К слову об образовании

         А вот другое видение… Тридцать шестая школа города Сыктывкара. Расположена недалеко от железнодорожного вокзала столицы республики почти что на окраине жилой застройки. Со второго этажа бело-серого силикатного здания, в южные окна виден еловый плотный лесок, уходящий к горизонту.
       Довольно большое число студентов-заочников Коми пединститута поселили на первом этаже в спортзале на раскладушках. Условия более чем спартанские, но… нам ли, детям развитого социализма с человеческим лицом, требовать себе на целый месяц сессии, какого-то благоустройства в проживании – есть, где ночь перекантоваться, и ладно.
      Время  здесь летит, как в армии. Глаза утром продрал и далее, пожальте, как та белка по кругу, двенадцать часов лекций, перемежаемых, правда, не на каждый день сдачей текущих зачётов и экзаменов... А ведь ещё надо где-то перекусить, хотя бы наскоро, не худо перехватить кое-что в учебниках, в конспектиках порыться… - да мало ли. Жизнь бьёт молодым сиропом – не сохнет чахлостью, не ограничивается одними занятиями, хоть ты часов в сутках убавь. И ничего не огорчает. Может, после моей службы в погранвойсках ничего и не страшно теперь? За плечами школа с медалью, погранзастава с нагрудным знаком «Отличный пограничник», пять лет работы слесарем на производстве… Учиться поступать после демобилизации не хотел. Молодая свобода после трёхлетней армейской узды нравилась. Да нарвался на нравоучение, произнесенное прямо-таки самой жизнью.
      Раз в нагнавшем шумном автобусе притулился в подпрыгивающем пыльном углу. Ехать надо было из кожи вон, и подвыпившие, случаем посланные спутники нисколько не омрачили  молодого слесаря и вчерашнего погранца нашедшего попутку к родному дому. Колёса, знай, наматывали километры, и мне было покойно на душе, и даже поначалу не хотелось слушать разухабистый гомон расходившейся компании. Они были сами по себе, я … да вроде, меня и не было вообще, только мою бренную оболочку неутомимый пазик вёз и вёз к пункту А.
    Хотя, что говорить, компания была интересная, и верховодил ею никто другой, как сам начальник местной милиции. Кудрявый волосом, поддатый в меру и чуявший себя по-соколиному в то и дело кренящемся автобусе он, как и другие в сложившемся по случаю кругу, не пропускал мимо себя замызганного стаканчика. Когда подходила очередь, лихо опрокидывал горючее в нутро и парил, парил над сидевшими у ног собеседниками, высился, стоя на покачивающихся негнущихся ногах и, выпрастывая руку из-за распахнутого борта цивильного пинжачка, колол ребром ладони воздух, поучал слушавшую его гопоту, поучал.
     А гопота была и не совсем гопота. Уже солово клевал носом инженер-строитель местного совхоза, спец в хозяйстве третьестепенный и незаметный, но с образованием техникума. В разговор привычно не совался, не обращал на себя внимания. Рядом, зажав потасканный ридикюль под мышкой, сидел фельдшер-ветеринар, получивший образование, скорее, не по призванию, а от обыкновенной безвыходности. Ну не хотелось человеку после школы рядовым работягой совхозным бурёнкам хвосты крутить, матюги бригадирские запоминать каждое утро. Он и до сих пор не хочет с утра интересоваться, нет, не международным положением в странах загнивающего Запада, а обязательными возможностями словчить, где ни то бутылёк  дешёвенькой бормотухи со товарищи достать, оприходовать его, да от работы таким образом себя освободить. А бригадир… да пусть себе ругается: с пьяного какой спрос… Об участковом инспекторе, прямо уставившемуся в глаза начальнику милиции, не говорим. Тот качался возле начальника, расправив, как на строевом плацу, плечи, вообще перед начальством слова не имел по должности. Только напряжённо силясь удержать внимание и сопя в положенные дырочки, пялил косые от выпитого глаза на человека, от которого зависело всё. По другим сиденьям в автобусе располагались прочие пыльные, приземлённые незнатностью личности, но среди них один, особенный - Сашка Майсак.
