осенний призыв

посвящается Захару Кисанову - моему другу и однополчанину по службе в Советской армии, в войсках ПВО, в воинской части 55579, в посёлке Гончаровск Черниговской области

Качает поезд синий,
высокий снег лежит.
Мы едем по России
в армии служить.

Заманчиво расстаться
с привычным городком,
где старенькая станция
мелькнула мотыльком –
там  у  военкомата,
как раненый журавль,
неловко машет мама.
одно крыло поджав.

Всё в узелках, что нужно
для жизни кочевой:
домашние ватрушки
и кое-что ещё.
И всё ещё врассыпку,
враскачку и вразброд
гуртом по всей России
мы набираем ход.

Как будто птичьи перья
в них намело мельком,
такие все деревья
красивые кругом.
Мир чёрно-бел, как панда,
и весел ветра свист.
А снег всё время падает,
нас подымая ввысь –
такая в нём свобода
и грусть, и вышина.
Пустите нас обратно,
товарищ старшина.
Нам – небо воевода,
когда кругом война.

Нам баки вкрай забиты
романтикой в пути,
и сбегать за бутылкой –
как Альпы перейти.
И под шумок протиснуться,
и в тамбур дверь прикрыть,
потискать проводницу –
как Рымник покорить.

От первой в жизни водки
язык, как помело.
Скребёт когтями лёгкие
ядрёный «Беломор».
И так легко судачить,
молоть про ерунду
и верить по-собачьи
в людскую доброту.

И так охота плакать
и всех кругом любить,
где пьян
                на полустанке
рыдает инвалид,
зажав в газете «Правда»
селёдочный плавник.
А снег всё время падает
и вдоль вокзальных плит,
стыдя тоской прохожих,
столпившихся у касс,
фальшивит им гармошка
томительный романс
убогого калеки
про то, как он бродил
по свету и навеки
цыганку полюбил,
потом про степь и злую
погибель ямщика,
про жизнь напропалую
и Мурку из ЧеКа.

В том плаче воют волки,
душа. В сравненье с ним
стишки эстрадной своры –
аптечный вазелин.

Дородные эстеты,
подруга с нищетой,
поэзия – вот это,
и больше ничего!

Поэтому так тяжко
вздыхают мужики,
и падают в фуражку
глухие медяки,
и мухи в них елозят,
и, сизые от ламп,
стоят, как в стопках, слёзы
в глазах притихших баб.

Давайте лучше ехать
скорее далеко –
туда, где хлопья снега
над угольным дымком,
чтоб только бы не видеть,
словно в кино немом,
как в странной пляске Витта
шныряет вдоль платформ
с проворностью крысиной
и рвань и голытьба –
как будто всей России
кромешная судьба.

Подмёрзший след лосиный
уводит в лес тропа…

И я бы так хотел бы
петь хрипло и навзрыд,
но это не подделать,
а надобно прожить.

Уходят за овраги
погосты и кусты,
облезлые сельмаги,
железные кресты.
И лысые, как дыни,
успев про дом забыть,
мы едем, молодые,
в армии служить

    
          (ноябрь, 1973)