Заброшенная скамейка

Он медленно шел по узкой тропинке, ведущей в самую глубину сада. Небо стремительно покрывалось тучами; с каждым шагом становилось все темнее и прохладнее, но ему, казалось, было все равно. Ветер теребил непослушные волосы и тянул куда-то в сторону. Пару раз человек спотыкался и останавливался, как бы раздумывая, но через несколько секунд продолжал путь, все так же не спеша.
Начинался дождь. Он мелко накрапывал из-под деревьев, то, усиливаясь, то, стихая на короткие мгновения. Скоро все совсем заволокло, только на горизонте виднелась светлая полоска чистого неба. В воздухе пахло свежестью, от которой темнело в глазах, а вокруг стояла такая тишина, что невольно сжималось сердце.
Наконец человек остановился около маленькой скамеечки, небрежно заросшей травой, как бы покинутой и забытой, такой же одинокой, как и он сам. Прогнившее местами дерево почернело, а спинка накренилась куда-то вправо. Эта часть сада была заброшена с очень давних пор: некогда величественные статуи позеленели от времени и крошились у основания; некоторые деревья были настолько стары, что их ствол не представлялось возможным обхватить руками; а тонкой работы решетка забора давно проржавела и покосилась. Оглянувшись на эту удручающую картину, человек горько усмехнулся. Он подошел к скамейке и аккуратно погладил дерево рукой. Его лицо осветила нежная улыбка. Он сел и закрыл глаза…
Молодой человек весело бежал по садовой дорожке. Яркое солнце, прорываясь сквозь широкие ветви деревьев, отражалось в его больших глазах, наивных, по-детски распахнутых. Он бежал так быстро, что, зацепившись за кочку, упал. Потерев ушибленное колено, он  тепло засмеялся и побрел к маленькой скамеечке под раскидистым дубом. На ней лежал томик стихов в красивом переплете. Он поднял его, глубоко вздохнул, мечтательно закрыв глаза, и с криком: «Она», - весело помчался назад  к дому, напрочь забыв про ушибленное колено.
Да это была именно Она. Та самая, которая так часто являлась ему во сне и не уходила до самого утра. Единственная родственная душа во всем мире. Та, которая понимала его без слов и могла успокоить, лишь слегка улыбнувшись. Она входила в комнату, и мир становился для него светлее. Жизнь казалась не напрасно прожитой от одного только ее присутствия рядом. В тот день она приехала…
Человек медленно открыл глаза и огляделся. Улыбка все так же блуждала по его морщинистому лицу, только глаза, по-детски распахнутые, оставались по-прежнему грустными. Сколько еще он будет жить здесь, совершенно один. Сколько еще долгих дней ходить ему сюда и сидеть до позднего вечера, пока не позовут пить чай. А потом, потом бессонные ночи, еще более долгие и тяжелые, чем дни! Как он устал от всего этого. Как хочется покоя, тишины…. Хотя нет, покой и тишина всегда с ним, даже когда их разрывают крики племянников, вопросы бесконечных родственников, на которые все равно никогда не будет ответа. Он молчит уже очень давно, молчит его сердце – оно остановилось тогда, с Ней. И теперь осталась одна пустая оболочка. Только  глаза, бесконечно печальные, выдают присутствие жизни в этом теле. Никто уже не помнит, когда он перестал говорить.
После Ее смерти он долго сидел один в своей комнате, потом вышел таким – согбенным, лишенным всяческой надежды на счастье. Чаще всего его видели здесь, на этой скамейке. Он просто сидел с закрытыми глазами и вспоминал. А что ему еще оставалось. Он просил не трогать эту часть сада. Это была единственная просьба, когда-либо высказанная им. И ее исполнили. Как бы не ветшал сад, его не трогали. Там когда-то ходила Она и читала свой любимый томик стихов; там Она сама сажала деревья, гордо возвышающиеся сейчас над землей; там ему до сих пор слышался Ее смех.
Он знал, что так нельзя, что надо идти дальше, но не мог. Что-то умерло в нем вместе с Ней. Неосознанно он даже перестал дышать, когда Она перестала. Потом еще несколько мучительных секунд вспоминал, как это делается. В глазах уже становилось темно, но он все никак не мог понять, что случилось, зачем ему воздух без Нее.