      Роста гвардейского, при широченных плечах и странно маленькой головке человек был в миру покладистым мужем и сварщиком высочайшего в здешних местах пятого разряда. Село ведь технику и прочий металлический лом получает из города. А механизмы и устройства, нужные позарез, имеют обыкновение ломаться. И вот тут без Майсака никуда. Нужен он и главврачу, что недрогнувшей рукой выписывает ему, здоровенному бычине, больничный лист на период ремонта в больничном здании… и директору совхоза, что, не считаясь со своим временем и почётом, особенно в страду везёт Майсака в ночь-заполночь на собственном ГАЗике в поля к заглохшей сельхозмашине… и директору хлебозавода, что никак без золотых майсаковских рук не может положить сварной шёв в том же грязном отстойнике, где пищевой коррозией съело трубу… и самому председателю сельсовета, что без Майсака никогда отопительную систему в детсадиках не запустит, нет, и …- боже ты мой! кому же он не нужен. А тут вдруг в компании, хоть и не обнесли его стаканом прозрачного, как слеза, пойла, - а вот не то уважение, нет, не то.  Мало того, начальник милиции то ли спьяна, то ли оттого, что его милиция в сварных работах не нуждалась, а прижать могла каждого… здесь во всеуслышанье, куражась, и заявил, ни на кого не глядя, что не уважает простых работяг за похожесть на обыкновенное стадо скота! Вот имеющие хоть какое бы то ни образование в жизни себя нашли, утвердили и, как он, тоже имеющий среднее специальное, состоят при должности, то есть люди с законным самоуважением… Разглагольствовал милицейский дуб, и по всему было видать, что гордится своим положением образованного, и что совсем ни во что не ставит авторитетный человек людей необразованных и среди них персонально  Сашку Майсака. В тесно спитом кругу, что покачивал автобус в своём нутре из стороны в сторону, подавляющее большинство мента поддерживали. Ну, как было не поддержать, когда тот начальник милиции, то есть специалист с угрожающими возможностями, когда тема была совсем не плёвая – интеллигентная, и к тому же от принятого на грудь голова у каждого плохо соображала и могла разве что следовать сказанному и обязательно соглашаться, а значит, того же Майсака презирать. Подумаешь, руки золотые? А  образования, самого захудалого, и нет. Нет и нет! И взять его при возникшей острой нужде не откуда. Чего стоит его петэушное? Это даже не среднее обязательное, как у всех, это когда тебя даже из школы, не доучив, выгнали…
        Майсак, чтобы захорошеть, мог выпить канистру с лишком. Но все в округе знали, его законная жена Евгения могла всегда вытащить мужа из любой пьянки, а он, не терявший разума, никогда ей не перечил. Не перечил на удивление всей остальной части мужского населения окружающих сёл и деревень! которая при любой возможности выпить, обретала свободу и даже временную власть над своими жёнами. И вот эта майсаковская особенность в совокупности с другими его достоинствами, как то стоять посреди праздника на сцене, куда однако никакого мужика не затащишь, и среди баб и не то, что подпевать даже, а ворочаться неуклюжим медведем под одобрительный и поощрительный взгляд супруги, или молчать, когда другие мужики вдруг начинают ругать и поносить почём зря своих жён, или вдруг ни с того ни с сего крушить любого, кто подвернулся, кого доставал бесприцельно отправленный в пустоту майсаковский кулак…  И  вот эти особенности в совокупности с пятым разрядом сварщика и его степенной избирательной  отзывчивостью на все беды лучших людей округи делала Александра особенным и неповторимым, а тут… образование.
      Очередь глотнуть зелье Майсак не пропускал, но выполнил уже как-то механически, без радости в душе. А кудрявый начальник, не желавший присесть, уже не стесняясь своих намёков, прямо смотрел бесовским глазом на мутнеющего сварщика. Ему было не впервой гнуть гордую душу через колено. Его пьяное торжество выглядело профессионально бессовестным, а человек страдал. И это страдание хорошего вобщем, да ещё и исключительного в своём роде человека вдруг стало мне особенно понятным, резануло даже своей незащищённостью. Как же так? Майсак!  Всё же при нём: и мужская завидная стать, и добрый характер ребёнка при недюжинной силе, а главное, его искусство варить металл в невозможных условиях, когда надо ювелирно, когда широко и плотно толстым швом, но всегда добротно и надёжно – на века. Майсак! Да начальник милиции, этот бабский прихвостень и балаболка, рядом с ним выглядел недоделанным антиподом, подобием мужчины, а кивавшие то ли начальнику, то ли на ухабах деревенской дороги эти образованные средние спецы вообще в сопоставлении с Майсаком могли сойти лишь за ощипанных петухов… Но высококлассный сварщик всё ниже опускал голову… в части образования у него было только ПТУ, и прочее… не взять, не выскрести, не предложить гордо: нате вам! Не перепишешь жизнь с чистого листа. Не переломить судьбу состоявшемуся человеку. Ведь уже есть в житейской колее любимая жена, есть дети, которых пришла обязанность поднимать, есть сварное дело, которое пришлось по сердцу и пристало к рукам, отозвавшись признанием оценивших. Всё вроде есть из необходимого, а вот образования нет и не будет.
