Стансы любимого сезона

СТАНСЫ ЛЮБИМОГО СЕЗОНА


          «Дpевние Вейи, в те дни и вы называлися царством,
          Гордо на фоpуме там тpон золоченый стоял,
          Нынче поет сpеди стен лишь унылая дудка пастушья,
          Зреют на ваших костях в поле шиpоком хлеба».
                (Секст Пpопеpций)



*  *  *

1.  Эта грустная осень! И грусти прекрасней найти
    за весь год не удастся, хоть ей и достаточно места.
    От бульварной скамейки шагов девятьсот пути
    до подъезда, и все pасстоянье покрыто блаженством.

*  *  *

2.  Написать бы письмо, чтобы прожило тысячу лет
    ощущение осени в звуке, движении тонком.
    Не в стране, где ни то что чернила, бумагу, конверт –
    даже воду и воздух нельзя сохранить для потомков.

*  *  *

3.  Если скажешь: «Судьба», – непременно услышишь в ответ
    то невнятную речь сосняка, то настила сухого
    заговорщицкий шепот. И если ты думал, что нет
    никого за три мили, теперь не помыслишь такого.

*  *  *

4.  Прилипает к виску паучковая слюнка-струна.
    На какую волшебную арфу ее натянуть бы,
    чтоб с последней осой веселиться, покамест она
    над увядшею клумбой скитается тщетно в беспутьи?

*  *  *

5.  Крестик крошечный сферу небесную вдруг пополам
    рассекает раскатом, и ширится гул отдаленный.
    Самолеты – не птицы, но к южным стремятся краям.
    Мы останемся здесь наблюдать измененья сезонов.

*  *  *

6.  То сгорело, что некогда буйно под солнцем росло.
    Кто накормит с руки, тот и пламенем позже сжигает.
    Наконец этот диск исполняет свое ремесло –
    не палить, а светить! И сияет листва золотая.

*  *  *

7.  Принимает октябрь лета бабьего праздничный вид
    в старой балке, впитавшей лягушечью краску и лисью.
    В теплой чаше глубокой еще разнотравье пьянит:
    то пахнет полыньей, то врывается тысячелистник.

*  *  *

8.  Вот и мы незаметно с тобой перешли рубикон
    и ровесники стали теперь третьей четверти года.
    «Что нас в жизни еще ожидает?» – ты спросишь. «Закон
    одинаков для всех, – я отвечу, – смотри на природу».

*  *  *

9.   Оттого и дороже мне поздние эти цветы,
     что всю нежность они в аромат напоследок влагают.
     Так и мы помудрели в закатные годы, и ты
     не отдернешь руки и прижмешься ко мне, дорогая.

*  *  *

10.   Ветер думает, только ему позволяют срывать
      многолиственный шумный наряд с веток, задранных в небо.
      Время тихо смеется, привыкшее вечно скрывать
      все величье свое от шныряющих праздно и слепо.

*  *  *

11.   Как наш беден язык! И какие поставить слова
      в ряд единый, чтоб что ни строка – то почти лакримоза.
      Нет, куда колоритней про все нам расскажет листва,
      прорыдает на всех языках и умрет до морозов.

*  *  *

12.   Мы в молчании шли, но вершилось кружение строк
      в ненасытной моей голове под давлением сада.
      Если хочешь, строфу (а по-твоему – просто стишок)
      я прочел бы тебе под печальный мотив листопада.
 
*  *  *

13.    Ну, так слушай! Волшебный клубок, золотистая нить.
       Как труды рукодельницы, знавшей лишь ночь да иголки,
       да свечу, да терпенье. Так осень и нас одарить
       хочет сочным сюжетом – ремеслом кропотливым и тонким.

*  *  *

14.   В нашем дивном краю лишь в частушке привыкли к стихам.
      Или в песне споют. А прочтут – и тотчас позабыли.
      Чтобы лавры срывать, нужно двигаться к югу, а там
      хоть и публики нет, эта зелень растет в изобильи.

*  *  *

15.   Но лишь здесь этот запах лесной, упоительный хруст,
      что, увы, как стихи или музыка, – мелочь для многих.
      Ведь подарена нам эта радость высоких искусств,
      чтоб забыть, что мы – звери, и вспомнить на миг, что мы – боги.