Ему растирали виски, поили коньяком, даже зачем-то пускали кровь. Никто не мог понять, что он просто потерялся вдруг в бесконечной пустоте этого мира и не знает, как из нее выбраться. Страх, всепоглощающий страх и хаос царил в голове. Реальность смешалась вдруг со сном, бессознательное существование во многих мирах и ни в одном сразу.
Он приходил в себя очень медленно. Забота окружающих только раздражала своей, как ему казалось, ненужностью. Когда он смог вставать, сразу выгнал всех из комнаты. Часами сидел один, пытаясь понять, что же произошло, как так случилось, что жизнь остановилась и не хочет двигаться вперед. Беззаботность и веселье молодости уходило в каждой секундой все дальше и дальше. Когда он после долгого одиночества вышел из комнаты, то уже не был тем радостным юношей, который недавно бегал по бесконечным дорожкам огромного сада в поисках своей прелестной дамы, нет – это был удрученный полу-призрак, спокойный и безрадостный, заново открывающий не представляющую для него теперь никакой цены жизнь.
Жил он тихо, домашние его почти не замечали, однако никогда не забывали. Такое горе многим казалось очень трогательным. Вначале многие пытались разговорить его, но потом оставили эту бесполезную затею. Постепенно к нему сложилось почтительно-уважительное отношение. Его не трогали, и он был явно этому рад. Так и прошли эти годы. 
Теперь он сидел и просто вспоминал. Время стерло многое из его памяти, но ее глаза никогда не перестанут появляться перед ним снова и снова, как в тот страшный миг. Вот Она лежит на холодном полу беседки с неестественно раскинутыми руками и не может пошевелиться. Какой ужас был тогда в Ее взгляде: это и жгучее желание жить, и неизбежное ощущение смерти. Он все тогда прочитал по лицу девушки. Это и теперь не давало ему покоя. Во рту пересохло, мысли путались, но взгляд неотрывно следил за малейшими движениями больной. Что он думал тогда, может, что все это сон – страшный и безумно реальный. Помнится, даже щипал себя за руки, оставляя на коже кровавые подтеки - боли не было, уже тогда ощущения покинули его, оказалось, навсегда. Потом время остановилось. Он не предчувствовал утраты, не было паники, просто все перестало существовать кроме Ее глаз, мир замер. Как? Зачем?
Группа людей толпилась около тела девушки, а она все так же неподвижно лежала и смотрела только на него, как бы умоляя о помощи. Глаза, этот взгляд преследует его уже много лет, никак не стереть его из памяти. Даже ночью, во сне они пронзительно смотрят ему в душу, словно кричат. Он поморщился, одинокая слеза скатилась к подбородку и упала на грудь. Кто бы посмел продолжать спокойно жить, улыбаться после этого. Как забыть Ту, ради которой сам бы умер тысячу раз!
Когда он склонился над Ней в последний раз, ему показалось, что некое подобие улыбки озарило ее лицо - на прощанье. Глаза так и не закрылись. Ему пришлось сделать это самому…
Но до этого он долго не хотел верить, все продолжал трясти безжизненное тело, требовать, чтобы доктор еще раз осмотрел Ее. Потом просто сидел рядом, мертвенно бледный, обессиленный, и гладил Ее волосы мокрыми от слез руками. А они все капали и капали, надеясь вынести с этим бесполезным потоком всю боль из его души. Теперь он плохо видит – наверное, от слез. Никогда бы люди не подумали, что мужчина может так плакать.
Когда Ее тело унесли, он еще долго сидел в беседке и не шевелился. Пол был таким холодным, словно обжигающим кожу. Его никто не беспокоил. Только дядя несколько раз проходил мимо и украдкой тревожно смотрел на племянника.
Потом были бесконечные месяцы ужаса и одиночества. Временами ему казалось, что рассудок помутился. Странные мысли посещали его, правда, о самоубийстве он не думал никогда. Сейчас это казалось ему странным – самый простой выход, но не для него, наверное. По ночам он не спал, сидел и смотрел из окна в сад. Ему мерещились странные фигуры, тени играли с больным воображением в свои злые игры. А он никак не мог понять, где находится. 
Сидеть в комнате вечно было бы невыносимо. Депрессия медленно отступала, приводя к полному безразличию восприятия окружающего. Но нужно было что-то делать. В тот день, когда он вышел из комнаты, из дома выносили оставшиеся там Ее вещи. Он прошел мимо с отстраненным взглядом, ясно давая понять, что не хочет никого видеть и впредь. Только томик Ее стихов взял со столика в гостиной – все же руки не удержались. Все эти годы книга хранилась во внутреннем кармане пиджака. Он изредка доставал его полистать. Там были и его стихи, посвященные Ей. Они были выведены аккуратным почерком на последнее странице. Он не любил их. Но выбросить не посмел.