       Как же так? Я уже не мог переносить равнодушно и заболел мыслью, что рядом со мной обижают достойного человека. Нельзя его обижать! Он многим лучше того же начальника милиции, шустрого и уже спившегося на своей должности. Про этого начальника ходил анекдот, который на самом деле был совсем и не легендой.
       В форме ли, а чаще без неё обычно с утра этот известный каждому шоферюге главный мент поднятой рукой тормозил машины. И открыв дверцу, не права требовал, а, загадочно кося глазом, молча смотрел на водилу… Знающие тут же лезли в бардачёк, доставали гранёный стакан, причём, не маленький стограммовый, а обыкновенный солидный стакан и тут же взмахом фокусников наполняли его прозрачной слезой. Начальник милиции с оттенком безразличия, как за своим, протягивал правую и в мах порожнил посуду. Закуски не требовал. Подышав в согнутый локоть, возвращал стакан и, отвернувшись, больше не препятствовал движению. Кстати, маленькие стаканы выбрасывал, а незнаек за езду без стакана в бардачке автомобиля наказывал.
       И вот этот столп сельского общества, выставляя себя образованным интеллигентом, попирал классного работягу? Во мне словно щёлкнуло реле: я, после погранвойск уже пять лет гонявший балду, решил получить образование. Меня, конечно, никто в моём пыльном автобусном углу и не вспомнил, не трогал, но всё произошедшее у меня на глазах утвердило меня в обретённом решении продолжить образование, получить диплом. Получить и ни каких гвоздей… И чтобы никогда никто не смог меня унизить так, как при мне унизили высококлассного сварщика Сашу Майсака.

       Тридцать шестая школа… Памятный спортзал, где стояли рядами наши убогие раскладушки. Оставленные, словно бы нам в наследство, автоматы с газированной водой, стоявшие в школьных коридорах, которые мы довольно скоро опорожнили, научившись ловким ударом кулака заставлять электронику выдавать нам порцию лимонада. Помню, как крутившийся рядом на раскладушке сосед-географ, закатывая глаза, заучивал наизусть реки и речушки Сибири…      Однажды трёхэтажное здание задрожало словно от землетрясения. Один за другим, а то и человек по пять в спортзал врывались коллеги заочники. Стремительно ныряли головой в распахиваемые сумки, книжки, тумбочки, выхватывали оттуда зачетки и исчезали за дверью. Топот уходил выше на этаж… Мой сосед, выхватывая скачущими руками из-под подушки зачётку, успел мне открыть секрет землетрясения: «Чего лежишь? Хватай зачётку и за мной… там наши Жданова поймали… Тебе что оценка по истории КПСС не нужна?» 
        Я сделал вид, что догоню его,  а никуда не побежал. Конечно, было бы неплохо получить хотя бы одну оценку просто так, но … не побежал никуда. Потом, когда землетрясение стихло, я поднялся на второй этаж и отыскал пустую классную комнату, в которой среди подготовленного к летнему ремонту мусора откровенным сиротой стоял стол, а на нём откушенная два раза луковица, использованная, скорее всего, как закусь, и большой гранёный стакан. Пустой пивлитры нигде не валялось. Вероятно, кто-то скрыл следы преступления: здесь за два стакана водки профессор педагогического института направо и налево ставил оценки в зачётные книжки заочников, высвобождая их от лишней головной боли, а себя от похмелья и давно потерянной совести. 
     Стоит ли говорить, итоговый экзамен по научному коммунизму на диплом я сдал на отлично. Ну, а профессор Жданов… раз я встретил его у кинотеатра «Октябрь», невысокого тощего и, кажется, в том же чёрном пиджаке, странно оттеняющего его склеротическое лицо, который он носил всегда. Преподаватель Истории КПСС был зверски пьян, передвигался, загребая руками то воздух, то землю. Я его аккуратно обошёл. Я бы его обошёл, даже если бы знал, что великая и направляющая КПСС канет в лету в 1991 году… Сашку Майсака  мне было жалко, я был все й душой против того, чтобы его оскорбляли. Ну а профессор, закусывающий луковицей… я уже тогда в 1975 году отлично понимал, какая он образованная сволочь.