*  *  *

16.   А с прогулки воротишься в библиотечную тишь.
      Меж глухих стеллажей там как будто бы осень продлится:
      те же ветхость и пыль, та же радость волнения, лишь
      прикоснешься к послушным, навечно сплетенным страницам.

*  *  *

17.   Все на землю падет и под землю уйдет навсегда.
      Черепками листвы покрываются быстро аллеи.
      Словно в прах рассыпаются старые города.
      Под ногами рыдание, слышишь? Уйдем поскорее!

*  *  *

18.   Жгутся листья в кострах, и в дыму он особенно нищ
      и убог уходящий сезон в потайное безвестье.
      Наша прошлая жизнь – беготня от родных пепелищ,
      а, по сути, топтанье на месте, на выжженном месте.

*  *  *

19.   Что за след на тропе? Сильный зверь тут прошел молодой.
      Ах, не бойся, должно быть, собаки в ночи сторожуют.
      Если встретим, покормим их булкой. Иль просто ладонь
      перед ними открой – и не примут тогда за чужую.

*  *  *

20.   Оперенье сорочье лежит на траве. Подними
      атрибут этой драмы, для птицы оконченной плохо.
      Боевое перо к волосам поднеси хоть на миг,
      а с другой стороны лист кленовый приладь себе в локон.

*  *  *

21.   Осень – время стихов; и особенно сладко прочесть,
      приближаясь губами к тончайшему слуху ракушки.
      Твой прозрачный фарфор постигает, как счастье, болезнь
      звукового письма под цыганскую сказку кукушки.

*  *  *

22.   Мы купаемся в рифмах, считая, что Бог одарил
      нас одних этой крученой шерстью седого барана.
      Ведь не только их греки слагали. Еще – дикари.
      Но страшней, что писали стихами вожди и тираны.

*  *  *

23.   Интересно, как в Лондоне? Тоже, должно быть, туман.
      И пропитаны сыростью плечи, деревья и зданья.
      Ну и что из того, что других мы не видели стран? –
      для стихов нам хватает и наших красот увяданья.
               
*  *  *

24.   Под мелодию дробную пляшут на стеклах машин
      щетки танец восточный; и прочь под зонтом убегая,
      ты на этот же самый манер мне рукой помаши
      на прощанье, на счастье, на что-то, чего я не знаю.

*  *  *

25.   Неужели я вышел за дверь для познанья вещей?
      Пережить этот вихрь, чтоб на строчку прибавилась запись!
      Нет бы дома сидеть, разбирая элегию щей
      иль вином запивать прописной пятистопный анапест.

*  *  *

26.   Под дождем проливным черный ворон с тяжелым крылом
      пролетает так низко, что кажется брошенным камнем.
      Мы привыкли к паденью камней. Обреченный на слом,
      рассыпается город, под коим и мы с тобой канем.

*  *  *

27.   Каллиграфия голых ветвей. Ветром рвущийся сад.
      Жить бы в южных краях с неподвижностью по Птолемею.
      Понт Эвксинский молчит. Кипарисы, как идолы, спят.
      Мы лежим на песке, все забыв, ни о чем не жалея.

*  *  *

28.   Когда кончится дождь, на прогулку одна между луж
      по искрящейся скользкой листве ты пойдешь осторожно.
      Не увижу тебя. Промочил башмаки и к тому ж
      переждать этот дождь невозможно, клянусь, невозможно.

*  *  *

29.   Пропустив листопад, что в ночи, словно море, шумел,
      дверь откроешь, а там – как последствия варварской бойни.
      Только нет победителей, нет окровавленных тел.
      Старый дворник опавшие листья сметает спокойно.

*  *  *

30.   Потонувшие крыши в окутанной дымом листве.
      Холодает. И топятся печи, умытые мелом.
      И такою пронизан тоской обескровленный сквер,
      что и ты бы ее на словах передать не сумела.

