Ласточка

Ласточка

Это воспоминание относится к числу самых ранних, светлых и печальных воспоминаний детства.

А началось всё с неожиданной радости. Ещё бы – старшие мальчишки дали мне подержать в руках настоящую живую ласточку! Одну из тех, какие стре-мительно летали в небе на недосягаемой высоте и вызывали восхищение и душевный трепет, невыполнимое, но неодолимое желание взвиться ввысь и мчаться вместе с ними. И со свистом рассекать упругую прохладу воздуха крыльями, которые, казалось готовы были вырасти за спиной, но… почему-то не вырастали. По крайней мере, пока. Оставалось только провожать стреми-тельных летуний восхищённым и немного завистливым взглядом…

И вот теперь одну из них мальчишки доверили подержать мне. Как и почему она попала к ним, точно не знаю. Может быть, это была жертва хитрой и ко-варной кошки, прокравшейся по карнизу крыши и заставшей врасплох лету-нью, беспечно спавшую в своём лёгком глиняном домике-гнёздышке, но су-мевшую всё-таки избежать кошачьих зубов, отделавшись лишь ранением да испугом.  А может быть, её сбил ястреб, и она, упав на землю, попала в руки мальчишек. А может… Нет, ничего другого в мою юную голову не приходи-ло. Да и к чему все эти рассуждения и догадки, когда настоящее живое диво с блестящими глазками-бусинками и раскрывающимся клювиком было в руке.

И моя, удерживающая его ладонь ощущала тепло этого изящного тельца и частое-частое трепетанье маленького отважного сердечка. А в моей стриже-ной мальчишечьей голове начали роиться планы лечения и выхаживания прекрасной маленькой пленницы, и даже приручения… Нет, нет! – Нежной сердечной дружбы с ней. А пока её нужно было просто-напросто бережно согревать в руке, не давая ей упасть на землю и ушибиться. Мечты мешались с реальностью, а сама реальность казалась зыбкой мечтой…

Маленькая прекрасная летунья, казалось, с грустью смотрела в небо, где но-сились её здоровые и счастливые подружки. И я тоже стал любоваться ими и вслушиваться в издаваемые ими на лету короткие цвиркающие звуки-реплики. И вновь разыгравшееся воображение возносило меня туда, в выши-ну, вводило в круг их стремительного танца-полёта…

Мечты мои были внезапно прерваны неясным, полу-интуитивным предощу-щением какой-то опасности или беды. Сознание, стряхивая пёрышки фанта-зий, неохотно возвращалось на бренную землю и концентрировалось на руке. А там конвульсивно дёргался тот шедевр природы, то дивное существо по имени ласточка. Чёрные бусинки её глазок подёрнулись какой-то желтоватой плёнкой, клювик оставался раскрытым и лишь мелко-мелко подрагивал.

Уснула, наверное, - пытался мысленно уверить я себя. Но в подсознании уже возникла и катастрофически разрасталась и укреплялась страшная в своей жестокости догадка, что это не просто сон, хотя до мальчишечьего сознания не сразу дошло, что рука уже не ощущает биений маленького сердечка. И ещё позднее пришло понимание того, что это – тот самый вечный сон, который зовётся смертью, которого боятся даже взрослые, но зато никак не хочет и не может постичь сознание ребёнка.

И вот эта, такая неожиданная, смерть маленькой летуньи стала горьким при-общением к одной из страшных тайн жизни, первым серьёзным потрясением сдавив сострадательное мальчишеское сердце.

Обильные безмолвные слёзы невольно брызнули из глаз и потекли по щекам. И невозможно, нечем было вытереть их, поскольку руки продолжали бережно удерживать неподвижное и начавшее остывать почти невесомое тельце. И к горечи первой в жизни осознанной, хоть и не до конца, и невосполнимой утраты примешивалось невольно чувство вины человека, не сумевшего сбе-речь, оградить от беды, катастрофы то величайшее чудо природы, имя кото-рому – Жизнь, воплощённое в образе прекрасной летуньи, теперь – увы! – уже бывшей…

С тех пор прошли десятки лет. Сложных, насыщенных делами и заботами, радостями и бедами. Многое было, и многое прошло, забылось. Но та самая прекрасная летунья и моё собственное бессилие перед лицом её неизбежной гибели остались со мной навсегда, записанные какими-то неизъяснимыми знаками непосредственно в память сердца.

И память эта оживала всегда, когда приходилось подчиняться страшным и несправедливым решениям судьбы. А вместе с ней появлялось чувство не-вольной вины и желание хоть как-то искупить эту неискупимую вину, сход-ную с той, какую уже в зрелые годы удалось вычитать в стихе Александра Твардовского:

        Я знаю, никакой моей вины
        В том, что другие не пришли с войны,
        В то, что они - кто старше, кто моложе -
        Остались там, и не о том же речь,
        Что я их мог, но не сумел сберечь,-
        Речь не о том, но все же, все же, все же...