Гигант российского Олимпа

Секунды две, свинец в затылок
Кровь, лужа: дух опилок…
Но Феде, сто шестьдесят лет назад
Не пустили пулю – ни в лоб, ни в зад.
Был отменён смертельный приговор
И Достоевский, как террорист, иль вор
На каторгу отослан, смыть позор.
По делу «Петрашевского» его судили:
На каторгу отправили, не отпустили
Прелюдия такая,
А жизнь его совсем другая:
Гигант он на Олимпе секса русском,
Да в общем и французско-прусском.
Маркиз де Сад, российский он –
Не писан для него закон.

Стонали женщины в бордели
Он вытворял такое в теле,
Что ни одна уже потом
Не плямкала ни «тем» ни ртом.
Болело всё: «ножки те», рот и груди
Шепталися вокруг бордельни люди:
«Он садомазахист и извращенец,
А облик русский, ведь не немец».

В обыденности тих он и смешон,
Робок, пуглив, бездушия лишён
И любопытен, как ребёнок
Пуглив как серенький мышонок.
«Что? Как? Когда?» - он уточнял,
При этом член большущий мял.
Рассказывал то врач – друг Ризенкампф
Да и ещё писал в записках граф.

Мадам Безови проституток защищала
О «достоинстве» и недостатках Феди знала
Унять тот «сексуальный мир не мог
Ни дождь холодный и не дымный смог,
Ни «умстенное разжиганье» и не студённая
вода,
Унять могла лишь женская ...…;
Поэзия и проза;
Иголка, иль колюча роза….

Да! Ещё Софья Ковалевская бывало
Ему давала всё своё начало,
А он вводил в неё конец
Все думали, что ей пи…ц
Придёт математический закон
И выгонит Федюшу вон.

Софья Федьку ревновала
И в дневнике своём писала:
«Разгульны ночи напролёт,
Он с десятилетней девочкой живёт»
Скорее было, чем скорее нет,
Уж очень точно он описывал сюжет:
«Страсть зрелого мужчины
К подросткам и девчонкам.
Давал он волю и ручонкам
Двенадцать лет им от рожденья днины». (длины)

Он гиперсексуален, как мужчина,
А драл всех женщин, как скотина –
Увидев женскую лодыжку
Бросал перо и забывал про книжку.
Он приседал, чтоб дух перевести,
Потоки спермы из штанов свести
Все проститутки убегали –
О нём лишь только узнавали
С порядочными он не мог и дня прожить,
Но музе верен был, готов ей день и ночь служить.

Первый брак враз развалился,
Он чувств, в постеле, в перву ночь лишился.
Эпелиптический (эпелепсический) припадок
Какой мужик в конвульсиях тех гадок.
Исаева Мария любила не его, другого
С супругом обсуждала дорогого.
Федот её капризы поощрял
Советы, как писатель ей давал.
Тянулось так четыре года
Скончалась Марья. У Достоевского свобода.

Затем он долго двадцатилетней увлекался.
Аполлинария его любила, он тем и наслаждался,
Но уставала она в сексе
Была, как запеканка в кексе.
Жила-была – за нос водила,
Влюбилася в испанца, всё раскрыла,
А Достоевского рассказами всяк ублажала
Причём нисколечко не раздрожала.
Федот, как с первою женой
Рассказывал Аполлинарии: «Испанец твой герой,
Ты делай сяк, ты делай так».
А у самого всё выходило навкосяк.
Аполлинария! – прообраз Анастасии,
Образ женщины-месии.
Из «Идиота»
Властительна, уверенна и “трахалась” до пота.
Покинула его, в его виденьях
Утонув в испанских наслажденьях.

Но Достаевский, всё ж везунчик
Наш российский, сексуальный попрыгунчик
Он Анну Ситкину нашёл
И под венец с Анютою пошёл.
Лев Толстой о ней писал:
«Анюта! – сущий идеал
Как женщина, подруга для писак,
А Достоевский идиот, чудак
Он без неё в психушке б был
И до кончины там бы дожил».

Она дитя, не зная мужика дотоле,
Вся отдалась своей нелёгкой доле.
По двадцать раз за ночь имела,
А днями рулеточные кутежи терпела.
Всё принимала, так и жили
Романы Федины усладою служили.
Когда кончина Достоевского пришла,
Все письмах хлоркою (известью) прошла,
Чтоб страсть словесная ушла
Душа его покой нашла.
Осталась запись: «Я в засос
Целую то, что давит в нос,
Любил колючий и прекрасный
Колодец твой в ночи опасный.
Готов я целовать то по сей час
Всю жизнь, причём по сотни раз».
С Анютой он до смерти жил
В последни годы с эпилепсией дружил.

Здоровый вроде человек
Но короток писателя труд, век
Ушёл, почил! – она жива
И зеленеет, шелковится как трава
Склонилась над трудами словно ива
Романы Достоевского то диво,
А Фёдор Достоевский «идиот»
Маркиз де Сад! – то от Тургенева идёт.

Автор: Alexandro Goodmen 19.09.2010 г.