*  *  *

31.   Небеса и вода опустели, никто не живет
      в охлажденной среде. Может, я ошибаюсь – не знаю.
      Посредине безлюдной аллеи открою я рот:
      вылетает парок, а слова вылетать не желают.

*  *  *

32.   Нынче как называется сей водоем? Сколько лет
      был Днепром, а сейчас – как мертвец, запеленатый в тине.
      Тридцать лет и три года забрасывай невод – скелет
      редкой птицы не выловишь, канувшей на середине.

*  *  *

33.   Вот молитвенный дом – обойдем стороной, мой дружок.
      Нынче паства от дури парламентской мало разнится.
      Будь у Бога глагол, пару ласковых им бы изрек,
      а Ему мы смогли б и под этой сосной помолиться.

*  *  *

34.    Лучше этого рабства не сыщешь – как будто игра!
       Говоря «слава Богу», незримого Цезаря славишь,
       от которого толком не видишь ни зла, ни добра.
       Как в рояле без струн – пустоту выбиваешь из клавиш.

*  *  *

35.   «Не дай Бог воплотиться вам в годы больших перемен».
      Так восточная мудрость гласит. Да, при всякой обиде,
      а с тираном у власти прожить, не вставая с колен,
      видно легче, когда от рождения неба не видел.

   
*  *  *

36.   Где же Царство Господне, когда ни вокруг его нет,
      ни внутри человека?.. Другие места мы не знаем.
      Ах, пустая забота искать. Нам осенний портрет
      заменяет все царства – божественна скорбь и земная.

*  *  *

37.   Ты кичилась весной, вот теперь мой черед настает.
      Ну, пойдем, покажу, чем кончается буйство цветений.
      Посмотри, это тот же пленительный сад, а исход
      одинаков для всех – для земли, для людей, для растений.

*  *  *

36.   Некрофил, говоришь? Словом зря беспокоишь уста.
      И музейный сюртук нас чарует, и фолиум ветхий.
      Просто мне по душе охлажденная мудрость листа,
      пережившего зной и покорно слетевшего с ветки.

*  *  *

39.   Птица ищет зерно, но успех ее равен нулю.
      Все равно, если б мы под крапчатой листвой отыскали
      золотую монету имперскую. Ни королю,
      ни аграрию жить не престало в юдоли печали.

*  *  *

40.   И как много последних, обиженных холодом мух.
      Было б столько же муз! Вот тогда и явиться поэту
      «судией всего мира». Как Шелли изрек, но потух
      свет их теплых жилищ. Жить душе и без муз, и без света.
 
*  *  *

41.   Хоть куда погляди, упирается всюду в зрачок,
      как кристаллик поваренной соли, мирская досада.
      Лишь в саду романтическом сладостна влага со щек.
      Там безумствует охра в летящих кудрях листопада.

*  *  *

42.   Да, я знаю глаза, что пускают блаженственный сок,
      когда я восхожу к риторическому апогею.
      Но поклясться готов: мой единственный это порок,
      сотни раз повторенный. Его я изжить не умею.

*  *  *

43.   То, что в сердце таится, порой неподвластно уму.
      Как бывает достаточно жеста иль ветра дыханья,
      чтобы в этот же миг – сам себя не спросив «почему?» –
      умереть, но исполнить безумнейшие желанья.

*  *  *

44.   Мокрый плащ расстегнешь, и покажется мне, что не та
      в шерстяном этом платье, что мне отдавалась так часто.
      Спит под грубою вязкой цыплячья твоя теплота –
      я холодной рукой снизу вверх познаю ее царство.

*  *  *

45.   O, густые дожди! Шевелюрою мокрой своей
      выметайте останки недавних горячих волнений.
      Наслаждаясь просодией бьющих о землю дождей,
      под покатою крышей слились две усталые тени.

*  *  *

46.   Сколько лет мне, дитя? Век живи – век сложенью учись?
      И какая по счету осенняя эта погода?
      Из семнадцати лет вычитай предстоящую жизнь –
      в этом минус-пространстве уместятся все мои годы.

*  *  *

47.    Ты запуталась? Путь в вычисленьях иной изберем:
       сколько стансов прочтешь – поменяй эти цифры местами.
       Пока будешь считать, на расслабленном теле твоем,
       дабы счет не забыть, что-нибудь посчитаю губами.
 
