В чужом краю

В чужом краю, считающимся нашим,
где чужды и традиции, и речь,
была зима – нетронутостью краше,
чем удавалось в городе сберечь.

Вдали холмов заснеженных кочевья
зернистой синевой пленяли глаз.
Где в кисло-сладком воздухе вечернем
мне песня Сольвейг слышалась не раз.

Притихший лес, суровый, первозданный.
В снегу по пояс низкие дома.
Где санный след. Иль кажется, что санный.
И только повторишь – была зима.

И где окаменевшие уступы
сугробов, где тропинки замело,
шла мимо та, чьи неподвижны губы
и, словно маска, белое чело.

Молочный пар курчавился из кружки.
В засыпанных хлевах томился скот.
И лишь колодцев черные избушки,
и прутья черно-ржавые ворот.

Все остальное – под дородством снежным,
под грузом, белизной сводя с ума.
На цвет иной тут не было надежды.
И снова повторишь – была зима.

Я спрашивал себя, а чаще Бога,
как выжить здесь, когда прогретый лед,
вдруг треснув у весеннего порога,
как в саване Офелия, плывет?

Когда несутся вздыбленные глыбы,
потонет лес и спящие луга…
Такой сюжет они принять смогли бы?
Была зима. И будто на века.