Терновая лира

ТЕРНОВАЯ ЛИРА

(Поэты ХХ века)


1. Велимир Хлебников

Увы, Земля была кругла –
он не нашел на ней угла.
Он всю прошел ее пешком
с суконным стареньким мешком.

Он с рыбаками до утра
сидел у чахлого костра.
И чтоб огню гореть помочь,
бросал стихи в него всю ночь.

Горели рукописи в нем.
И слово, становясь огнем,
тепло давало рыбакам
и возвращалось небесам.

2. Михаил Кузмин

Еще нежней, еще прелестней
нельзя украсить жизнь узором.
Как будто бутафорский перстень
мелькает в рукаве камзола.

Но как легко, как сладко верить
в магическую силу блеска!
Что там – за сундуком, за дверью,
за цветником, за перелеском?

И взгляд в таинственном прищуре,
и жизнь в сиянии – сольются
в пленительной миниатюре
на донышке, на чайном блюдце.

3. Андрей Белый

Ночи длинное крыло влажно и черно.
По аллее задымило, заалело домино.
Под плащом дрожит кинжала
окровавленное жало.

Будешь помнить маскарад,
красный шелк и Летний сад!
Хнычут альты в до-минор.
Мчится, мчится домино.

Ночи длинное крыло чернотой заволокло
в маске плачущие очи и отплаченное зло…
Ах, зачем живут в поэте
огненные страсти эти?

4. Александр Блок

Все повторилось так, как он сказал
в холодном каменно-чугунном Петрограде:
и ледяная рябь, стянувшая канал,
и ночь, и улица – все, что казалось сзади

оставленным, предстало наяву
голодным призраком с костлявыми руками.
Что с ними было, то же будет с нами.
Оставим недописанной главу,

оставим наш позорный календарь
этапов и ушедших по этапу.
Истлела большевеющая лапа.
Живей живого только уличный фонарь.

5. Игорь Северянин

Была пpекpасна гpезожизнь –
в стихах живи и спать ложись,
и были розы хороши,
и все – душа. И ни души.

Hо век сиреневый уже
благоухал на рубеже.
Тончала времени канва,
а с ней ажур и кружева.

Мутнел презрительный лорнет.
Мертвел пронзительный эстет.
Мертвела красота в стране,
как все, сто только не во сне.


6. Владимир Набоков

Девятилетний Набоков в кресле.
Он атлас бабочек в руках раскрыв,
позирует, но интересней
глядеть ребенку в объектив.

В окне открытом сад развесист.
Огромный на столе букет.
Такая чистота и свежесть
медлительных счастливых лет!

Еще в России, под Петербургом.
Еще звучит родная речь.
Hо век, вздымаясь волною бурной,
растет за хрупкостью детских плеч.

7. Николай Гумилев

Не стреляйте в поэтов – в тонкостенные души.
В нашей бедной отчизне во все времена
погибали они от тоски и удушья,
и о них забывала родная страна.

Эти пальцы для лука, для женщин и лиры
предназначил Творец. Hо как пар из котла,
над землей поднимались иные кумиры,
красоту выжигая в пожарищах зла.

Как с улыбкою фавна в наведенные ружья
он глядел большеглазо с папиросой у рта!
Не стреляйте в поэтов – в их бессмертные души,
и вовек не исчезнет в вас самих чистота.

8. Осип Мандельштам

Что за время? – Осень, осень.
Страшный шепот по ночам.
На стальном привязан тросе,
жжет в ночи лучину Осип
Мандельштам.

Что такое осень? – Осень
это проседь, это век
содроганье, совесть – оземь.
Что за год там? – Тридцать восемь,
год тигриный в волчий век.

Тихо сбудутся кошмары.
Тихо лыбится Сосо.
Тихо взяли. Пайка. Нары.
Пьяной вохры тары-бары.
Всё.

9. Владимир Нарбут

Вся жизнь – трагедия. И потому стихи.
Бывает взлет и на горящих крыльях.
И черным пеплом революции грехи,
и боль его, и страх его покрылись.

Он выстоял. Порубленным и злым
взлетал все выше, карою влекомый,
в стихах, прекрасных ужасом своим,
товарищ инвалид из губревкома.

Чем кончилось? Ассенизатор-зэк
у ямы выгребной – поэзия по-русски!
А после, вместе с сотнями калек,
на барже взорван. Так, для лагерной разгрузки.

10. Павел Васильев

Так пролетает только сладкий дым,
когда с утра окно откроешь настежь
в цветущий сад. Так молодые страсти
взрывают нашу кровь огнем своим.

Hо все это в стихах его жило
и в две ноздри дыханием горячим
вливалось в мир. И Кунцевские дачи
чуть грубоватым женственным теплом

серпастую республику дразнили.
Та пастью щелкала, как дверь в автомобиле
ночных гостей из сатанинского дворца,
спешащих вырезать прекрасные сердца.

11. Николай Заболоцкий

Где колосок пробьется сквозь ковыль,
сияя в озорной своей отваге,
там лапищей эпохи-работяги
он тотчас будет стерт в мучную пыль.

И в дальние края, чтоб по пути
столбцы не попадались золотые,
а ржавые столбы росли кривые,
чтоб средь живого жизни не найти.

Чтоб сам, как тень, был тих и одинок.
И дальних нет, и близких стало мало,
чья преданность предательством распяла.
Но гнется, не ломаясь, колосок.

12. Бенедикт Лившиц

И мрак, и скорбь, и хаос света
в строфе – как костью, вызов всем.
Но выпадает тридцать семь
не только «проклятым» поэтам.

О, то число, то роковое!
Коль возрастом перешагнет,
так век выписывает год,
как счет, за слово золотое.

Ах, Марсий, флейты звук нелеп –
в театре занавес опущен.
И правда, горек хлеб насущный
на конченом пиру судеб.

13. Ян Райнис

На этом старом фото Райнис снят
с Аспазией. Божественные лица.
Он несколько сутул. Уставший взгляд.
Она величественна. Скоро заграница,

Швейцария, пятнадцать лет в краю,
где духа творчества царит стихия.
И покидая родину свою,
они спокойны, как Иосиф и Мария.

Не знает он, не ведает она,
как долго им еще на радость сердцу,
преобразуя звуки в письмена,
стихами и своей любовью греться.

14. Борис Пастернак

Родиться светом, но в тени
прожить, сиянье заглушая,
за переводами, за чаем.
И тайно счастьем полнить дни.

Ходить в блаженных у вождя,
пить горечь вечеров и даже
свой слышать реквием лебяжий
в сплошной симфонии дождя.

Алмазным овладев лучом,
в слепой стране слыть вредным злаком.
Февраль. Достать чернил и плакать,
поскольку плакать есть о чем.

15. Арсений Тарковский

Он жил в утраченном раю,
старик, пленяющийся детством,
и тихо песню пел свою,
как бы забыв, что по соседству

все годы рядом с ним жила
чужого мира злая сила,
что так к нему и не смогла
пристать, лишь ногу откусила.

Казалось, он не замечал,
затворник мудрый колченогий,
колючий грубый матерьял
его окутавшей эпохи.

16. Иосиф Бродский

Даже в мире таком, где, по сути,
все решают жрецы и судьи,
где ломают хребты и судьбы,
коль сочтут, что они абсурдны,

где нет чести, но много отваги,
вместо женщин целуют флаги,
вместо улиц – с охраной лагерь,
пол цементный вместо бумаги,

вместо публики ждет орава,
вместо воздуха в горле отрава…
там поэта язык картавый
все равно обретает славу.