*  *  *

48.   Как любили мы зеркало в детстве, так любим теперь
      лица наших детей, но бранить за проступки их станем,
      о которые сами же грелись. Нам нынче теплей
      от пороков иных. Только нет нам за них наказаний.

*  *  *

49.   Я откроюсь тебе – это тридцать шестой мой ноябрь.
      Неужели не вправе я сам себе выбрать подарок?
      Между пиршеством буйным и сном в одиночестве я б,
      верно, выбрал бы сон – вдалеке от лобзаний и чарок.

*  *  *

50.   Мой любимый ноябрь! Мы друг другу свои голоса
      открываем. Но пушкинский голос звучит между нами.
      Мне не меньше приятна печальная эта краса,
      и о ней мне сказать тебе нужно своими словами.

*  *  *
 
51.   Кружевница, спеши показать свой последний узор.
      Еще пару недель и заляпает манною кашей
      поваренок-декабрь желтой ниткой расписанный двор,
      что согласен на все и не ведает, что ему краше.

*  *  *

52.   Подойдут холода. Только вряд ли хоть что-нибудь тут
      переменится. Что всколыхнуло бы зону погоста?
      Правда, утром однажды осенние краски свезут,
      как червонцы, в корзинах. И двор мой обрящет сиротство.

*  *  *

53.   Как бывает прекрасен полуденный сон в тишине
      опустевшего дома! Подобное чувство рождает
      романтический сад после бурного лета, зане
      позади маета бытия балаганного края.

*  *  *

54.   Мы дивимся тому, что лет двести, наверно, назад
      европейским романтикам было по вкусу и нраву.
      Далеко он ушел, этот запад, а мы в тот же сад,
      как вошли, так и бродим меж гейневских веток корявых.

*  *  *

55.   Да, природа... Но как ни крути, а работе, семье
      отстранить удается от нас все ее остраненье.
      Вся-то радость: прийти в выходной посидеть на скамье
      полчаса или чуточку больше под ветром осенним.

*  *  *

56.   Даже пыльная мелочь имеет природную стать.
      Обращение времени славит ее или ранит.
      И упавший листок может все, как ладонь, рассказать.
      Как судьба ни горька – жизнь сама, несомненно,- избранье.

*  *  *

57.   Сам себе говоришь: не беги от толпы, перестань
      по безлюдным аллеям клевать тонкорунные крохи.
      Выхожу на проспект – всюду спины и псиная брань.
      Вот картинка последних шагов уходящей эпохи.

*  *  *

58.   Если встретишь знакомого, вечный вопрос: «Как дела?»
      Что ответишь? Что шишки в судьбе заменили подарки?
      Что смеюсь я все реже, что днями сижу у стола,
      и молчит телефон, и не пишет никто патриарху?

*  *  *

59.   Все в конечном итоге обpящет желанный покой.
      Лишь на гребне страстей иногда забываешь про это.
      Закрываясь от яств и от язв, понимаешь, какой
      мир, в котором живут без оглядки и без завета.

*  *  *

60.   Эта грустная осень... Я, кажется, так начинал
      несвязуемых кентерберийских письмен заунывность?
      Не избавиться! Грусть, как болезнь, проникает в финал.
      Измененье характера ждать от сезона наивно.

*  *  *

61.   Завтра будет морозно. Вернешься в натопленный дом.
      Только сбросишь пальто, и лицом я в озябшие ноги
      окунусь. Твой подол пахнет яблоком свежим. Знаком
      мне давно этот запах своим ароматом глубоким.

*  *  *

62.   Скоро кончится осень, известкой затянет окно.
      Станет тихо, все щели заложит искристая вата.
      До весны нас укроет ворсистое полотно.
      Мы уснем в королевстве пуховом, перинном, кроватном.

*  *  *

63.   Утром глянешь в окно – во дворе, как на праздник, бело.
      И от яркого света дрожит ослепленное веко.
      Год свой круг завершил. Остается лишь месяц всего.
      И каких-то пять лет до скончания этого века.


      Осень, 1994 г.