Он любил Ее. Преданно и самозабвенно. Даже если бы она решила выйти замуж за другого, он бы не смог относится к ней с меньшей нежностью, не смог бы злиться или малодушничать. Но жить без Нее совсем, нет. Этого он не вынес. А, может, стоило бы попытаться?
Сейчас, впервые за много лет, он пожалел о зря потраченных днях своей жизни. Боль и так никогда бы не покинула его, но можно было попытаться облегчить ее. Забыть бы не получилось, но простить себя, возможно. Да и за что прощать, только если за слабость духа. Он часто думал о том, что Ей бы не понравилось, как он без Нее живет, как сам загнал себя в этот угол. Как же ему объясниться потом, при встрече, что без Ее звонкого голоса у него остались только хрипы, без радости – дикое страдание, без смеха – пустое молчание.
Жизнь тихо уходит из его тела, он и не держит ее, только вот будет скучать по этому чудесному саду. Пробежаться бы когда-нибудь по нему снова, услышать свой веселый раскатистый смех, разлетающийся между ветвей деревьев. Как все это далеко сейчас. Был бы у него еще один шанс, может, он бы смог все повернуть иначе. Хотя, нет. Явно не в этой жизни. Он закрыл глаза и подставил лицо под холодные струйки дождя.
Постепенно начинался самый настоящий ливень. И скоро все скрылось в бесконечном потоке. Ему было хорошо сейчас. Спокойно и, как ни странно, тепло. Появилась какая-то сила в нем. Рассудок устал лихорадочно собирать островки горестных мыслей в единую цепочку и распускать ее снова. Сердце устало ныть и судорожно сжиматься и каждого вздоха, оно захотело свободы. Он решил дождаться еще одного шанса. Решил, что обязательно начнет все заново. Только вот увидеть бы Ее поскорее. А там, он обязательно вылечит свою израненную душу.
Он посмотрел на небо, и серость его показалась ему надуманной, обманной. Нет, оно не серое, оно пока скрыло от нас свою истинную красоту, свой свет. Но кончится дождь, выйдет радуга, и солнце будет играть на ее полосках.
Всегда есть тот свет, который зовет нас за собой, в какой бы темноте мы бы не находились, как бы низко не упали. Главное найти его обязательно. Рано ли, поздно ли – значения не имеет, ведь, войдя в нашу жизнь, он озарит ее навсегда, вытесняя прочь самые застарелые страхи и сомнения.
Когда он подходил к дому, дождь уже закончился. Небо сияло, как только что вымытое стекло, в котором отражались самые ясные и чудные глаза – всепрощающие глаза истины. Проходя мимо столовой, он заглянул туда: вся семья уже пила чай, велась непринужденная беседа. Его чашка ждала хозяина, и манящий аромат витал вокруг нее. Он улыбнулся присутствующим, чем вызвал искреннюю ответную улыбку взрослых и бурный восторг у детей. Полной неожиданностью была его просьба подать ему печенье. Говорить за столько лет он не разучился, и, хотя язык еще плохо слушался, речь была в целом понятна. Такая перемена обрадовала всех, а престарелый дядя, сидящий в самом углу стола, счастливо улыбался беззубым ртом, и в глазах его стояли слезы.
 Неужели жизнь снова возвращается к нему? Да, уже поздно для всего на свете, но только не для счастья. Только не для настоящего осознанного возвращения в реальный мир. Впервые он думал о Ней без разрывающей сердце боли, а просто с необыкновенной теплотой. Она никогда не казалась ему более близкой и родной, чем сейчас, когда, наконец, был обретен душевный покой.
Он умер несколько лет спустя, сидя на своей любимой маленькой скамеечке, к которой ходил каждый день ненадолго прогуляться. Лицо его осталось спокойным и умиротворенным. В последние дни он говорил о том, что ему обязательно представится еще шанс прожить свою жизнь так, как надо. И в этих его словах чувствовалась некая  торжественность. До конца он так оставался малообщительным и несловоохотливым, но прежней мрачности уже не наблюдалась. И в его ясных, по-детски распахнутых глазах жила теперь только надежда, надежда на то, что впереди еще много хорошего и светлого, нужно только дождаться. И он ждал.
Последние слова его были: «Я уже иду»!