то он соображал, но все как-то через «нехоть». Отработал он у нас месяца четыре и вдруг узнаю: должность выпускающего опять вакантна. Оказывается, что накануне вечером номер у моего напарника шел удивительно легко, у Алексея было хорошее настроение, и он решил развлечься: единственная возможность для этого –пожужжать с линотиписткой. Что ему взбрело в голову –не знаю. Но на официальном материале, засланном в набор, он зачеркнул слово ТАСС, и написал СИНЬХУА. Наборщица "на автомате" отлила все это в металл. Причем, предназначенный для чужой (партийно!!!) газеты. Прохлопали это даже корректоры, выловила свежая голова. Ну и утром был уже готов приказ. Этот случай не стоил бы даже упоминания о нем, если бы не одно обстоятельство: Алексей закончил ВГИК, стал режиссером документальных фильмов, регулярно получает призы за свои работы. Последний - на таллиннском фестивале. А потому как его возраст чуть за пятьдесят, то уборка урожая предстоит еще, дай бог, долгая.
   Ну а если бы не отмочил свою шутку, то сколько бы потерял Кинематограф, да и мы, зрители. А с Вадимом Чаадаевым вот какая история приключилась. Работал он выпускающим в газете «Советская Эстония», учился вместе со мной (заочно)  в ЛГУ  на факультете журналистики, куда время от времени надо было посылать напечатанные работы, свидетельствующие о том,  что студенты овладевают успешно азами журналистского мастерства. Не знаю, по каким причинам, но однажды он здорово опоздал с отправкой. Вернее, с написанием своей нетленки. За душой у него не было ни строки. И тогда он попросил сделать оттиск полосы, предварительно вместо авторской  фамилии  поставив свою. Но, как выяснилось,на факультете работали отнюдь не лопухи, они тотчас раскусили хитрость. И разгорелся скандал. Детали его доходили стороной, но на очередной сессии Вадим появился как ни в чем не бывало, элегантный и уверенный в себе. Спрашивать его, как удалось выкрутиться, было неудобно, расспросы –как соль на раны, но было интересно, вдруг самому пригодится ценный опыт. Спросил его жену, с которой во время обеда оказались за одним столом. «Ты знаешь, он написал такую объяснительную, что я чуть не расплакалась, когда прочла ее» Видимо, и на факе испытали те же чувства, коль простили его «косяк». Жаль, что мне не довелось бросить взгляд на этот шедевр. Такое написать (чтобы еще и слезу выжать)
                Заколбасило от свободы
     Слова «пьянящий воздух свободы», под  которой  подразумевают демократию нонешнего розлива, для меня были не больше чем метафора. Но некоторые события поколебали мою убежденность. И первый удар я почувствовал по прочтении газетной  заметки в «Вечернем Таллинне». С  ее автором  - Владимиром Ционом, -  был знаком шапочно, но нисколько не рвался сократить дистанцию.  И  совсем не потому, что злые языки Дома печати – видимо, не без резонов -  без устали упражнялись по части интерпретации его фамилии, из которых самой приличной была Ционистый калий. Кое-кто - то ли от лени то ли еще по каким причинам - второе слово норовил сократить до первых трех букв.  Моему же общению с ним  не способствовала  авторская бесцветность, или, как сейчас бы выразились- беспонтовость.   
     Но 50-строчной заметкой  ему удалось-таки обратить  всеобщее внимание  на  себя . Во - первых,  заголовком -«Я не торгую эстонской землей», во-вторых…Нет, лучше я ее перескажу, очень близко к тексту. Некто Калью, водитель КРАЗа работал  в Сибири, на строительстве газопровода. И, как живописует Цион, страдал исключительно от того, что не мог построить тепличку. И главное препятствие для него было в том,  что  он не  мыслил ее без  родной эстонской земли. Страдал очень  сильно, но ему неожиданно  повезло: пришла пора менять машину, потому предстояла командировка на  Украину.
…Усевшись за руль уже новой машины, Калью  вспомнил о своей голубой мечте, и  …умудрился  сделать крюк в добрую тысячу километров -заскочить в Эстонию. Набрав  полный кузов родной земли,  двинулся  в Сибирь.
  «До Урала ехали спокойно»-повествовал Цион, но как только перевалили становой хребет державы,  машина Калью (вернее ее содержимое), словно магнит начало притягивать  окрестных мужиков,  и каждый просил  продать хоть  одно ведерко.
.  Разумеется, все получали от ворот поворот, а в те моменты, когда «покупателей» становилось особенно много,  землевозец ложился в кузов, раскидывал руки крестом и  -как заклинание- повторял: «Я родной эстонской землей не торгую». 
    Цион уверял, что теплица была построена, но зная масштабы дарования автора, нетрудно было предположить, что это всё было заточено под развесистую клюкву